Виталий Тренев - Рассказы (-)
- Это когда вы меня в Сибирь провожали? - спросил Штроле.
- А что ж Сибирь? И в Сибири люди живут.
- Живут, действительно, - подтвердил Штроле.
- Ну, вот видишь! - обрадовался князь. - И как мы с тобою люди свои, а я нынче, почитай, два года с волками живу, то должен я тебе свою душу открыть!
- Ну что же, открывайте, - разрешил Штроле, и глаз его раскрылся, как бы заранее изумляясь.
- Вот... Да не пей эту кислятину, выпей со мною рассейской! возмущенно закричал князь.
Штроле не отказался выпить "рассейской", и князь продолжал:
- Был на нашей бригантине мичманишка один. Молодой, но толковый, шельмец. Вот когда я вовсе обеспамятел и командовать уже не мог, он весь груз с матросиками на берег и повытаскивал... Может, и сейчас там валяются наши пушки.
- Где? - спросил вдруг Штроле с неожиданным любопытством.
- Постой, не перебивай... Ну вот, как суд окончился, отстранили меня. А я даже не очень-то и к сердцу принял. Слава богу, думаю, наконец-то я вольная птица и сам себе хозяин. Поеду, мол, в деревню доживать свой век. До того я, братец, этому обрадовался, что кафтан свой офицерский на радостях в печке спалил и этот вот синий с серебряным позументом построил. А у меня из всего родительского имения одна деревнишка осталась в пятьдесят душ. Пока я служил, родители померли, и все прочее достояние богатая родня растребушила до того чисто, что и концов не найти. Собираюсь я вот в деревню и думаю: ладно, много ли мне надо? Ведь там, в деревне, все свое, а расходов никаких. Бог с ним и с пенсионом. Я ведь обо всем судил по памяти, когда я еще мальцом да недорослем у родителей как сыр в масле катался. Мне деревня все одно как рай представлялась. И уж коли сохранил я что в памяти, так это как в сирени соловьи поют, да каково душисто травы на сенокосе пахнут, да как уютно у печи сидеть, когда за стеною вьюга воет, да как вкусны пироги, да маковники, да домашние наливки... И вот без задержки собрался, возок себе купил - рогожный, по деньгам, - да и в путь-дорогу. А ехать от Питербурха четыреста верст без малого. Выехал я осенью, в распутицу. Хляби небесные разверзлись, и такие пошли дожди неуемные, что стал я думать, уж не потоп ли всемирный за грехи наши нам снова ниспослан?
Князь выпил еще шкалик.
- Еду я по двадцать, по пятнадцать верст в день. Это только сказать еду: то и дело сидим в трясине. Лошадям грязь по брюхо, а мы - мокрые, голодные да холодные. Упряжь рвется, колеса ломаются. Иной раз прямо так средь дорога в грязи и ночевали. А как до деревни какой доберешься да заночуешь в курной избе с телятами да ягнятами, так уж и рад. Вот тут-то я флот и вспомнил. Корабельную чистоту да порядок. Сижу, бывало, ночью середь дороги, где возок застрял, дрожу, веретьем неведомо каким накрывшись, мокрый да голодный, а ночь осенняя - длинная, конца ей нет. Склянки не бьют, какой час - неведомо. То ли полночь, то ли светать скоро начнет... Сижу да и вспоминаю, как, бывало, отстоишь вахту, тоже, конечно, и намокнешь и нахолодаешься, да потом-то сразу в каюту, а там уже белье чистое приготовлено и горячий пунш... Вот тебе, брат, и деревня! Бесприютная я головушка...
Штроле усмехнулся, сверкнув приоткрывшимся глазом.
- Значит, о флоте затосковали?
- А вот, ей-богу, правда! - воскликнул князь. - Да это еще что! Тут всякий затоскует, а вот послушай ты, что дальше было...
- А что дальше было, я сам вам скажу. Хотите?
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался князь. - Скажи-ка!
- Приехали вы домой. Отеческий дом вы по памяти помнили большим, просторным. Просто дворцом. А когда из возка вылезли, то увидели сначала большую лужу, а за ней покосившуюся бревенчатую большую избу под соломенной крышей. Окна досками забиты и трап с крыльца провалился...
- Да ты что - был там, что ли? - ошалело спросил князь.
Штроле снова усмехнулся, сверкнув глазом.
- Дальше-то рассказать?
- Ну-ка, ну-ка!
- Внутри дом оказался еще менее похож на вашу мечту, чем снаружи. Низкий, закопченный, запущенный... Так?
- Действительно...
- Но это еще полбеды. Дом отскоблили, отмыли, и две комнаты стали похожи на корабельные каюты... но не на те чертоги, память о которых вы хранили с детства.
- Да ты, Штроле, колдун!
- Постойте. Комнаты-то хоть и были похожи на каюты, да все же не были каюты. И пахло там не пенькой, смолой и морем, а угаром и капустными щами...
- Так за это я стряпуху и ключницу чуть не каждый день на конюшне драть приказывал! - воскликнул князь.
