Павел Загребельный - Изгнание из рая
Ага, не катался в царских каретах и на колесницах для героев. Но разве автомобиль (даже "Жигули") не комфортабельнее всех царских карет, а в мотоцикле разве не больше геройства, чем во всех колесницах древности? С той лишь разницей, что в мотоциклах колеса расположены вдоль, а у колесниц поперек.
Скажут, мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший период сельскохозяйственного сезона. И, говоря так, будут правы, что и подтвердило неожиданное появление перед Гришей нового школьного преподавателя физкультуры Пшоня.
Пшонь был в угрожающем состоянии. Он распространял вокруг себя ураганы и землетрясения, его костистая фигура гремела, из ошалевших глаз вылетали молнии, острия усов вытянулись в безбрежность, будто испепеляющие пучки лазеров. Поэты сказали бы: "Пшонь был порывист".
- Вы что здесь безобразничаете? - загремел он еще с порога, выставляя свой блокнотище, длинный, как собачий язык.
Гриша, оторванный от идеи катания, с молчаливым неудовольствием посмотрел на незваного посетителя.
- Я вас не понимаю, - сказал он сдержанно.
- Жмак был? - крикнул Пшонь.
- Жмак? Какой Жмак?
- Тот, что из области.
- Вы его знаете?
- И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали?
- Странный вопрос. - Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым. - В конце концов, какое вы имеете право?
- Какое имею? А вот такое! Я на все имею право! Почему не завезли ко мне Жмака?
- Я не обязан...
- Сек-кундочку! Запишем... Пригодится для карасиков...
- Может, хотите, чтобы я гнался за товарищем Жмаком и кричал ему вдогонку: "Вернитесь!"? - посмеялся Гриша.
- А хотя бы и так.
- Вам не кажется, что вы перегибаете палку?
- Что-что?
- Перегибаете палку.
- То есть? Прошу уточнить. А мы запишем.
- Еще раз попытаетесь поднять здесь крик - будете иметь дело с участковым милиционером Воскобойником, - пообещал Гриша.
- Пустяковина!
- Нет, обещание!
- Вы еще очень молоды!
- Не очень.
- Очень и очень молоды. А я человек пенсионного возраста и попрошу!..
- Что-то я не видел вашей пенсии.
- Ее обкорнали те самые, которые откусили кусок моей фамилии! Но я всех найду! От меня не убегут!
- И для этого вы приехали в Веселоярск?
- А хотя бы и так!
- Как приехали, так и уедете, - спокойно сказал Гриша, вставая со стула. Он надеялся, что после таких слов Пшонь сразу опомнится. Но ошибся, да еще и глубоко. Он встал, намереваясь выйти из кабинета, а Пшонь расселся, будто сваха на именинах. Гриша умолк, показывая, что разговор закончен, а Пшонь еще только прочищал глотку, руководствуясь принципом: прикусить язык не себе, а ближнему. Гришу охватило нетерпение, а Пшонь подавлял его нахальным спокойствием, добиваясь того, чтобы, как говорил поэт, у человека лопнуло терпение.
- У меня к вам дело, как к сельскому руководителю, - заявил Пшонь.
- Дело?
- А вы как думали!
- Что же за дело?
- Надо повлиять на этого бюрократа!
- На какого бюрократа?
- Ну, на моего директора.
- Вы же еще не работали в нашей школе, а директор тут пять лет. Его знает весь район.
- А меня знает весь мир! Мой род идет от гоголевского героя!
- От Ивана Федоровича Шпоньки?
- А хотя бы!
- Неважнецкая, скажу вам, у вас родословная, герой ведь самый что ни на есть никчемный.
- Зато Гоголь!
- Вы хоть читали Гоголя?
- А зачем мне его читать, когда я и так живьем из него выпрыгнул!
- Короче, - сказал Гриша, - какое у вас ко мне дело? Я спешу.
- В служебное время устраиваете свидания со своей женой?
- Не с чужой же! Так какое дело?
