Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
Их провели в огромный кабинет, где столько раз одним росчерком пера или небрежно произнесённой фразой решалась судьба государств. Опустившись в кресло, Абу Хода сразу же приступил к изложению цели своего визита: он надеялся убедить правительство Великобритании в том, что в карту мира необходимо внести ещё одно изменение, несущественное для хозяев этого сумрачного кабинета, но чрезвычайно важное для державного повелителя, направившего его в Лондон. Абу Хода сообщил Бовину, что многочисленные представители палестинского народа требуют, чтобы король Абдалла занял Западный берег реки Иордан после ухода оттуда британских войск и присоединил к Трансиордании те территории, которые по плану раздела должны отойти к арабскому палестинскому государству. Трансиорданский премьер-министр особо подчеркнул, что общие интересы как Великобритании, так и Трансиордании требуют воспрепятствовать возвращению Хадж Амина эль Хусейни в Иерусалим.
— Само собой разумеется, — заверил Абу Хода, — мой монарх никогда не предпримет столь важных действий без согласия и поддержки нашего главного союзника.
Британский министр иностранных дел с минуту молча размышлял.
Подобно Глаббу, Бевин отлично понимал, как важно для его страны существование на Ближнем Востоке прочного Хашимитского королевства Трансиордании во главе с монархом, который связан родственными узами с правителем другого ценного союзника Великобритании на Ближнем Востоке — Ирака.
— Мне представляется, что это вполне естественный шаг, — произнёс наконец Бевин. А затем, словно бы невзначай, добавил: — Не следует, однако, вторгаться на те территории, которые отведены евреям.
Результаты поездки Глабба в Лондон сказались через три месяца, в момент полного вывода британских войск из Палестины: благодаря троекратному увеличению британских субсидий на оснащение Арабского легиона Глабб мог теперь решать судьбу Иерусалима.
Готовясь к намеченной интернационализации Иерусалима, Организация Объединённых Наций послала туда своего представителя испанского дипломата Пабло де Азкарате. Его ждал в Иерусалиме нарочито небрежный и даже унизительный приём. Кроме нижних чинов полиции, его никто не встретил.
Предназначенная ему резиденция была обставлена ветхой и шаткой мебелью, электричество не работало. Высокого визитёра некому было обслуживать, так что ему пришлось самому мыть тарелки после обеда и стелить себе постель. Всё это было явной демонстрацией того неудовольствия, с которым Великобритания смотрела на присутствие представителя ООН в Палестине. Этими действиями официальные лица в правительстве Его Величества ясно давали понять, что вплоть до истечения срока мандата британская корона не намерена делить свою власть в Палестине с Организацией Объединённых Наций или кем-либо иным.
В довершение всего сеньору де Азкарате пришлось пережить ещё один весьма неприятный момент. Не успел он вывесить на своей резиденции гордый флаг ООН, как со всех сторон раздались оглушительные винтовочные залпы. Бело-голубой флаг ООН напоминал по цветам и рисунку флаг сионистов, и иерусалимские арабы вообразили, что незадачливый дипломат украсил свой дом проклятым еврейским знаменем.
6 марта 1948 года в Палестину въехал представитель другого объединения наций. На своём джипе Фаузи эль Каукджи во главе автоколонны из двадцати пяти грузовиков пересёк Иордан по мосту Алленби, не встретив ни малейшего противодействия со стороны охранявших мост британских подразделений. Сэр Гордон Макмиллан, главнокомандующий британскими вооружёнными силами в Палестине, был в ярости. Он не мог позволить арабскому военачальнику открыто и нагло разъезжать по стране, в которой Британия всё ещё правила, Однако, с другой стороны, сэр Гордон не желал, чтобы английские солдаты гибли ради изгнания Каукджи из страны, которую им так или иначе предстояло покинуть. И поэтому сэр Гордон позволил Каукджи остаться в Палестине, взяв с него обещание «соблюдать закон и порядок».
Каукджи охотно дал такое обещание. Он и без того не торопился разворачивать военные действия. Он накапливал силы. В последние два месяца в Палестину регулярно прибывали люди из соседних арабских стран, и в распоряжении Каукджи уже было четыре тысячи солдат под ружьём — четыре полка, расквартированных в Галилее и в районе Наблуса.
