Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
Насажденное ими в польских сердцах лукавство приносило уже свои плоды, и
заражало атмосферу общественной жизни на широком пространстве. Под влиянием
общего извращения чувства правды, честный Полонус доверчиво погрузил сына в
самое жерло религиозной и политической фальши.
Перед воцарением Сигизмунда Вазы, он оказал императорскому австрийскому дому
памятное для отого дома усердие, и теперь послал сына в иезуитскую академию в
Граце, состоявшую под главным заведыванием эрцгерцога Фердинанда, будущего
императора, который любил и чтил орден иезуитов „как мать", сохранял его „как
зеницу ока" и объявлял во всеуслышание, что „лучше желал бьт, чтоб его собственный
дом исчез, нежели иезуиты".
Биограф Оссолинекого говорит, что „никогда бы в Польше не мог усвоить он таких
католических воззрений", какие усвоил па всю жизнь в тесном общении с семейством
Фердинанда и с иезуитами. Четыре года провел он в грацкой аптеке ядов, отравлявших
умы и сердца католического мира, а эти годы соответствовали тому крушению
нравственности в москворусском и польскорусском народе, посредством которого
иезуиты едва не погубили Московского Царства заодно с будущим его приростом,
воссоединенною Малороссией).
По тогдашней общественной оценке, установленной, как в Австрии, так и в
Полыпе, иезуитами, Юрий Оссолинский получил воспитание блестящее. По оценке
нашего современника, его биографа, монастырь и монарший двор было все, что он
видел; людей таких, какими онп есть, Оссолинский не знал и не понимал,—можно
сказать, что в течение четырех лет не развился он вовсе... В этом-то и состояла суть
иезуитского воспитания.
Господствовавшая тогда в Польше мода велела образованному юноше, перед
вступлением в государственную службу, совершить путешествие по Европе. В этом
Долякоруссы опередили Москворуссов тремя столетиями; но иезуиты обратили
преимущество их в ничто.
Молодой Оссолинский прежде всего посетил Голландию, которую так великодушно
силился вырвать из католических рук Вильгельм Оранский, и которая вверила ему
власть на все время
.
II
войны за свободу совести. Прошло уже 24 года после того, как вооруженный
иезуитами фанатик своим выстрелом положил конец человеколюбивым подвигам
Вильгельма,—и представитель „вольного Шляхетского Народа*, путешествуя по
местам, которые Вильгельм Оранский прославил в истории борьбы с деспотизмом, не
находил для себя другого дела, как богомольничать в католических церквах. Бледный и
худой от прилежного учения, едва вышедший из отрочества, юноша „был похож на
клерика*. Он состоял уже членом церковного братства Марии Панны и такого же
братства Св. Духа, а в Кракове вписался у бернардинов членом братства Св. Михаила.
Сохранились его записки, проливающие безотрадный свет на людей, которые
считались лучшими и даже великими в Польше. В них Оссолинский рассказывает о
характеристической проделке, которую он сочинил самостоятельно, на шестнадцатом
году жизни, по случаю болезни сопровождавшего его, в качестве телохранителя,
Далмата Посседари. Вот его собственные слова: „Посседари заболел так, что три
недели, от тяжких страданий, находился почти в беспамятстве. Опасаясь, чтобы меня,
mиodego chиopca, не ограбили, или не умертвили, я выдал себя за его слугу, одевшись в
лакейское платье и говоря, что это убогий воин едет из Москвы в Нидерланды на
службу, а меня, как знающего немецкий язык, уговорил в Силезии ехать с собою*.
В Лувене, славившемся своею разноверчеекою академией, Оссолинский слушал
весьма прилежно целый год философию, право, историю, политику, блистательно
защитил диссертацию „De optimo reipublicae statu*, посетил Фландрию, Англию, оттуда
переехал во Францию, провел опять целый год в Париже, усовершенствовался во
французском языке, в математике и в красноречии. Кроме того брал уроки верховой
езды, игры па лютне и танцев, изучая в то же время всякия публичные церемонии н
торжества. После того отправился на год в Падую, где учился итальянскому языку?