- Дело такое, - сказал Пшонь. - Я хочу преподавать историю и географию. А этот бюрократ, ваш директор, не дает.
- Вы же преподаватель физкультуры!
- Ну и что? А моя предшественница перед пенсией что здесь делала?
- Одария Трофимовна? Так она ведь всю жизнь преподавала историю и географию. Это ее специальность. А вы - физкультурник.
- Ага, физкультурник? А что делала ваша Одария перед пенсией?
- Ну, ее попросили по совместительству взять физкультуру.
- Сек-кундочку! Запишем. Одария совмещала историю и географию с физкультурой, а я буду совмещать физкультуру с историей и географией. Совпадает?
- Не совпадает, - сказал Гриша, - и попрошу ко мне больше с такими глупостями не приходить.
- Не приду я, так придут те, кому надо, - поднимаясь, угрожающе заявил Пшонь.
- Ну, гадство! - с горечью вздохнул Гриша, закрывая за физкультурником дверь.
Звонить к Дашуньке не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Ни жить, ни умереть. Впечатление такое, будто ты яйцо-болтун. То холодное, как камень, яйцо, которым обманывают глупых кур, чтобы они неслись.
Гриша все же позвонил на ферму. Одна из доярок сказала, что Дашунька поехала на пастбище. Теперь разве что свистнешь ей вслед. Ведь пастбищ много, разбросаны они вдоль Днепра на территории, равной небольшому европейскому государству, станешь разыскивать там свою жену в рабочее время - будут смеяться и стар и млад. В селе не смеются разве лишь коровы.
Он подошел к окну, кинул взгляд вниз, и все в нем застыло, а потом закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела оппозиция, покуривала, поплевывала и чего-то ждала. Чего же? Возвращения Свиридона Карповича? Но зачем же его отпустили на заслуженный отдых? Получалось, будто он, Гриша Левенец, рвался на эту высокую должность. Но это же совсем не так!
- Ганна Афанасьевна, можно вас на минутку? - открыв дверь, крикнул Левенец.
Секретарь сельсовета не была бы настоящим секретарем, если бы вошла к председателю с пустыми руками. Что носят секретари? Бумаги - это все знают. Но на этот раз в руках у Ганны Афанасьевны были не просто бумаги, а толстенные книги, видно по всему - читанные и перечитанные, потому что страницы их напоминали толстые надутые губы.
- Что это? - даже подпрыгнул Гриша.
- Законы, постановления и инструкции.
- Зачем все это мне?
- Читать.
- Читать?
- Да. Свиридон Карпович, сколько и председательствовал, то если не председательствовал и не предстоятельствовал - читал законы.
- Пред?.. Что это за слова такие, Ганна Афанасьевна?
- Когда вы сидите перед людьми, то председательствуете; когда стоите предстоятельствуете, а когда ни то ни другое, тогда надо читать законы, чтобы знать, как их соблюдать.
Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры!
- А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, - спросил он, указывая за окно, - в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих?
- Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок.
- Ага. А чего они здесь сидят?
- Ждут.
- Чего?
- Перемен. Боятся прозевать.
- А разве что-нибудь должно меняться?
- А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина - вот здесь.
- Ничего не делают, а только сидят и ждут?
- Не делают? Пойдите спросите их - сколько они вам наговорят!
- И пойду, и спрошу!
Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять.
- Добрый день, товарищи! - крикнул он.
- Добрый, добрый, добрый! - раздалось в ответ.
- Поработали? - довольно ехидно полюбопытствовал Гриша.
- Да уж куда там!
- Еще как поработали!
- Встали на трудовую вахту!
- Ага, - подытожил Гриша, - встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь.
- Вы же вроде полетели? - несмело выдвинулся вперед всех Интриган.
- Полетел и прилетел.
- А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, - наклонил к плечу голову Сладенький.
- Как видите, нет Жмака, а я - перед вами.
- Тогда как же это так? - надулся Первородный.
- А вот так. Сидеть - хватит, разобщенности - конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется!
Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя?
Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: "Вот гадство!" - решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее - в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай.
