Сергей Царевич - За Отчизну (Часть первая)
3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену: - Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел... Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы, продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к чему: всюду царил порядок. Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти без седины волосы. - Ратибор встал? - Встает. - А Шимон? - Еще не вернулся. - Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано? - Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня. Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой. - Не возвращался? Где же он пропадает? - На свадьбе у Фогеля. - У мастера Фогеля? Что сукном торгует? - Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и свадьба. Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна. Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы, известные под названием "мизерекордия" ("кинжал милосердия"), изящные стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам, стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален, необходимых для правки и отделки изящных стилетов. Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи, висевшие у закопченного потолка. Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню. При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик, пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у горна ученика, старик неожиданно разразился бранью: - Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам, что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь? - Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же лениво раскачивать мехи. Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого: - Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов? Гавлик молча вытер руки о кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду, проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной, лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался доволен. - Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик? - Я, хозяин, А что? Не ладно? - Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в столовую. Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор, старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели, наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные яйцами, чесноком и салом. Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво. Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с замысловато украшенной крышкой. Войтех отхлебнул из кружки, поставил ее на стол и, утирая усы и бороду, недовольно обратился к Ратибору - парню лет семнадцати, такому же рослому, как отец, и такого же атлетического сложения. Да и лицом Ратибор напоминал отца - те же резкие черты, энергичный, выдвинутый вперед подбородок, только глаза у юноши были не карие, как у Войтеха, а темно-синие, серьезные и спокойные. - Скажи мне на милость божию, сынок, за какие такие грехи послал мне тебя господь бог? Вот терплю, терплю, но ведь когда-нибудь и мое терпение прорвется... Железо и то рвется... Ратибор тоже поставил свою кружку и исподлобья смотрел на отца. А тот продолжал все тем же ворчливым тоном: - Вчера иду я от пана Болеслава из Градца - ходил к нему получить за прошлогоднюю работу, еще в день святого Штепана сдал ему новый щит да две секиры, но у благородного пана расплатиться то времени нет, то денег. Да. Так вот, возвращаюсь я от пана Болеслава и едва только дошел до моста, как навстречу мне идут коншель9 Карл Тимбель да старшина плотников Якоб Зейдель. Ну, поздоровались, как честные пражане, а коншель мне и говорит: "Если твой Ратибор еще раз с кем подерется из наших, быть ему на эшафоте". И оба поклялись в этом святым таинством. Оказывается, ты в прошлую среду успел проломить голову сынку какого-то немецкого купца. Так ведь? Не хвастаясь, скажу: оружейника Войтеха Дуба у нас в Праге все уважают - не только чехи, но даже и немцы. И такой стыд мне терпеть! Вот вырастил себе в утешение на старости лет сыновей: один драчун, а другой... - Тут старик только безнадежно махнул рукой. - Прости, отец, набрехал тебе коншель: никому я голову не проломил, хотя и следовало бы... Один купеческий сынок стал при мне нашего мистра Яна из Гусинца ругать и всячески поносить. Ну, я ему сказал, чтобы нашего Яна он не трогал, а ежели ему кого из духовенства хочется поносить, так пусть найдет кого другого... ну хоть, для примера, ихнего немца - преподобного Альбика Вышеградского. А он, вместо того чтобы ответить, как подобает разумному человеку, полез в драку. А я ведь не девочка, чтобы меня можно было кулаком напугать и сдачи не получить! Вот и дал ему чуточку... - Что ты нашего Яна в обиду не дал, это правильно, но все ж таки, Ратибор, не шути с огнем, сам ведь знаешь, какое нынче время: весь магистрат Праги - немецкий. Раздразнишь их - так и собьют тебе голову... Ратибор откинул упавшие на лоб светло-русые волосы и, разгорячившись, перебил отца: - Но что должен делать всякий честный чех, когда при нем немецкий бездельник затрагивает своим грязным языком гордость нашего народа нашего Яна из Гусинца и его друзей? Что в таком случае, по-твоему, отец, должен делать каждый истинный чех? - Бить их, как бешеных свиней! - вырвалось у старика, и он с силой стукнул тяжелой кружкой о стол так, что пиво выплеснулось на скатерть. Заметив, что все сидящие за столом слушают его с удивлением, Войтех опомнился и, видимо, смутившись, сразу замолчал и стал жадно тянуть пиво. За столом наступило долгое молчание: все сосредоточенно глядели себе в кружки, и никто не решался нарушить эту тяжелую паузу. Наконец Текла, желая дать иное направление разговору, спросила Ратибора: - Шимон со свадьбы еще не вернулся? Старик прежним, ворчливым голосом заметил: - И что нам делать с Шимоном - ума не приложу! Зачем мы послушали того попа Яна Противу и отдали мальчишку в немецкую школу? С тех пор мы потеряли Шимона. Как волос выпал - его назад не вставишь, так И Шимона мы назад не вернем. Текла сложила под передником руки и сокрушенно подтвердила: - Не наш, не наш теперь Шимон! Домой только поесть да поспать приходит, а где он пропадает, никто не знает... Ратибор поднял голову и усмехнулся: - Где пропадает? Это всякий мальчишка знает: у толстосумов немецких - у Зуммеров, Дитмаров да всяких там Штейнеров, а из чехов - у таких, как Михаил де Кауза да Ян Протива, что больше немцы, чем сами швабы. Слышал я, что он приказчиком к какому-то купцу из Мейсена поступает. - Ну хорошо, пора за работу! - Старик вытер полотенцем рот и руки и поднялся. За ним поднялись и другие. Скоро из мастерской стали раздаваться приглушенные удары молотов и частые постукивания молоточков о звонкие наковальни. Временами доносился густой бас Войтеха. Трудовой день начался. Только Войтех проверил, правильно ли выкована полоса стали для меча, как сзади послышался веселый голос: - Добрый день, отец! Старик обернулся и увидел в дверях мастерской младшего сына. Шимон был на год моложе Ратибора и представлял собою полную противоположность брату. Он был пониже Ратибора и темнее. Его лицо было бы даже красивым, если бы не бегающие глаза и неприятно кривящийся в постоянной улыбке рот. Одет был Шимон гораздо изысканнее брата: темно-синий бархатный берет, такой же камзол с разрезами сбоку, длинные, от бедер, коричневые чулки и остроносые туфли с серебряными пряжками, сзади короткий плащ, модный в то время среди зажиточной городской молодежи.
