Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
подвигов могущественной царственности. Наконец, его воцарение в Польше,
приветствуемое единодушными восторгами всего народа и блистательная победа над
воеводою Шеиным у Смоленска, по его самомнению, как будто рукою самой судьбы,
вели его к престолам и завоеваниям, точно другого Александра Македонского.
В виду крестового похода на Турок и преподанного ему отцовскими клерикалами
освобождения Гроба Господня из рук неверных, король Владислав, наперекор самому
папе, сделался сторонником польских протестантов и покровителем наших
противников церковной унии. Но, готовясь к своим великим подвигам, он, и при жизни
отца, и по своем вступлении на престол, содействовал развитию в Польше той
разрушительной силы, которая, по его смерти, подавила, строительную.
Козаки, стучавшие в московские ворота булавой Сагайдачного, приводившие Турок
в отчаянье под Хотином й на Черном море, ратовавшие за сочиненное ими „ломанье
веры“ на Трубеже и на
7
Альте, ложившиеся одни на других в Медвежьих Лозах и под Кумейками,
истреблявшие цвет польского рыцарства на Суле и оказавшиеся неодолимыми в своих
окопах на Старце,—были, можно сказать, его созданием, его тайной отрадою в борьбе с
панским полновластием, его великою надеждою в будущем. Рост их увеличивался с
каждой потерей из козацкого дела. Они, в неудачах своих, проходили курс науки
крушения, основания которой преподал им обиженный панами шляхтич Косинский, и,
падая под ударами культурников, подвергались только новому и новому искусу в своем
руинном ремесле. Козацкая энергия в подвигах опустошения соответствовала энергии
старших козацких братий, колонизовавших малорусские пустыни с быстротой
изумительною. Смерть величайшего из польскорусских колонизаторов и
могущественнейшего из обуздателей козатчины, Станислава Конецпольского,
обозначила в судьбах Польши поворот, после которого началось торжество
разрушительной силы над строительною,— началась победа номадов над
культурниками...
Но возвратимся несколько назад.
1645' и 1646 годы были моментом последнего благоденствия, возможного для
Польши. Европу оглушал не прерывавшийся третье десятилетие уже боевой гул;
Европу потрясали кровавые войны, а в Польше царствовала тишина, тем
драгоценнейшая для шляхты, что кругом ревела буря,—для шляхты, но не для её
короля. Она его томила. Великие замыслы Владислава IV ограничивались, покамест,
заключением славного мира с Москвой, Турцией й Швецией, а было ему уже 50 лет от
роду, й он всё еще стоял при начале своего дела, так точно, как и в легкомысленном
отрочестве. Вот чтб его томило в победительной Польипе среди счастливой тишины!
Владислав не принадлежал к тем сильным характерам, которые упорною работою
преодолевают встречаемые затруднения и постепенно достигают предположенной
цели. Не обладает он способностью созидать средства для войны и выбирать людей,
которые бы умели и желали содействовать ему в великом предприятии; проживал так
или иначе все, чтё было у него в руках, и попадал в зависимость от Сеймующей
шляхты, в то время, когда, надобно было ею повелевать; выпрашивал у неё денег,
угождал влиятельным сановникам, делал уступки, и этим уничижал царственное
достоинство свое. Всякий раз, когда приступал он к делу (пишут о нем Поляки), не
доставало у него средств для
8
.
исполнения; то разом начинал несколько предприятий, то впадал в унылое
бездействие. И как было ему ве унывать, когда вся Европа воевала, а он, который
сознавал себя рожденным для блистательных побед, сидел сиднем на своем
прославленном престоле? Любили и хвалили его в Польше за спокойное царствование;
называли даже великим, но за что? за то, что он умел преодолеть жажду славы, и
победил не только Москву, Турцию, Швецию, но — и самого себя. Таким образом
ставили его выше Александра Македонского; но это была горькая ирония. Победитель
терзался громкою хвалою молча, и готов был на самые отчаянные планы. Мысль о
Турецкой войне сделалась наконец его маниею.
