Александр Каждан - Два дня из жизни Константинополя
Государство рисуется Влеммиду особым организмом, где царь — глава, а подданные — члены. Чтобы организм был здоров и крепок, его члены должны содействовать главе, а глава — заботиться о их процветании. Первая задача государя — упорядочить свое собственное поведение, ибо иначе он не сможет управлять подданными. Благочестие и высокая нравственность — вот первые требования, которые предъявляет Влеммид к василевсу. Царь должен быть целомудренным, смиренным, кротким, щедрым, правдивым, ему надлежит избегать распутства, гордости, высокомерия, гнева, скупости, лжи. Особенно настаивает Влеммид на том, чтобы император не становился рабом чувственных удовольствий, а оставался добрым семьянином. И хотя в духе византийской риторики писатель избегает современных примеров и ссылается на античный исторический опыт, на целомудрие Александра Македонского и на гнусные страсти изнеженного Сарданапала, трудно отделаться от мысли, что похождения Андроника Комнина в какой-то мере повлияли на формирование суждений Влеммида о святости семейных отношений. Подробно останавливается Влеммид и на проблеме царской собственности. Царь, утверждает он, не имеет собственности, — и это говорилось в византийских условиях, где василевс, если не юридически, то во всяком случае фактически, распоряжался всем имуществом подданных и имел право конфискации (без суда) любых земельных владений частных лиц церкви и монастырей! Согласно Влеммиду, царь лишь распоряжается тем, что в качестве дани передают ему подданные, и он обязан тратить это для их же блага. Царь должен стать выше суетной славы, удалить от подножия трона презренных льстецов, выдающих себя за истинных друзей. Льстецы вечно ждут от монарха подачки и готовы выклевать у царя самое око его души. Не следует царю бояться мудрых советов, хотя они, подобно лекарству, горьки на вкус, — ведь, словно лекарство, мудрые советы удаляют из организма все вредное и восстанавливают утраченные силы.
Вглядимся в эти принципы, изложенные Влеммидом. Не станем искать в них особенной оригинальности, — в основе его «Царской статуи» лежат античные идеалы, преломленные, разумеется, через живой византийский опыт. Античность оставила огромный запас готовых формулировок, которые в общем и целом подходили к требованиям современников Влеммида. Важно, однако, не только приспособление античных критериев к византийским условиям. Может быть, еще важнее одно обстоятельство — отсутствие в «Царской статуе» существеннейшего политического принципа, отсутствие, по всей вероятности, далеко не случайное.
Как трактуется Влеммидом вопрос об ответственности монарха? Василевс ромеев несет лишь нравственную ответственность за свои поступки. Если царь лжив, скуп, развратен, если царь внимателен к льстецам и пренебрегает советами мудрых, он подлежит моральному осуждению и, возможно, когда-то в конечном счете божественному гневу (но нельзя забывать, что пути Божества неисповедимы). Ответственности царя перед обществом или его представителями, перед какой-либо, пусть даже самой аристократической, общественной группировкой или политической организацией византийский мыслитель не допускает. Нравственный царь или беспощадный тиран, все равно самодержец и василевс ромеев свободен в отправлении своей воли.
Влеммид останавливается и на конкретных чертах императорской деятельности. Государь должен заботиться прежде всего о создании надежной армии и чиновничества. Влеммид настаивает на формировании профессионального, тренированного войска: к чему нам ловкая игра в мяч, искусство подбрасывать его то левой, то правой рукой — ромеям нужно овладеть навыками верховой езды, умением метать копье и сражаться мечом. Чиновники и судьи, продолжает Влеммид, должны быть справедливы, умны и чужды корыстолюбия. Нельзя назначать на государственные посты глупцов и воров — но в печальной действительности, жалуется Влеммид, умными и честными пренебрегают, а светские и духовные должности раздаются невежественным и лукавым.
