Арлен Блюм - От неолита до Главлита
ПОСЛЕ ПЕТРА
Тут кротко или строго
Царило много лиц,
Царей не слишком много,
А более цариц.
«Слово сие Императрикс…»
По вступлении на престол Анна Иоанновна тотчас же стала преследовать иностранные книги (о русских не могло быть и речи), авторы которых дурно отзывались о её фаворитах и приближённых.
«Изданную печатную книгу на немецком языке о жизни графа Остермана, графа же Миниха и герцога Курляндского Бирона, в которой, между прочим, вымышленно-затейные, предосудительные к Российской Империи пашквильные пассажи находятся, принадлежащие публике <экземпляры> сжечь и чтоб более оная в Российской Империи рассеяна не была, учинить к собранию её определение и впредь таковых, касающихся до Российской Империи пашквильных сочинений во всех местах продавать и вывозить накрепко запретить»[3].
* * *В 1735 году придворный «пиита», первый профессиональный русский стихотворец В. К. Тредиаковский написал ко дню коронации Анны Иоанновны оду, которая начиналась так:
Да здравствует днесь императрикс Анна…
Ода была напечатана в академической типографии с нотами для пения; вместе с тем она разошлась по России в рукописных списках. Один такой список, принадлежавший священнику города Нерехты Костромской губернии Алексею Васильеву, увидел писчик духовного правления Семён Косогоров, который, усмотрев нечто подозрительное в слове «императрикс» вместо «императрица», тотчас же написал донос в Контору розыскных дел в Москву. Обоих схватили и отвезли в Москву. Освобождены они были лишь после того, как сам виновник этого происшествия Тредиаковский, вызванный в Петербурге в Тайную канцелярию, написал такую замечательную «объяснительную записку»: «Первой самой её <оды> стих, в котором положено слово Императрикс, есть пентаметр, то есть пять мер или стоп имеющий, и конечно в Российском стихотворстве одиннадцать слогов, ни больше, ни меньше, содержащий. Слово сие Императрикс есть самое подлинное латинское (от которого и нынешнее наше сие производится Императрица) и значит точно по всей своей высокости: Императрица, в чём я ссылаюсь на всех тех, которые совершенную силу знают в Латинском языке. Употребил я сие Латинское слово Императрикс для того, что мера стиха сего требовала, ибо лишний был слог в слове Императрица; но что чрез оное слово никакого урона в Высочайшем титле Ея Императорского Величества, то не токмо Латинский язык довольнее меня оправливает, но сверх того и стихотворная наука»[4].
О забвении «известных персон»
Весёлая царица
Была Елисавет:
Поёт и веселится,
Порядка только нет.
Императрица Елизавета Петровна, вступив на престол, старалась уничтожить все печатные следы предшествующего короткого царствования Иоанна Антоновича (Иоанна VI). Сын Анны Леопольдовны, он родился 11 августа 1740 года, а 17 октября того же года, после смерти Анны Иоанновны, в двухмесячном возрасте был провозглашён императором всероссийским. Как известно, Елизавета Петровна, «дщерь Петрова», взойдя на престол в результате дворцового переворота 25 ноября 1741 года, заключила сверженного малолетнего императора в крепость. В результате заговора В. Я. Мировича 4 июля 1762 года он был умерщвлён в Шлиссельбурге в 22-летнем возрасте.
Подданные вообще не должны были знать о его кратковременном царствовании: 27 октября 1742 года вышел высочайший указ, предписывавший «печатанные по кончине блаженной памяти императрицы Анны Иоанновны для переправления обновлять». Позднее (в 1748 году) она вынуждена была повторить этот указ — с добавлением о том, чтобы «книги российские и иностранные, в которых упоминаются в бывших два правления известные персоны (имеются в виду также и родственники Иоанна Антоновича. — А. Б.), предъявлять в десианс-академию». А. М. Скабичевский пишет по этому поводу: «Указы эти произвели в публике такой эффект, какого, по всей вероятности, начальствующие люди не ожидали. Благомыслящие россияне поняли приказание в таком смысле, что следует представлять начальству все книги, какие только кто имеет. И вот в десиянс Академию и в Сенат начали стекаться целые кипы книг самого разнообразного содержания, исторические, генеалогические, географические, между прочим, экземпляры какого-то „Гибнерева статского лексикона“. Во избежание оставить подданных совсем без всяких книг, правительству пришлось принять меры против такой излишней покорности, и оно принуждено было издать новый указ, изъясняющий, что следует представлять одни только книги, заключающие в себе имена известных персон, а вовсе не все без исключения, особенно же такие, в которых „не что иное, как токмо к Высочайшей Ея Императорского Величества славе и к знанию и обучению истории детей напечатано, из которых ничего исключать не следует“»[5]. Самое забавное, что имена «известных персон» названы в указах не были, и бедным россиянам приходилось только о них догадываться.