Несколько лет уже, не объявляя сейму, пропускал он сроки посылки Татарам
обычных подарков, а от их мстительных набегов заслонялся бдительным стражем
границ, Конецпольским. Когда донские козаки, с помощью днепровских выписчиков,
овладели Азовом, торжествуя разом над Портой и над Крымцами,— он порывался к
ним на помощь, соглашал к тому же и московского царя. Его уносчивое воображение
озарилось картиной завоеванной Таврики, картиной заселения днестро-буго-
днепровского Низу, богатства черноморской торговли и обращения убогих неучей
Козаков к обильной и просвещенной мещанской жизни в приморских городах. Но
расхозяйничавшиеся землевладельцы не желали воевовать с Татарами, опасаясь войны
с Турцией, требовали удовлетворения Крымцев подарками, а Турок — надлежащим
посольством. В 1643 году султан подтвердил мир с Польшею, и запретил Татарам
вторгаться в её владения. Татары, однакож, продолжали вторжения, как были наконец
страшно поражены Конецпольским, с помощью князя Вишневецкого, под Охматовым,
в 1644 году.
Тогда король выступил опять с проектом Крымской войны. Время было
благоприятное. В Крыму происходили замешательства. Недовольный ханом Мехмет-
Гиреем турецкий султан, Ибрагим, вскоре после Охматовского поражения, свергнул его
с престола, велел выпустить из заточения брата его, Ислам-Гирея, и наименовал ханом.
В Орде открылась усобица между сторонниками братьев Гиреев. В это время Турция и
Венеция готовились взаимно к войне, которая обещала быть долголетнею и для Турции
гибельною, так как султан Ибрагим был „не в полном уме“, а государство его терзали
междоусобные войны. Король возымел надежду подавить Крымцев беспрепятственно
со стороны Турции.
9
После, победи под Охматовым, созвал Владислав сенаторекуго раду и провел в ней
постановление, чтобы с этого времени подарков Татарам не давать. Постановление
состоялось в конце февраля 1645 года. Ближайший сейм должен был подтвердить его, а
между тем король стад готовиться к войне, которая долженствовала возгореться
одновременно с Турко-Венециянекою: велел строить арсеналы в Кракове, во Львове, в
Варшаве, вызывал инженеров и ремесленников из-за границы, запасался военными
снарядами. Хан Ислам-Гирей прислал послов, домогаясь подарков. Король задержал их
до сейма, а на сеймики выслал универсалы, предрасполагавшие шляхту к
подтверждению постановления о подарках Татарам, состоявшагося в сенаторской раде.
Главным помощником его был канцлер Оссолинский. В блестящей и злотворной
деятельности этого сановника история видит воплощение общественных и
государственных недугов, которыми неисцелимо уже разболелся тогда расслабленный
организм Королевской Республики. Я представлю только выразительнейшие черты
зловещей личности.
Род Оссолинских принадлежал к древнейшим, но не можновладным домам старой
Польши. Отец канцлера первый возвысился до сана воеводы, следовательно и сенатора.
Он отличался таким умом, гражданским мужеством и даром слова, что пользовался
равным уважением со стороны противоположных и враждебных между собою партий:-
явление редкое в жизни политических обществ. О матери канцлера почтенный биограф
его, доктор Кубаля, говорит, что это была одна из тех великих матрон, которых
возвышенная жизнь протекала в тишине и спокойствии. Над её гробом, по его мнению,
можно было бы повторить слова, сказанные Замойскнм о её брате, Фирлее: „Собраны
сливки с нашего молока*.
Но на вопрос апостола: „течет ли мутная вода из чистого источника?* приходится
отвечать здеРь утвердительно. Чистейшие источники старопольской жизни были
повсеместно возмущаемы иезуитами у самого жерла их. До того умели эти ревностные
служители папы подделаться под самые благородные характеры простосердечных
Полонусор., что пагубное воспитание, даваемое ими панским детям, прославлялось,
как наилучпиее. Так было и с домом Оссолинских.
Юрий Оссолинский, будущий канцлер, лишился добродетельной матери на пятом
году жизни, а добродетельный отец, на девятомъ
10
.
году, отдал его в иезуитскую гимназию в Пултуске, считавшуюся наилучпгею в
Польше. Здесь оставался он три года, которые совпали с тем временем, когда польские
иезуиты, с королем Сигизмундом III во главе, обработали дело первого Лжедимитрия.