Жалобы писателя вполне традиционны: они раздавались задолго до его рождения. И опять-таки, не будучи оригинальными, они как нельзя более точно отвечали состоянию дел в Византийской империи. Чины и титулы здесь продавались, и не меньше продажи должностей сказывался на составе чиновничества фаворитизм — назначение по прихоти императора или вельмож, независимо от реальных заслуг и подготовленности. Взяточничество стало бытовым явлением: дело доходило до того, что видный сановник выносил на рынок рыбу, которую получал от благодарных просителей, а начальник тюрьмы отпускал по ночам арестантов, которые затем делились с ним наворованным. Но если такие действия вызывали замешательство даже у видавших виды подданных константинопольского императора, то система оплаты судейских тяжущимися сторонами была юридически признанной нормой. Проезд видного чиновника по провинции превращался в настоящее бедствие: он пользовался правом постоя и мог выбирать лучший дом для размещения вместе со своей свитой и слугами; ему полагались лошади и мулы; его кормили и поили. Недаром землевладельцы больше страшились наездов податных сборщиков, нежели самой уплаты налогов.
Казнокрадство соперничало с взяточничеством. Мы слышим о флотоводцах, которые распродавали мачты, паруса и даже гвозди с боевых кораблей. Налоговые сборщики старались укрыть для себя часть собранных денег, и казна, не в силах бороться с их хитроумием, пошла в XI в. на сдачу налогов на откуп — с тем, чтобы обеспечить себе по крайней мере твердый минимум. Судьбы откупщиков были различными: одни возводили мраморные палаты в Константинополе, другим не удавалось выплатить обусловленной суммы, и они попадали в долговую тюрьму.
Жалобы на бесчеловечность податных сборщиков и беззаконие судей стали общим местом византийской литературы. Но может быть, еще показательнее этих жалоб-топосов сохраненный некоторыми византийскими писателями образ идеального чиновничьего поведения, набросанный, так сказать, изнутри — не со стороны просителей и жертв, но с позиций самих служащих Византийской империи.
Михаил Пселл, ученый и сановник, живший в XI столетии, рекомендует своему приятелю, провинциальному наместнику, какого-то человека на службу и перечисляет его достоинства: он отлично служит, не запрашивает многого, сообразителен, скромен, а его воспитание способствовало не столько украшению души, сколько упорядочению моральных устоев. Умеренность и аккуратность, великие молчалинские добродетели, излагаются Пселлом без тени иронии. И странным образом Пселл не понимает того, что подобная природа византийского служилого аппарата была тесно связана с тем отсутствием инициативы или, вернее, с отсутствием возможности инициативы, на что он сетует в другом письме. Я знаю, пишет он там, что наши времена не благоприятны для фемных судей и их помощников, поскольку придирчивый контроль со стороны царя сдерживает наши руки.
Еще полнокровнее встает картина византийского бюрократа из сочинения современника Пселла Кекавмена, которое известно под условным названием «Советы и рассказы». Автор «Советов и рассказов» сам был чиновником, и он щедро делится опытом, приобретенным за годы службы в столице и в провинции, по гражданской и по военной части. И вот что примечательно: дело, долг, честь — все эти понятия не присутствуют на страницах его книги. Кекавмена заботят взаимоотношения с начальством и с подчиненными, безопасность собственного положения, репутация в глазах властей.
Чиновник должен заботиться о своем поведении — о том, чтобы оно не вызывало гнева начальства. Не следует посещать пирушки, не следует участвовать в болтовне, особенно если речь зайдет о царе или царице. С подчиненными надо быть мягким, памятуя, что каждый может сделать карьеру и оказаться твоим начальником. Начальству же надо оказывать почтение, твердо зная, что оно всегда право, и ни в коем случае не обнаруживать, будто ты догадываешься о его глупости и неспособности. Император, правящий в Константинополе, заслуживает беспрекословного подчинения уже по одному тому, что он правит в Константинополе, — правда, Кекавмен не был бы византийцем, если бы не предусматривал возможности узурпации. В подобном случае он рекомендует не торопиться, ждать, пока события не обнаружат, на чьей стороне сила, и тем временем выказывать свою преданность как законному государю, так и восставшему мятежнику.
И если моральный склад византийских политических деятелей, игравших главную роль в событиях 11 и 12 сентября 1185 г., был весьма далек от идеалов, обрисованных в политическом трактате «Царская статуя», то он, по всей видимости, соответствовал той этической практике, которой руководствовалось чиновничество Византийской империи. Индивидуализм без внутренней свободы, отсутствие корпоративных связей, монаршее всевластье и нестабильность общественных устоев — от крестьянской хижины до императорского дворца, — все это должно было породить такую фигуру, как Андроник Комнин, и должно было привести к тому, что Исаак Ангел, человек совершенно иного склада, мягкий и благочестивый, пошел в конце концов по пути, проложенному Андроником.
