Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
В ярости Шалтиэль выпустил воззвание, начинавшееся словами:
«Англичане хладнокровно убили четырёх евреев». Он отдал приказ: «Отныне каждый боец Ҳаганы в Иерусалиме в случае попытки ареста или обыска его британскими военнослужащими обязан оказывать вооружённое сопротивление».
На следующий день Шалтиэль созвал офицеров на совещание. Он напомнил им, что Иерусалим построен из камня — камня, который арабы называют «миззи иегуди» — «камень еврея».
— Мы будем твёрды, как этот камень! — поклялся он.
Первые же преобразования, осуществлённые Шалтиэлем, и его строгость пробудили в бойцах новое для них ощущение ясности цели.
— Впервые, — вспоминал один молодой офицер, — у нас появился командир, который знал, что нам нужно делать.
При всей своей видимой решительности Шалтиэль был, однако, глубоко озабочен сложившимся положением. Первое, о чем он попросил своих начальников в Тель-Авиве, это прислать три тысячи тёплых свитеров. Бойцы Ҳаганы в Иерусалиме были так скверно одеты, что некоторые из них, стоя на часах в холодные иерусалимские ночи, заболели воспалением лёгких. Не хватало всего на свете: оружия, боеприпасов, людей, пищи — всего, кроме врагов, которые всё прибывали и прибывали в город.
— Похоже, что Иерусалим, — с горькой усмешкой признался Шалтиэль другу, — станет нашим Сталинградом в миниатюре.
14. Вспышка белого пламени
В памяти Давида Ривлина, как и сотен других евреев Иерусалима, навсегда останется субботний вечер 21 февраля 1948 года на улице Бен-Йеҳуды. Проводы субботы на улице Бен-Йеҳуды стали одной из наиболее бережно хранимых традиций. В шаббат магазины оставались закрытыми, улицы пустыми, и весь город чтил святость заповеданного Богом дня отдохновения.
Однако с заходом солнца город снова оживал. Загорались огни, вспыхивали рекламы кинотеатров, открывались двери ресторанов, и иерусалимцы сотнями устремлялись в центр города, чтобы весёлой, говорливой толпой бродить по улице Бен-Йеҳуды, от одного кафе до другого.
В этот субботний вечер на улице Бен-Йеҳуды было оживлённей, чем обычно. Люди праздновали несколько дней покоя, выпавших на их долю. Казалось, что и погода старалась быть под стать настроению иерусалимцев. Стоял приятный зимний вечер, на небе сверкали звёзды, недели пронизывающего холода сменились мягким теплом. Давид Ривлин решил провести вечер в кафе «Атара». Там он встретил одного из своих ближайших друзей — Авраама Дориона. Их связывали особые узы. Ривлин, палестинец в седьмом поколении, женился на сестре Дориона; из всей семьи только она и Авраам избежали гитлеровских газовых камер. Благодаря этому браку девушка смогла получить иммиграционную визу на въезд в Палестину.
Узнав, что рано утром Дориону предстоит отправляться с автоколонной в Тель-Авив, Ривлин предложил другу переночевать у него: свободная кровать найдётся, а квартира его здесь рядом, в двух шагах от Бен-Йеҳуды. Дорион с радостью согласился: не придётся возвращаться в отель, дорога туда небезопасна. Дорион ушёл из кафе рано, чтобы как следует выспаться. Ривлин просидел за столиком до самого закрытия. Возвращаясь домой, он поглядывал на тёмное, усыпанное звёздами небо и наслаждался спокойствием ночи.
«Какое это блаженство, — думал он, — провести на улице Бен-Йеҳуды субботний вечер, не омрачённый звуками пальбы или взрывов».
С трудом открыв слипающиеся глаза, Авраам Дорион нащупал дорогу в ванную комнату и ополоснул лицо холодной водой. Всё ещё полусонный, он взглянул в висевшее перед ним зеркало. В зеркале отражалось волевое лицо с крупным носом и печальными, задумчивыми глазами, глазами, в которых оставили свой след перенесённые несчастья. Внешность Дориона должна была помочь осуществлению его мечты. Авраам отчаянно хотел стать актёром.
В соседней комнате, на дне его чемодана, лежал ролик первого фильма, в котором он снялся, — первый шаг на пути к заветной цели был сделан. Этот моток целлулоидной плёнки позволял Дориону надеяться, что лицо, которое он видит сейчас в простом зеркальце ванной комнаты, когда-нибудь предстанет перед взорами восхищённых зрителей на экранах Нью-Йорка, Парижа и Лондона. Быть может, ему суждено рассказать миру о становлении новой еврейской нации. И пожалуй, ни у какого другого актёра нет большего права выразить дух еврейского народа, чем у него: он сражался в Еврейской бригаде на полях Второй мировой войны, его семья погибла в нацистских крематориях...