Примечательно, что жертвой этого указа стала ода Ломоносова, сочинённая в сентябре 1741 года под пространным и велеречивым в духе времени заглавием: «Первые трофеи Е. В. Иоанна VI Императора и Самодержца Всероссийского чрез преславную над шведами походу августа 23 дня 1741 года в Финляндии, поставленные и в высокий день тезоименитства его Величества августа 29 дня 1741 года в торжественной оде изображённые от всеподданнейшего раба Михайла Ломоносова». Напечатана она была тогда же в типографии Академии наук в Петербурге, а заодно — в академической газете «Санкт-Петербургские ведомости» (1741, 11 сентября). Как отдельное издание этой оды, так и почти все номера газеты подверглись уничтожению. Сохранились лишь два экземпляра оды: один хранится в РНБ — Российской национальной библиотеке («Публичке») в Санкт-Петербурге, другой недавно обнаружен в одном из немецких архивов.
ЭПОХА ЕКАТЕРИНЫ II
Madame, при вас на диво
Порядок расцветёт, —
Писали ей учтиво
Вольтер и Дидерот, —
Лишь надобно народу,
Которому вы мать,
Скорее дать свободу,
Скорей свободу дать.
Первые годы правления Екатерины, что, кстати, было свойственно и другим правителям России, были относительно либеральны. Она позволила издавать сатирические журналы, переписывалась с Вольтером и Дидро, весьма искусно играя роль просвещённой государыни. Как известно, она была весьма плодовитой писательницей, автором множества драматических произведений. Между прочим, с одним из них, хотя и по прошествии полувека после её смерти, произошёл курьёзный эпизод: произведение высочайшего автора было запрещено цензором эпохи Николая I. Им были не дозволены для представления на Симбирском театре присланные тамошним антрепренёром без указания имени автора две пьесы — «Г-жа Вестникова с семьёю» и «Именины г-жи Ворчалкиной».
«Все сии пьесы, — докладывал он, не подозревая, кто их автор, — замечательны пошлостию своего содержания, незнанием русского языка и частым употреблением ругательных слов». Разразился скандал[6]…
В 1783 году был издан «Указ о вольных типографиях», положивший начало частному книгоиздательскому делу в России. Этим указом впервые в России было повелено «типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий», другими словами, было разрешено заводить частные типографии.
Одновременно, и неосмотрительно, надо сказать, указ возложил предварительный цензурный надзор за издаваемыми книгами на «управы благочиния», как назывались тогда полицейские учреждения.
Полуграмотные «несмыслённые урядники благочиния», как иронически назвал их Радищев в своём знаменитом «Путешествии…», должны были следить, чтобы «ничего в книгах противного законам Божеским и гражданским, или же к явным соблазнам клонящегося, не было; чего ради от Управы благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать и ежели что в них противное Нашему предписанию явится, запрещать; а в случае самовольного напечатывания таковых соблазнительных книг, не только книги конфисковать, но и о виновных в подобном самовольном издании недозволенных книг сообщать куда надлежит, дабы оные за преступление законно наказаны были». Это всё равно как если бы в советское время предварительная цензура была возложена на, допустим, участковых милиционеров… Видимо, полицейские чины относились к свалившейся на них новой обязанности совершенно равнодушно, да и разобраться в представляемых рукописях вряд ли могли. Поэтому, как заметил А. М. Скабичевский, «за всё время действия указа 1783 г. (по 1796 год. — А. Б.) мы не видим ни одного запрещения книги непосредственно полицейскими цензорами»[7]. Даже «крамольная» книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», наполненная гневными инвективами против тирании, крепостничества и самой цензуры, вышла в 1790 году вполне легально, «с дозволения управы благочиния». Интересно, что Екатерина, назвав Радищева «бунтовщиком похуже Пугачёва», приказав сжечь книгу (замечу, впрочем, что подавляющую часть тиража сжёг сам Радищев, опасаясь за свою судьбу), а автора сослать в Илимский острог Тобольской губернии, против виновного в пропуске книги петербургского полицмейстера Никиты Рылеева дело повелела оставить — «по его глупости и ветрености».
