Константин Гордиенко - Буймир (Буймир - 3)
Галя забыть не может отвратительного зрелища, как Санька пошла плясать, выламываться перед немцами - среди похотливых взглядов, шуточек, усмешек. Притопывает своими здоровенными ножищами, вихляет бедрами, Нардом ходуном ходит... Раскрылила руки, отбивает дробь каблуками, приговаривает: "Эй, бей, боты, выбивай боты, командир роты купит новые боты!" Немцы, красные, возбужденные, прищелкивают языками, гогочут, похваливают Саньку. А та воображает, что и вправду артистка. Забыла, как в нее лапоть запустили, когда на сцене играла...
Мавра жизнь недаром прожила, предусмотрительная женщина, внушает девчатам, чтобы остерегались окаянной девки, приведет Старостина дочка немца на нашу улицу, кто-нибудь убьет его, тогда всех тут перевешают...
Девчата на селе отвернулись от Саньки, брезгливо обходят ее, не здороваются, не разговаривают, глядят презрительно - запоганила село... А Саньке хоть бы что.
- Подумаешь! Будете мне уставы читать! Кому вы нужны? За мной офицеры ухаживают, убиваются по мне, хвостом тянутся, а на вас и смотреть-то не хотят! Вот вас завидки и берут! Сидите себе за печкой! С кем нынче погуляешь? С пеньком? Разве у нас парни? Сверчки! Вот Курт у меня - это парень! А вы ждите своих... до седых волос! Ха-ха! И на что вы только надеетесь? Ваших защитников в Сибири снега позаметут! Вороны кости растащат! Еще будете на карачках ползать передо мной, просить заступничества! - злорадствовала Старостина дочка.
Напустила страху кощунственными своими речами, - не иначе как ведьма с нечистым снюхалась, произвела на свет такого выродка.
Рыжим ефрейтором похваляется. "Да от этого Курта как от хорька несет... - говорила Галя подругам. - Терпеть не могу фашистского духу". А уж если потанцевали, близко стоять невозможно, до того дух тяжелый - потом разит, винным перегаром. Всякой пакостью несет.
Между танцами Курт угощает Саньку конфетами. Санька манерничает, ломается, не знает, как бы получше себя показать. Жеманно оттопырила пальцы, ногти блестят, так и переливаются. Играет перстнем, рассматривает череп: на перстне мертвая голова - подарок Курта.
Санька каждый вечер ходила в Лебедин "барвинки рвать"*.
_______________
* Народный образ, означает часто ходить на любовное свидание. (Прим. перев.)
Старостиха Соломия не нарадуется на дочь:
- Наша девка с охвицером гуляет! Не водится с простыми, только с заграничными. Мою дочку немцы любят. Шоколадом угощают. Охвицеры шелка дарят, бархат. Не знает, в чем ходить, чего съесть. Интересно бы знать, будут ли они жениться на наших девчатах? Недаром мне сон снился - ходила по грибы... Кто-то да пригребет-таки девку...
У Селивона начальники пьют, гуляют. Старостиха немцев потчует, ублажает, жарит, парит. Учит Саньку, чтоб с простыми не водилась, не гуляла. "Ты не какая-нибудь рядовая девка. Дочка старосты. Не равняй себя с деревенскими. Я тебя за охвицера выдам либо за начальника какого... По твердой цене все достанешь, ко всему доступ иметь будешь. Парубки наши, взять хотя бы этого волокиту Тихона, теперь подневольные люди... Родион тоже на побегушках..."
Санька на легковой машине с немцами гоняет! Что ей теперь Тихон и Родион, когда новые начальники объявились... С чего бы это тебя стали на машине возить купаться на Псел? Уже дело к осени шло, выдался погожий денек, а вода-то в Псле студеная.
Люди на базар идут, видят - машина на берегу стоит, а Санька в Псле купается. Санька на воде навзничь лежит, гладкая, белая, в зеленом купальнике, разводит ногами, руками, плещется, нежится, распевает на весь берег, даже у Междуречья слышно, лениво перевертывается с боку на бок, мелькают полные бедра. Что белуга. Вода в Псле прозрачная, быстрая, против течения никак невозможно плыть, ее относит к мосту, а там начальник полиции Шульц стоит и с ним комендант Шумахер, - нашли тоже развлечение, бесстыжие, - фотографируют Саньку на воде, верно, на память. Переговариваются, хохочут, любуются тем, как Санька в холодной воде плещется. И чего они вытаращились на нее?
- Смотрите вон туда! - кричит Санька и показывает на молодую докторшу и учительницу, - те, опасливо косясь на немцев, переходят реку вброд, лишь бы обойти подальше веселую компанию. Офицеры, впрочем, и не глянули в их сторону - не так приметны, как Санька...
3
Тихон земли под собой не слышит. На радостях хлебнул первача - вылил, как в прорву, - лицо круглое, красное, что арбуз. Село притаилось за плетнями. Судят-рядят, пересуживают. В глаза никто слова против не осмеливается сказать Тихону. Еще бы, силищу какую имеет! Полицейский отряд под его рукой. Хлопцы бравые, отчаянные - Яков Квочка, Хведь Мачула, Панько Смык, - по приказу атамана свернут голову любому!