В доме по соседству сорокадвухлетняя Мина Хохберг, уперев руки в боки, смотрела на сидевшего перед ней племянника.
— Ешь! — приказала она властно.
Он тоже должен был сегодня утром отправиться в Тель-Авив с автоколонной, и Мина не собиралась отпускать его назад к матери без горячего завтрака.
На дорожной заставе Ҳаганы у западного въезда в город, в районе Ромемы, Шломо Хорпи как раз заступил на свой пост, когда из ущелья Баб-эль-Вад выползла британская автоколонна: броневик и три грузовика. К бамперу каждой машины был прикреплён жёлтый металлический квадрат — опознавательный знак британского военного транспорта. Когда автоколонна подъехала к посту, из башни броневика высунулся высокий светловолосый парень в серой шинели и синем берете палестинской полиции; он показал на ехавшие за ним грузовики.
— Всё в порядке! — крикнул он Хорпи. — Они со мной.
Один из часовых заглянул в кабину первого грузовика и обменялся несколькими словами с водителем-англичанином.
Затем он обернулся назад и кивнул Хорпи. Командир заставы дружески махнул англичанам, пропуская их в город, и автоколонна двинулась по Яффской дороге по направлению к центру Иерусалима.
Высокий молодой блондин, сидевший в броневике, вовсе не был англичанином, его звали Азми Джауни, и дело, на которое он шёл, было так страшно, что всю остальную жизнь он провёл в каирской больнице для умалишённых. Три грузовика, ехавших за броневиком, должны были нанести тот самый «сокрушительный удар», который, по обещанию Абдул Кадера Хусейни, должен был заставить иерусалимских евреев просить пощады.
Впрочем, за баранками грузовиков сидели настоящие англичане.
Это были Эдди Браун и Питер Мэдисон дезертиры, которые уже участвовали во взрыве «Палестайн Пост». На этот раз они не говорили о мести. Браун и Мэдисон и ещё двое их товарищей, призванных сыграть важную роль в этой операции, не сели за руль, пока не получили половину из той тысячи фунтов стерлингов, которую пообещал им муфтий. На каждый грузовик Фаузи эль Кутуб, главный специалист Абдула Кадера Хусейни по взрывчатым веществам, погрузил более тонны тола. В каждый заряд он добавил вещество собственного изобретения — восемьдесят килограммов адской смеси калия и алюминиевого порошка, засыпанной в банки из-под масла. Он рассчитал, что эта смесь существенно повысит температуру взрыва и рассеет по всей поражённой зоне жидкость, напоминающую «молотовский коктейль». Запалы были укреплены на приборных щитках грузовиков. Фаузи эль Кутуб пропустил бикфордовы шнуры через металлические трубки, чтобы шнуры невозможно было обрезать или оторвать от зарядов после того, как запалы будут подожжены. Сейчас запалы красовались на приборных щитках перед водителями. Одно быстрое движение пальцев водителя, получившего хорошую мзду, и искра начнёт свой необратимый шестидесятисекундный бег до взрывчатки.
Резкий звук, раздавшийся откуда-то с улицы, разбудил Давида Ривлина. Сонно пошатываясь, он вышел на маленький балкончик, выходивший на улицу Бен-Йеҳуды. Потом он вспоминал, какое это было приятное, светлое утро. Давид глянул в сторону улицы Кинг Джордж V. На пустынной, тихой улице видна была только фигура молочника, тащившего от двери к двери свои бутылки. Давид посмотрел направо. Площадь Сиона тоже была пустынна, на крыши окружавших её домов падали первые лучи солнца — день обещал быть отличным. На улице Бен-Йеҳуды стояли три военных грузовика. Один — перед отелем «Амдурский», второй перед домом Виленчика, третий прямо под окнами Давида. Ривлин вернулся в спальню и присел на край кровати. И в эту секунду его пронзила ошеломляющая в своей простоте мысль.
— О, Господи! — выдохнул он. — Мы же сейчас взлетим на воздух!
И в этот момент тринитротолуол Фаузи эль Кутуба взорвался ослепительной вспышкой белого пламени. Каменный фасад шестиэтажного дома Виленчика накренился и обрушился на мостовую. Вся внутренняя часть отеля «Амдурский» одним медленным, величественным движением рухнула вниз. По другую сторону улицы два многоквартирных дома рассыпались на куски, словно по ним ударили гигантским молотом. Сотни людей были вышвырнуты из постелей. На несколько километров в окружности в домах не осталось ни одного целого стекла. И пока эхо от взрыва разносилось по ошеломлённому городу, из развалин взмыли к небу первые языки пламени. Мина Хохберг в момент взрыва стояла на балконе, провожая взглядом уходившего племянника. Фигура молодого человека, которого она только что накормила завтраком, была последним, что она видела в жизни, — ей мгновенно снесло голову взрывной волной.
