Андре Кутен - Возвращение на Бикини
…Раньше мы знали песни, помогавшие черепахам доползти до берега. Я знал их наизусть и часто пел на языке ларойдж. Но ни один звук не вырывается из пересохшего горла!
Когда мы жили в краю Ламорен и духи предков хранили нас, я часто видел на рассвете, как черепахи медленно ползут к морю. Ночью они выбирались на песок и зарывали яйца, а потом возвращались в родную стихию.
Черепахи потеряли чувство ориентировки. Они забыли «путь жизни». Либокра отравила водоросли, которыми они питались, и их разум поразил недуг…
В другую ночь сказочнику снилось, будто он идет по тысячам птичьих яиц, из которых никогда не вылупятся птенцы. Большие фрегаты и хохлатые рифовые цапли напрасно высиживали потомство. Старик считал' полнолуния, тревожился вместе с птицами. Но однажды поутру птицы улетели, бросив яйца.
В кошмарах алабу грезилось, что он видит рыбу с выпученными глазами, которая карабкается по стволу пальмы за насекомыми и застревает в ветвях, не в силах спуститься.
— Скажи нам, где все это происходит? — спрашивали его юные слушатели. — Назови имя этой земли. Может быть, это Бикини?
— Не знаю. Я просто рассказываю вам то, что иногда вижу во сне…
Родители как могли успокаивали детей. Старик городит чепуху, он болен. Островитяне давно уже не верят дри-кананам. Странно другое — почему американцы, приезжающие со своих секретных баз, никогда не произносят при них имя Бикини…
17
Тодд Дженкинс сидел на носу баркаса, перевесив босые ноги через сундучок с вещами. Волна, откатившись от рифа, обдала его белой пеной. В нескольких саженях от берега Кили кормчий спрыгнул в воду и стал подталкивать баркас к берегу. Выгрузка доставляла немало хлопот — надо успеть выскочить и перетащить груз до того, как с грохотом накатится очередной вал. Дженкинс старался изо всех сил, но все же его сбило с ног.
Было раннее утро. Все население столпилось на берегу, мокро блестевшем от луж прибоя. Дети бросились навстречу гостю, осторожно ступавшему по слою ракушек и коралловых обломков.
— Йокве, — приветствовали его ребятишки, поблескивая зрачками и не без труда разжимая зубы: рты у них были набиты беловатой массой плодов хлебного дерева.
— Йокве, — приветствовали его женщины, прижимая отечными руками к груди младенцев.
— Йокве, — торжественно произносили главы кланов, протягивая руки.
Церемония затянулась. Каждый мужчина внимательно вглядывался в лицо гостя. Женщины смотрели на него исподтишка. Девушки смущенно прыскали в кулачок.
Джуда, которого поддерживал за локоть Томаки, надел на шею гостю гирлянду цветов. Островитяне впервые видели такого американца — бородатого, босоногого, в вылинявшей майке; «бамбуки» с военных баз выглядели совсем иначе. Вместо надписи «Армия США» на груди у него красовалась выведенное большими буквами «Я вас люблю». Точный эквивалент «Йокве юк».
Джуда не мог взять в толк цели его приезда. Гость — не врач, не пастор, не студент профессора Мейсона, собирающий материал об этнографических особенностях местного населения и природных ресурсах. Визитеры не балуют Кили, но их появление даже на несколько часов выводит заброшенный остров из тягостного оцепенения. А этот американец совершенно не похож на матроса с каботажного судна, еще меньше — на представителя администрации. Он намерен пробыть целый год на Кили среди потерпевших крушение людей… как это он сказал… «с миссией мира»?
Это выражение неприятно резануло слух иройджа: двадцать лет назад американский коммодор попросил их убраться с Ламорена во имя мира. Нет-нет, успокоил старика Тодд Дженкинс, он не служит в армии, он вообще никак не связан с теми, кто делает или испытывает Бомбу.
Один из самых уважаемых членов совета старейшин, Лоре Кеджибуки, повел молодого гостя в общинный дом. По дороге он остановился и церемонно подал американцу кокосовый орех. Старейшины молча ждали, пока Дженкинс утолит жажду.
— Я знаю о ваших страданиях, — наконец произнес тот. — Но я приехал не затем, чтобы помочь вам составить очередную жалобу. Я не собираюсь инспектировать здесь что-либо. Я просто буду жить с вами, так же, как вы. Это будет самым верным свидетельством..!