- Началась зима. Стало скучно. На счастье, навернулись соседи. Приехали. Угощенье, то-се, а говорить не о чем. Они вам про охоту на зайцев с борзыми, а вам - хоть бы чума их всех взяла. Вы им говорите, как вы штормовали у острова Готланда да как удачно миновали подводные камни, отвернув через фордевинд, а они на вас глядят, как бараны на новые ворота...
- А ведь так все и было. Ну-ка, ну-ка, валяй дальше! Ты, брат, прозорливец. Ведь я там монстром прослыл, ко мне и ездить перестали...
- А летом начались посевы, да сенокосы, да выпасы, да толоки, да потравы, да... сам черт не разберет что, а доходов никаких, и крестьяне жалуются, что оголодали, хоть ложись да помирай. И с едой вам нет того раздолья, что при родителях...
- Братец ты мой! Как же я на вторую зиму затосковал по флоту! перебил князь капитана. - Вот, думаю, сижу я тут, снегами меня занесло. Из угла в угол слоняюсь, от сна опух, делать нечего, кроме как спать. А в Кронштадте-то! Корабли стоят разгруженные, а офицеры-то в картишки, а то в аустерии, а то просто так соберутся да за пуншем и романеей коротают вечерок, вспоминая морские походы да всякие особливые случаи... Как вспомню, так душа и встрепыхнется, на крыльях бы туда полетел! Иной раз во сне приснится, что я на юте, корабль подо мной качается, командир меня костит, что шквалом брамсель разорвало, а я от счастья теплою слезой плачу... Проснусь, сердце бьется, подушка мокрая, а в комнате угар, а за околицей волки воют, и сам белугою готов зареветь...
Жирное лицо князя приняло человеческое, воодушевленное выражение, глаза заблестели.
- На людишек на своих я уж и смотреть не мог. Как будто на разных языках говорим. Девке приказываю вымыть палубу, а она на меня глаза таращит. Велю плотнику починить трап на крыльце, а ему невдомек, что я про лестницу. Что ни слово, то загвоздка. А по весне явился в мою деревню ротмистр с драгунами с мужичишек моих недоимку доправить. Что тут началось! Стон стоит по деревне. А ротмистр, немец белоглазый из курляндцев, того и гляди, и меня самого выпорет. Я ему, дескать: "Ты, сударь, тут у меня паруса не распускай, я сам флотский офицер и государю тридцать лет отслужил", а он меня срамить, что я мужиков до того разбаловал, что за пять лет недоимки наросли...
- Вот тут-то вы, сударь, из деревни и сбежали, - сказал Штроле усмехаясь.
- В марте месяце бросил все к чертям собачьим да и сбежал! подтвердил князь.
- А теперь слоняетесь и не знаете, как дневное пропитание себе добыть.
- Ну, это-то пока нет. Деньжат еще немного осталось. Но мысли приходят, мысли приходят... Не знаю, куда податься...
- Такое наше дело, князь, - сказал Штроле. - Кто с юности надышался морским соленым воздухом, кто многие годы провел в плаваниях, тот на берегу жить не может.
- Удивительно прямо, - грустно согласился князь. - Тридцать лет мечтал вернуться в деревню, так мечтал, аж в груди болело. А вот теперь обратно. Тоскую и тоскую. И во сне все слышу, как паруса шумят и вода у форштевня шипит и плещет...
- Вот что, князь, - сказал Штроле и уперся своим волчьим взглядом в глаза Борода-Капустина. - Хочешь ко мне на судно третьим лейтенантом?
- Что ты, милый, ведь ты швед, - князь даже откинулся на спинку стула.
- Я-то швед, да команда у меня со всего света набралась. И судно мое под датским флагом плавает.
- Ведь я человек русский, мне неловко, - продолжал князь.
Штроле пристально глядел на Борода-Капустина, и бегающие глаза князя никак не могли уклониться от этого неподвижного, прозрачного, бездонного какого-то взгляда. "Колдун, ей-богу, колдун!" - растерянно думал князь
Капитан между тем заговорил медленно и внушительно:
- Было время, я думал, что я швед и что отечество превыше всего. Много лет я жил этой мыслью и нажил себе только шрамы, увечья, а также ссылку в Сибирь. Когда же, проведя там много лет, я вернулся домой, то как я был увечный лейтенант без роду и племени, так и остался. Отечество ничем не наградило меня за верную службу. И всего достояния у меня имелось несколько соболиных шкурок и чернобурая лиса, что я из Сибири вывез. "Почему я должен проводить жизнь в скудости и в вечном подчинении? - подумал я. - Почему тебе не нравится в твоем отечестве, Штроле? Потому, что ты беден. Богатому везде хорошо, ему везде отечество".
- Что правда, то правда, - со вздохом подтвердил князь.
- И вот я продал свои меха, нашел еще несколько отважных ребят с малыми деньгами, и купили мы на паях бригантину. А на этой бригантине, дорогой мой князь, стали мы возить всякую контрабанду. И в Швецию, и в Россию, и куда угодно. И тут-то я и получил сам все то, что мне причиталось от моего отечества за верную службу. Понял?