стилистике и декламации. Из Падуи ездил в Рим, чтоб изучать церковные дела. Здесь
он погрузился в омут клерикальной казуистики, под руководством чествуемого при
папском дворе доминиканца, Авраама Бзовского, славного автора Церковной Летописиг
как отец вызвал его домой по случаю предпринимаемого королевичем Владиславом
похода в Московию, на который он смотрел? как на дорогой для молодого человека
случаи проложить себе дорогу к дишштарствам и пожалованиям.
.
Теперь Юриии Оссолишский но был ужо похож бледною худощавостью на клерика.
Теперь он чаровал всем глаза прекрасною наружностью u тем, что называлось тогда
grandezza, тем искусством лицедействовать в роли публичного оратора и
общественного деятеля, которое он усвоил себе в высокой степени, как самое важное
достоинство молодого аристократа. Только смех был на его выразительных устах
„слишком редким гостемъ*. Но что нас поражало бы неприятно в молодом человеке, то
еще больше возвышало его во мнении общества польскорусских магнатов, более ИЛИ
менее одураченных иезуитским взглядом на вещи. Во всех положениях жизни он был
всё тем же клериком, являвшимся в разнообразных ролях,—до того, что, когда сму
пришлось соперничать за невежу с богатейшим из польскорусских панов, князем
Янушем Острожским, и Януш выезапио скончался, оигь устранение соперника с его
дороги приписывал Госиоду Богу, и „благодарил святой маестат Божий за его великое
провидеиие (za wielk№ opafrsznoњж Boї№ Jego Њwiкtemu Majestatowi dziкkowaи)*.
Это ero собственные слова.
„Во всем его повествовании* „(говорит о записках Оссо.шнского его биограф)*
„видим его постоянно в (ксензовеком) орнате, и дурно ли, хорошо ли он поступает,
всегда у него Господь Бог на устахъ*.
Перл иезуитского воспитания не мог оставаться в Польше без соответственной
оправы. В виду угроз Османа II завоевать Польшу по Балтийское море, чтоб, окружив
Европу своим флотом в соединении с голландскими и немецкими протестантами,
начать борьбу с австрийским домом,—надобно было согласить Англию к
противодействию магометанам. Органом этого соглашения был избран блестящий
питомец иезуитов, и, чтоб его несравненная grandezza делала надлежащее впечатление,
дали ему каким-то—выражусь по-польски-pok№tnym способом громкий титул графа
Тенчинского. В своей сияющей оправе, поражающий высоким, по мнению
современников, просвещением, 26-летний посол оправдал перед Иаковом I английским
и его парламентом составившееся в Польше мнение о его краспоречип. Как отец графа
Тенчинского своим честным вмешательством примирял враждебные партии даже во
время' конференции, так наружность, ораторские позы и декламация сына его
производили на польских верховодов такое впечатление, что когда, в позднейшее
время, поднимался он с места в законодательном собрании, самые сварливые люди
умолкали ради одного
.
13
удовольствия слушать его. „Он царствует словом (ille regit ilictis)“, говорили о нем
приверженцы. „Обезоруживает умы и сердца (animos et pectora mulcet)", прибавляли
враги его... Так было и в Англии. При всем 'разномыслии своем, и тории и виги
заслушались цицероновской латыни посла красавца. Речь, произнесенную
Осеолишским перед королевским троном, восхищенный Иаков повелел напечатать на
латинском, ан гл шоком, французском, испанском и немецком языках.
Так и должно было быть. Оссолишскиии владел в совершенстве искусством лести,
и постигал истинно иезуитски слабые стороны тех, к кому обращал свое усладительное
и вместе грандиозное слово, в декламации же превзошел он всех своих учителей. Но
грустное впечатление делает ныне та част речи польского посла, в которой он
изобразил, какая предстоит опасность всей Европе, и наипаче Англии, в случае падения
Польши. Эти слова, внушенные блестящему оратору его национальным высокомерием,
выслушивались в то время, как нечто разумное, людьми, державшими в своих руках.
богатства и судьбы вселенной. Такое же* впечатление производит и торжественный,
пышный, преисполненный почтения к Польше прием посла её с самого появления его
на английской территории. То была горькая ирония так называемого рока,
возвышающего и низвергающего гражданские общества в видах потребностей
человечества.
Торжество политического витии польского в Англии было полное. Но Иаков I
относительно недалекой уже английской революции был то, что Сигизмунд III