* * *
Когда Тодд проснулся, все юные члены клана давно уже умылись и оделись. Алаб, сидя на пороге дома, брился. Женщины убирали опавшие листья, куриный пух и прочий мусор. На границе территории клана были вырыты выгребные ямы, а дорожки и аллеи, посыпанные толченым кораллом, блистали чистотой. Тодда пригласили на «хабунг» — холодный завтрак; его ели руками. На пальмовых листьях лежало немного вчерашнего пюре из плодов хлебного дерева, несколько бананов; запивали все это пальмовым соком пополам с водой. Младенцев поили этим настоем бодрости из сосок.
— Извините, но у нас нет американской воды в банках, — сказал гостю алаб Лоре.
Покончив с завтраком, Тодд отправился с группой мужчин к сушильне копры.
На светлой маленькой поляне, среди кокосовых пальм, стоял крытый листьями навес. Там тлел костер, а над ним были подвешены половинки кокосовых орехов, обращенные внутренней частью к очагу.
Предназначенные в пищу орехи, наполненные соком, обычно срывают с деревьев — юноши карабкаются на ствол и сбрасывают их стоящим внизу взрослым. Тяжелые плоды, похожие на мячи для регби, передают по цепочке. Остальные орехи оставляют дозревать, пока они не упадут сами. На этой стадии оливково-зелелая скорлупа приобретает шоколадный оттенок, внутри почти не остается жидкости, а мякоть превращается в твердую сердцевину. Из нее-то и делают копру. Орех раскалывают надвое ударом мачете и коптят над очагом.
После просушки мужчины сдирают скорлупу, рубят орехи на мелкие куски и наполняют ими мешки весом до 25 килограммов. Пустую скорлупу бросают в костер.
В полдень появилась девушка с хорошо умащенными волосами; она раздвинула ветви и поставила наземь котелок с рисом и банку тушенки. На двенадцать человек. Мужчины положили скудную снедь в половинки орехов, служившие тарелками. Пока они ели, девушка, вооружившись пальмовой веткой, отгоняла привлеченных запахом пищи крыс.
Работа в сушильне продолжалась до вечера. Мужчины торопились: надо подготовить урожай к прибытию японской шхуны с Джалуита. Она курсировала между островами, закупая копру для мыловаренной фабрики. Взамен бикинийцы могли приобрести на судне рис и несколько банок консервов.
— Будем молиться, чтобы непогода не задержала судно, — сказал Лоре американцу. — Рис уже на исходе, хотя весь год мы строго экономили его. Ведь продать урожай копры удается не чаще двух-трех раз в год.
Проходя по деревне, Тодд ужаснулся виду детей: руки и ноги искусаны насекомыми; раздувшиеся от недоедания животы на ножках-спичках делали их похожими на маленьких уродцев.
* * *
На Кваджалейне Тодд наслышался упреков в адрес ссыльных бикинийцев:
— Только и делают, что строчат жалобы. До чего бестолковый народ! Нет, чтобы начать ловить рыбу на Кили — пищи было бы сколько угодно.
Тодд хотел все увидеть своими Глазами; он попросил младшего брата алаба Лоре взять его с собой в море. Островитянин поймал осьминога для наживки,! разрезал его на куски, и лодка отчалила от берега. У кромки кораллового барьера они чуть не перевернулись. В ста метрах от Кили проходит довольно мощное течение, грозящее утянуть утлую посудину в океан. Но моряк умело маневрировал, не переставая забрасывать удочки с наживкой.
После шестичасовой борьбы со стихией от осьминога ничего не осталось — чаще всего наживку срывали огромные тунцы или акулы. В лодку удалось затащить лишь одну-единственную рыбу: обед для девяти ртов. Пора было возвращаться.
На Кили нет причала. Каждый раз надо спрыгивать в воду при высокой волне и тянуть лодку в опасной близости от острых выступов кораллового рифа… Еще один рыбак вернулся домой. Ему не повезло, он ничего не поймал.
— И так всегда… А на Бикини моя семья ела рыбу; каждый день.
На пляж высыпали ребятишки. Рыбаки позвали самого сведущего в английском, чтобы перевести разговор.
— Что вы будете делать завтра? — осведомился! Тодд.
— Опять выйду в море. Надо попытать счастья, потому что в ноябре станет совсем плохо. Шторм продлится несколько месяцев.
Старый рыбак смеется. Это не вызов — просто он уже потерял всякую надежду. В его смехе было что-то конвульсивное, близкое к истерике. У рыбака не хватает двух пальцев на руке, а ладонь обезображена глубоким шрамом.
— В тот день я во что бы то ни стало хотел вытащить тунца. Ах какой это был тунец! Мы боролись не один час. Из ладони хлестала кровь. Пришлось выпустить… Знаете, моим детям все равно больше нравится тушенка, они отвыкли от вкуса тунца!