- Кто посмеет хаять новый порядок? - угрожающе выкрикивает Тихон. Неважно, что вокруг ни души, - к вечеру все село будет знать. - Я присягал фюреру! - яростно вопит он.
От избытка чувств дорогой застрелил приблудную собаку. Прозвучавший среди белого дня выстрел нагнал на село страху, люди боятся на порог выйти. Пусть знают - Тихону все едино, что собака, что человек...
Может, кому и не мил белый свет, а Тихону все нипочем. Бравый полицай водит глазами вокруг, любуется жарким золотом берез, солнечным днем, безлюдной улицей, притихшими в страхе хатами... Много ли человеку нужно? Сало, мед, горилка и девка! Тихон напевает себе под нос на радостях: "При советской власти имел я три Насти..." А нынче? Хе-хе... Текля, правда, была четвертая. И чего это Тихона на песню тянет? "На тебе, дивчина, семь буханок хлеба, только обрати все грехи на старого деда..." Душа у Тихона до краев полна, веселым озорством от него так и брызжет. Все теперь доступно ему. Никто пикнуть не посмеет... Что хочу, то и ворочу. На собрание не потянут, не распекут, в газете не ославят. Ни тебе выговоров, ни позора... Вот только партизан бойся... Никому петь не позволено Тихону все можно. "Эх, болит, болит сердце, волнуется кровь, эх, да через ту да распроклятую любовь!" Тихон вперевалку идет улицей, голенища блестят, парень что надо - в навозе, в земле, в мазуте не возится, пощелкивает нагайкой, хлопает по сапогу, свивает и развивает ее. Словно и обычная вещь нагайка, а сколько в ней обаяния! И где ты раньше, голубка, была? И как тебя не знали, не уважали? Ой и певунья! Здорово хлещет! Огнем обжигает! Даже кожа лопается! Шипит как змея над головой, нагоняет страх на непокорного. Сильный взмах, нагайка со свистом разрезает воздух - огонь и ночь, человек погружается в небытие. Так исполосует, так распишет, разукрасит человека, что родная мать не узнает!
Каждый старается задобрить Тихона, чтоб не угнал на край света. Любой сапожник, портной, кожевник, гончар, мельник, шапочник, кожушник, любая торговка, самогонщица не знают, где и посадить, чем одарить. С почтением кланяются - здравствуйте, пан Хоменко! Слова-то какие, обращение! Кто тайком кожу выделает - шей сапоги Тихону и старосте!..
Тихон купается в магарычах. Выведут под руки, посадят на линейку. Само собой, Тихон знает, к кому наведаться, в первый попавшийся дом не пойдет - не столько некогда, как не к чему...
Никто семью полицая не дергает, на работу не гонит, из-под палки никто не работает, по чердакам, погребам не прячется или там в терновнике.
- Что я тебе, землю копать стану? У меня сын полицай! - пыжится Татьяна на народе.
И в дом достаток плывет. Хлеба натаскали, соли нагребли, кладовые-то в наших руках. Тихон - страж ночи! Мяса, сала девать некуда. Разрешит втихую поросенка заколоть - колбасы, окорока не выводятся. Двор полицая и старосты мяса не сдает, молока не носит.
Куда ни глянь - Тихон получает выгоду. По приказу коменданта отбирали хлеб у людей - мол, растащили зернохранилище. Нагребли изрядно зерна отменной пшеницы.
Под чьим присмотром пути-дороги? Стоит Тихон на перекрестке, останавливает проезжих. Увидит стоящую одежину - давай сюда, казенная...
Идут две горожаночки, чернобровые, пригожие, еле ноги тащат.
- А ну за мной, в управу, может, вы партизанские разведчицы!
Божатся-клянутся, что хотят выменять горсть зерна.
- Ходите тут, высматриваете!
- Дома мать, дети холодные-голодные...
- Идемте, я вас погрею... - не теряется Тихон.
Люди с поля возвращаются, полицаи тут как тут, обыскивают.
А уж где раздолье Тихону, так это на базаре. Ведрами мать творог, сметану, масло носила: продавать запрещено - ну и задаривают полицая, чтобы не придирался.
Иль у Тихона недругов мало, некому мстить? Некого к ногтю прижать? Только вот беда - ускользнули самые лютые его враги... Так семьи остались. Дрожат за свою шкуру под надзором полиции. Ефрейтор Курт не вылезает из села. Подружился с Тихоном, похлопывает по плечу: "Карош, карош, полицай!.. Давай девку!"
Тихону ли не знать, как к кому подольститься, как угодить, задарить.
Вот только плохо - одежа третьей категории. Зато уж как выслужится в щуц-полицию возьмут! У них форма! Желтые погоны! Непривычное для деревенского уха название: щуц! Пей, гуляй, управляй всем светом!
