Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.
Иными словами, в период генезиса сарматской идеологии, еще сильно мифологизированной, доминирует мотив противопоставления. Поэтому идея об особом происхождении шляхетского польского народа стала аргументом в пользу социальной и политической исключительности дворянства. Сарматский генеалогический миф акцентировал различия, потому оппозиционность к “другому” гармонично сочеталась с консерватизмом, когда речь шла о “своем”.
Особая функция “сарматского народа” в управлении государством обуславливалась его республиканским устройством, идеалом которого выступала Римская Республика. Польская шляхта провозглашалась наследницей традиций античного демократизма, что, впрочем, не вступало в противоречие с обязательством сохранения христианского наследия»[187].
Надо сказать, что протестантские учения различного толка в XVI в. распространились и в Речи Посполитой, особенно среди шляхты и горожан. Но именно в этом государстве контрреформация прошла наиболее успешно и мирно. Причин тому несколько: во-первых, сама католическая церковь в Польше быстро и удачно перестроила формы своей проповеди, стала «ближе простому народу», заговорила на понятном для него языке, используя понятные для него примеры; во-вторых, «материальная поддержка костелов и монастырей также обеспечивала шляхте выгодные условия для карьерного роста их сыновей и дочерей. Есть некая логика в том, что, несмотря на антиклерикальные настроения и интерес к религиозным новшествам, шляхта быстро и легко вернулась в лоно католицизма. Судя по всему, для нее выгоднее было сохранить доступ к духовным должностям и приносимым ими доходам, чем захватывать церковные владения»[188]; в-третьих, активная образовательная деятельность отцов-иезуитов также принесла свои плоды, притянув к католицизму дворянскую молодежь.
У современных польских авторов читаем: «На протяжении первой половины XVI в. шляхта сумела “переделать” государство таким образом, что оно гарантировало ей свободное использование своих привилегированных позиций. Программа экзекуционистов (то есть сторонников ограничения власти монарха. – Б. Д.), правда, не была реализована полностью, но заложила основы для исключительных шляхетских привилегий, получивших название “золотых вольностей”, ибо эти свободы были для шляхты величайшей ценностью. Свобода включала в равной мере гарантии как материальной, так и личной безопасности (свобода вероисповедания, власть над крепостными, политические права); ее нельзя считать анархией, так как Речь Посполитая держалась не на безвластии, а на праве. На самом деле функционирование государства было возможным благодаря скорее присущему шляхте чувству ответственности за судьбы Речи Посполитой, чем упорядоченной правовой системе. Речь Посполитая сформировалась на протяжении XVI в. как государство свободных людей. По мере того, как расширялась ее территория, шляхетское достоинство получали и многие свободные землевладельцы. Это означало, с другой стороны, также расширение отношений зависимости и на другие слои населения. В XVI столетии общество формально состояло из нескольких сословий: шляхты, духовенства, мещанства и крестьянства. Внутренне они были очень разнородны, но границы между сословиями достаточно легко преодолевались. Вместе с тем, однако, существовало деление на господ и подданных, на людей свободных и имевших ограниченную свободу. Шляхта при этом считала себя чем-то большим, чем просто сословием. Она была шляхетским народом. А это означало низведение всех других слоев населения до статуса плебеев, то есть ставило их вне “народа”»[189].
Особенно презрительно относились представители шляхетства к крестьянству. Иллюстрацией этого отношения служат, например, стихи, пожалуй, первого классика польской шляхетской литературы Миколая Рея (1505–1569 гг.). Кстати, сам он был ярым кальвинистом, что тоже нашло свое яркое отражение в его поэзии. Но сейчас нам интересна его интерпретация образа крестьянина. Приведем пару стихотворений на эту тему.
Мужики в городе Страсти Христовы покупалиХолопы двух придурков в город снарядили,
Чтобы Страсти Христовы к празднику купили,
Мастер видит – болваны, и пытает: «Смерды,
Вам как изобразить-то – живого иль по смерти?»
Мужики обсудили: «Лучше-де живого,
Всяко нам удобняе приобресть такого;
Сельчанам не потрафим – можно и убити,
А излишек случится – можно и пропити»[190].
Ехал пан по дороге и маленько вбок взял,
Там дуб стоял тенистый, а под ним холоп срал,
Смешался тот, а барин рек: «Не суетися!
Без этого ж никто не может обойтися!»
Мужик и отвечает: «Я, чай, обойдуся,
Все, пане, тут оставлю и прочь повлекуся.
Надо вам – так берите, мне оно не треба.
Взамен же соглашуся на ковригу хлеба»[191].
Помимо «сарматизма» в идеологическом отношении для шляхты польских земель огромную роль играла принадлежность ее к католической церкви. «Мир в сознании польской шляхты XVI–XVII вв. отождествлялся с Европой. Критерием “европейскости” того или иного народа или государства было не географическое положение, а конфессиональная принадлежность. Европа делилась на две части: христианскую (европейские католические страны) и нехристианскую (мусульманский регион и православные государства); в религиозно-политическом аспекте отношение к ним определялось не внешнеполитическими обстоятельствами, но внутриконфессиональной солидарностью. Этот же критерий определял степень враждебности и дружественности соседних народов»[192].
«Однако и среди христианских государств и народов Польша, по мнению польской знати, занимает исключительное, ни с чем не сравнимое высокое положение, так как обладает отличным от всех политическим устройством – республиканским»[193].
Речь Посполитая, согласно шляхетским («сарматским») представлениям, не просто отличается типом общественного устройства, но обладает лучшим и справедливейшим из возможных, обеспечивая истинную свободу своим гражданам посредством гарантии реализации их прав и привилегий. Под свободой понимается независимость от власти одного человека (короля), внутрисословное равенство.