— Я явился в Палестину, чтобы остаться здесь и сражаться до тех пор, пока она не станет свободным и единым арабским государством! — поклялся Каукджи. Подобно другим арабским лидерам, Каукджи заявил, что его цель — «сбросить евреев в море».
— Всё готово! объявил он. — Борьба начнётся, когда я дам сигнал.
Прибытие Каукджи в Палестину сразу же вызвало соответствующий отклик в Иерусалиме. До тех пор, пока евреям не довелось помериться с арабами силами в открытом бою, командиры Ҳаганы не решались перебросить часть людей из Галилеи на помощь Иерусалиму. Однако новый командующий иерусалимским гарнизоном Давид Шалтиэль пришёл к выводу, что если он не получит подкреплений, ему неизбежно придётся сократить зону, которую он в состоянии оборонять. По его мнению, трёх тысяч человек, находившихся в его распоряжении, было явно недостаточно, чтобы защищать город. Многие командиры Ҳаганы казались ему людьми недостаточно подготовленными и неподходящими для выполнения своих обязанностей. Шалтиэль попросил разрешения заменить их другими. Оружия в Иерусалиме было в обрез. Расквартированные в городе подразделения Эцеля и Лехи отказывались подчиняться командованию Ҳаганы. Взаимоотношения Ҳаганы с многочисленными религиозными общинами Иерусалима также оставляли желать лучшего. Благочестивые раввины были убеждены, что тысячи молодых евреев гораздо лучше послужат защите города, сидя в ешивах и молясь за победу, чем если возьмут в руки оружие или пойдут копать траншеи. Давид Шалтиэль поручил молодому дипломату Яакову Цуру переубедить раввинов. Казуистический диспут продолжался несколько часов.
В конце концов раввины согласились позволить своим подопечным проводить по четыре дня в неделю на строительстве фортификаций, остальные же три дня им надлежало читать псалмы и молить Бога даровать евреям победу[7].
Однако все эти трудности бледнели по сравнению с проблемой организации обороны, во-первых, еврейских поселений вокруг Иерусалима, во-вторых, осаждённого Еврейского квартала Старого города и, в-третьих, поташного завода на Мёртвом море, в сорока километрах от города (того самого завода, на территории которого Бен-Гурион узнал о результатах голосования в ООН). Почти треть людей Шалтиэля либо находилась на всех этих постах, либо осуществляла связь между ними. Шалтиэль решил убедить своё командование в Тель-Авиве отдать приказ, противоречивший указанию Бен-Гуриона, требовавшего ни в коем случае не оставлять ни пяди еврейской земли. Шалтиэль просил разрешения эвакуировать поселения с тем, чтобы перебросить оттуда освободившиеся части и сконцентрировать их в Иерусалиме.
«С нами, а не с арабами он имеет дело только потому, что мы, по его мнению, более надёжные клиенты», — сказал себе Нахум Стави, наблюдая, как сидящий перед ним британский майор нервно протирает очки. Подразделение этого майора было расквартировано в северо-восточной части еврейского Иерусалима, в комплексе зданий школы имени Шнеллера (сиротский приют, существовавший на немецкие пожертвования и конфискованный англичанами). Нахум Стави, один из офицеров Шалтиэля, только что объяснил майору, почему Ҳагане так важно обосноваться в этих зданиях и не дать им попасть в руки арабов.
— Можно будет, пожалуй, — сказал майор, не поднимая глаз, — уступить вам помещение школы. Однако, — добавил он, — это потребует некоторых расходов.
Стави был к этому готов.
— Мы согласны, — сказал он англичанину, — оплатить все расходы наличными в разумных пределах.
Майор назвал сумму в две тысячи долларов. Стави кивнул в знак согласия.
Сделка с майором была первой победой Шалтиэля над арабами. В этой войне хитрость была важнее силы, а виски — эффективнее снарядов. Решающее сражение должно было произойти в течение самых критических суток за весь срок командования Шалтиэля — тех суток, когда британские войска покинут Иерусалим. В этот день англичане оставляли комплекс строений и укреплённых пунктов, откуда Великобритания много лет управляла Иерусалимом и всей Палестиной и которые, благодаря своему стратегическому расположению, были ключом к контролю над центром города.
Что касается школы имени Шнеллера, то, поскольку она находилась на отшибе, британское командование решило оставить её за два месяца до окончательного ухода из Иерусалима. Однажды мартовским утром британский майор, выполняя своё обещание, позвонил Стави и сказал:
