Джеймс Брандедж - Крестовые походы. Священные войны Средневековья
Он расположил свой лагерь перед Каиром и, как будто планировал мирный вход в город, терпеливо оставался там в течение нескольких дней. Как человек предусмотрительный, он никак не демонстрировал своей ненависти. Он тщательно маскировал свои намерения с проницательностью, в которой был мастером. Султан Шавар ежедневно приходил к нему в лагерь в сопровождении обширной свиты и с большой пышностью. После завершения визита и вручения подарков султан, дружелюбно распрощавшись, возвращался в город.
Безопасность этих неоднократно повторявшихся посещений, казалось, обещала благоприятное развитие событий, а тот факт, что султана неизменно принимали с большими почестями, укрепил его уверенность. Он чувствовал себя в полной безопасности и полностью доверял Ширкуху, который замыслил его убить. Ширкух отдал тайный приказ своим людям на следующий день, когда он на рассвете покинет лагерь, якобы чтобы погулять у воды, разделаться с султаном, явившимся с ежедневным визитом. Шавар на следующий день, как обычно, пожаловал в лагерь. На него набросились убийцы и казнили, как и было приказано. Они бросили его на землю, зарубили мечами и отсекли голову. Когда сыновья Шавара увидели, что произошло, они вскочили на коней и ускакали в Каир. Насмерть перепуганные, они пали на колени перед калифом, моля его спасти их жизни. Говорят, калиф ответил, что они могут надеяться сохранить жизнь, если не заключали никаких тайных соглашений с турками. Они тотчас нарушили эту договоренность, отправив гонцов к Ширкуху с предложением мира. Когда калиф об этом узнал, он приказал казнить обоих мечами.
Таким образом Шавар был устранен со сцены и Ширкух выполнил свои намерения. Он оккупировал царство и отправился к калифу, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он был принят с большими почестями и получил должность султана. Так он завоевал власть силой меча и захватил весь Египет. <…> Но эйфория от головокружительного успеха продлилась недолго. Ширкух не пробыл у власти и года, когда простился с земной жизнью[181].
Ему на смену пришел Саладин, сын его брата Нажм ад-Дина. Саладин был очень умным человеком. Он был отличным воином, необычайно благородным и великодушным. Но рассказывают, что однажды, когда он прибыл к своему господину, калифу, чтобы воздать ему обычные почести, войдя в помещение, он сбил калифа палкой наземь и убил его[182]. Затем он предал мечу всех детей калифа, чтобы ему не пришлось никому подчиняться, и смог править как калиф и султан одновременно. Он боялся, что, поскольку люди ненавидят турок, однажды калиф прикажет перерезать ему горло. Поэтому он опередил калифа и предал его смерти, которую, как считали, калиф наметил для него.
Когда калиф умер, Саладин завладел королевским богатством, сокровищами и всем имуществом его дома. Будучи человеком слишком благородным, он отдал все солдатам, так что через несколько дней все кладовые опустели и он был вынужден одалживать деньги и оказался в долгу перед своим окружением.
Союз Египта при Саладине с империей Нур ад-Дина представлял очевидную и непосредственную угрозу для латинских государств Востока. Попытки убедить магнатов Западной Европы в актуальности этой угрозы оказались безуспешными, и, хотя была сделана попытка теснее связать их с Византией, исход этих переговоров нам неизвестен. Правление Саладина в Египте привнесло напряжение и в империю Нур ад-Дина. Отношения между Саладином и его номинальным господином постоянно ухудшались в течение первых пяти лет после прихода Саладина к власти в Египте. Создавалось впечатление, что Саладин и Нур ад-Дин вот-вот вцепятся друг другу в глотки, тем самым ликвидировав угрозу нападения для латинских государств Востока. Но, прежде чем произошел окончательный разрыв между двумя мусульманскими лидерами, Нур ад-Дин в 1174 году умер.
Это событие изменило общую ситуацию. Более того, создалось впечатление, что империя, созданная Нур ад-Дином, в ближайшем будущем распадется на ряд конфликтующих между собой государств. Но король Амальрик не успел воспользоваться ситуацией и умер, оставив латинское королевство своему сыну Балдуину.
Балдуин IV становится королем Иерусалима
[183]
Шестым[184] королем Иерусалима был государь Балдуин IV, сын блаженной памяти государя короля Амальрика и графини Агнессы, дочери графа Эдесского Жослена Младшего. <…> Когда Балдуин был еще ребенком, девяти лет от роду, а я служил еще архидиаконом города Тира, король Амальрик поручил его мне, настойчиво обращаясь ко мне и обещая милости; он убедил меня приобщить его к наукам[185]. Когда он пребывал у меня, я употребил все заботы на наставление его в науках, а равно и на образование нравов, как то приличествует королевскому сыну.
Однажды благородные дети, окружавшие его, играли друг с другом и, как водится между шалунами, царапали в шутку ногтями по рукам. Другие криком выражали свою боль, он один переносил все терпеливо, как будто не испытывал боли, хотя они его не щадили. Когда это повторилось несколько раз, дело было доведено до меня. Сначала я подумал, что это происходит не от его нечувствительности, а от терпеливости. Потом я призвал его к себе и стал расспрашивать. И я открыл, что вся его правая рука действительно потеряла чувствительность, так что он нисколько не замечал, если ее щипали или кусали. Размышляя об этом, я припомнил слова мудреца, что член, потерявший чувство, далек от излечения и тот болен опаснее всего, кто не чувствует себя больным.
Я дал знать отцу. Тот обратился за советом к врачам, которые назначили перевязки, втирания и даже ядовитые лекарства, чтобы улучшить его состояние, но они нисколько не помогли. Позднее мы поняли, что это было началом неизлечимой болезни. Я не могу говорить об этом без слез. Когда он достиг юношеских лет, то мы увидели, что он страдает ужасной проказой[186]. Болезнь распространялась с каждым днем. Она поражала его конечности и лицо до того, что приближенные не могли смотреть на него без глубокого сострадания.
Балдуин был знатоком литературы. С каждым днем он обнаруживал прекрасные способности, подавая большие надежды. Для своего возраста он был привлекателен, искусен, по примеру предков, в верховой езде и управлении лошадьми. Он имел цепкую память, любил поучаться в беседе. Он был бережлив и нелегко забывал как добро, так и зло. Он походил на своего отца не только лицом, но и всей фигурой. Он также был похож на отца походкой и тембром голоса. Он имел быстрый ум, но речь была неторопливой. Как и отец, он жадно изучал историю и всегда был готов последовать доброму совету.
Когда умер его отец, Балдуину едва исполнилось 13 лет. У него была старшая сестра по имени Сибилла от одной матери. Она воспитывалась в монастыре Св. Лазаря в Вифании у аббатисы Иветты, тетки его отца.
После смерти его отца князья королевства, как светские, так и духовные, собрались вместе. По их единодушному желанию Балдуин был с приличной торжественностью помазан в короли и коронован в храме Св. Гроба пятнадцатого июля, на четвертый день после смерти отца, владыкой Амальриком, блаженной памяти патриархом Иерусалимским, в присутствии архиепископов, епископов и других прелатов церкви.
Восшествие юного прокаженного короля на иерусалимский трон пришлось на то время, когда Саладин не без успеха пытался захватить земли, раньше управляемые Нур ад-Дином. Пока Саладин усиливал свое влияние на обширную и очень мощную мусульманскую империю, в латинских государствах появились первые признаки серьезного внутреннего раскола.
Различия между двумя типами западных рыцарей и поселенцев на Востоке часто отмечались современными хронистами. «Всякий, кто недавно приехал с франкских земель, – писал проницательный сирийский автор, – грубее по характеру, чем те, кто уже приспособился к новой среде». Эта разница между пришельцами с Запада, которые уже давно обосновались на Востоке, и их недавно прибывшими соотечественниками оказывала влияние на внутреннюю политику, внешнюю политику и всю атмосферу латинских государств. Эти две различные группы, названные для удобства «свои» и «пришлые», по целому ряду важных вопросов конфликтовали друг с другом. «Пришлые» хотели получить землю, титулы и положение в королевстве для себя лично. Но для этого необходимо было ущемить законные интересы «своих», чьи предки прибыли на Восток с армиями первых крестоносцев или чуть позже и которые уже заняли самые значительные посты, да и лучшие земли тоже, в латинских государствах. «Пришлые» нередко высказывали тревогу относительно степени ассимиляции «своих» в жизнь Востока – ведь европейцы носили местную одежду, ели местную пищу, переняли обычаи и даже говорили на местных языках. И это не говоря уже о скандальных (так казалось «пришлым») связях между баронами Святой земли со своими соседями – неверными мусульманами.