«Родина сармата – прежде всего государство, осознание шляхетской общности в масштабах государства превалирует над местным, в том числе и этническим патриотизмом. Он не нивелировал, однако, естественного чувства принадлежности к определенной земле, чувства Отчизны.
Из такого восприятия Родины логически следует отождествление идеального поляка с истинным гражданином, который описывается в этических категориях. Моральные качества были главным критерием оценки человека и общества – в этом польские мыслители следовали Платону и Аристотелю. Поэтому “правильное” существование государства ставится в зависимость от добродетелей каждого гражданина. Шляхтич, в отличие от других, достоин обладания ими, так как его моральные качества обусловлены фактом рождения в шляхетстве, то есть генетически.
Сарматское понимание Отечества выражается, таким образом, в категориях справедливого государства-республики и добродетелях шляхтичей-сарматов»[194].
«Важным элементом государственного устройства представлялось, наряду со шляхетской демократией, сохранение традиции католического вероисповедания. Польскому католицизму приписывались особые черты: чистота, нерушимость наследия, неиспорченность ересями, которые объединялись идеей избранности католического польского народа. Этому способствовал и особый, “сарматский” дух посттридентской религиозной жизни, упрощавшего, “адаптировавшего” для широких слоев католической обрядности и проповеди. Католическая религиозность эпохи барокко, уподобляя реальную жизнь небесной, сочетаемая с уверенностью в особом отношении Бога к Польше и в небесном покровительстве сарматскому государству, укрепляет особую, исключительную связь польского неба и польской земли. Не стоит, однако, переоценивать религиозный элемент сарматской идеологии. Точнее было бы сказать, что польская католическая церковь наряду с Отечеством была важнейшим консолидирующим элементом сарматской идеологии»[195].
Очень интересным источником, отражающим взгляды по-европейски образованного шляхтича (он учился в Италии, предположительно, в г. Падуе), являются «Записки Немоевского». Судьба забросила его в Россию, ко двору Лжедмитрия I, после убийства которого он довольно долго находился в ссылке-заключении в различных русских северных городах. В это время (1606–1608 гг.) он ведет записи, которые были впервые опубликованы на русском языке в 1907 г. Документ этот чрезвычайно интересный, содержащий в себе множество сведений о России того времени, быте народа и аристократии, этикете двора Великого князя Московского, описание городов, описание системы делопроизводства и управления государством, армии, и т. д. По этому источнику, методом от обратного, можно судить о мировоззрении польского образованного шляхтича того времени, ведь он описывает и те стороны и нормы жизни российского общества, которые вызывают у него крайнее неприятие, шокируют его, или вызывают презрительное к ним отношение. Конечно, Немоевский весьма критично относится к религиозным нормам московитян, сравнивая их с нормами католической церкви и находя последние намного выше. «Блудодеяние нимало не почитают они за грех, как и бросить жену и взять другую, не знать молитвы Господней, редко-редко кто ее знает, а женщина дай Бог, чтобы какая <…>. Зато велик грех: спать без пояса, бороду брить, <…>, будучи с женою в бане, обоим разом не мыться, по крайней мере, водой не обливать; крестика не иметь на шее, телятину есть, – после всего этого следует вечная погибель души. И очень много у них еще других подобных же пустяков и суеверий»[196]. Русская знать редко носит с собой оружие, с точки зрения шляхтича-поляка: «…нам, людям-рыцарям, неприлично отдавать оружие; с ним мы готовы скорей умереть, потому что у нас нет большего срама, как отдалить от себя оружие, – у нас, у людей-рыцарей»[197]. Приемы ведения войны у московитян не рыцарские – низменные: «До этого времени прием на войне у этого народа был один – все на конях, по обычаю татар; одни с луками, другие с рогатинами, а третьи – привязавши к нагайке кусок железа или кости. Люди без оружия, редко у кого сабля. <…> Сраженье идет татарским приемом: или гонятся, если кто перед ними уходит, или уходят, стреляя из луков»[198]. Особенно же коробила просвещенного шляхтича система наказаний дворян Великим князем, ее крайняя унизительность для человеческого достоинства, (напоминаю, что шляхтича в Речи Посполитой даже король не мог арестовать без решения сословного шляхетского суда, за исключением ареста в военное время по обвинению в измене), и описанию ее он уделяет много места: «…с ним отправляется дворецкий, по-нашему маршалок, в особую комнату, где судит он придворных людей, и сейчас же чинит экзекуцию: он приказывает другим дворянам его растянуть, а трое розгами его секут. Такое же наказание и за другие проступки, а за большие – в тюрьму. Когда же думный боярин учинит какое-либо преступление, <…> то великий князь, севши вместе с другими думными, приказывает ему встать пред себя. Тогда старший дьяк докладывает, что тот сделал, а затем препровождает его к великому князю, который бьет его в губу с обеих сторон. После этого тот же дьяк, поставивши его посередине комнаты, начинает выщипывать у него пальцами бороду, а засим все думные бранят его: “Што это ты, мерзавец, бездельник, сделал? Мать твою, как у тебя и сором пропал!”. Наконец дьяк объявляет, что великий князь всея Руси налагает на него опалу: он обязан каждый день бывать в Кремле и ездить по городу в черном кафтане, черной шапке и черных сапогах; он перед каждым, но перед ним никто, под угрозой кары, не снимает шапки. Это продолжается до возвращения милости великого князя, но редко долее двух месяцев. <…> Бьют их также и кнутом, но вместе с этим уже и из Думы выбрасывают. <…> Если, в свою очередь, великий князь оскорбится чем в речи думного, – на месте безотлагательное правосудие: он тут же бьет его палицей (с нею великий князь обязан теперь ходить – они называют ее посохом) по лбу, по спине; тот же повинен ни увертываясь, ни же молить, но говорить:
