Ким Сун-чжон - Жан Кальвин и некоторые проблемы швейцарской Реформации
Кальвин решительно отстаивал цельность Писания. В своем "Наставлении" он специально анализирует Ветхий и Новый Заветы на предмет сходства и отличия и доказывает их единство, неделимость и равенство. Это была еще одна проблема, над которой усердно трудились богословы и гуманисты. Впервые по-новому ее попытался решить Эразм, переведя ее из богословия в плоскость философии. Он обратил внимание на отсутствие духовного начала в иудаизме. В "Энхиридионе" он пришел к выводу, что истина заключена не во обрядах и церемониях иудаизма, а в самом учении Иисуса Христа. Так ставилась задача преодоления отживших и устаревших норм Ветхого Завета. Но в результате проблема сходства и различия текстов двух Заветов трансформировалась в совершенно иную проблему морали.
Гуманисты не отрицали богодухновенность Священного Писания, но одно то, что эти тексты стали объектом рационального исследования, приводило к нежелательным для христианской религии в целом последствиям. С. Кастеллион считал, что, хотя по содержанию Священное Писание было внушено свыше, но язык его не обладает божественной субстанцией и является всего лишь его оболочкой ("жилищем"). Поэтому-де необходимо заполнить лакуны греческого текста по еврейским источникам, учесть апокрифы для корректировки канонического содержания и вообще произвести перестановку частей Ветхого Завета в соответствии с другими древними писателями. Это он и сделал, издав книгу с многозначительным названием "La Bible nouvellement translatee avec la suite de l'histoire depuis le temps d'Esdras jusqu'aux les Maccabees et depuis les Maccabees jusqu'a Christ". Bale, 1553 ("Библия с продолжением истории от времен Ездры до времен Маккавеев и от Маккавеев до Христа"). Лакуны здесь дополняли тексты Иосифа Флавия.
Против подобного подхода решительно выступили католические библеисты: "Если гуманисты считают себя христианами, - писал синдик Сорбонны Ноэль Беда в своем "Возражении Лефевру и Эразму", - они не должны, как Лефевр, исподтишка упражняться в теологии. Люди, надеющиеся объяснить Писание с помощью одних человеческих наук и языков, эти теологизирующие гуманисты и знатоки греческого языка - грецизанты, опасны обществу не менее невежественных лекарей" (81,с.87).
Кальвин не менее решительно, чем католики, выступает с критикой такого подхода. Он ставит универсальный вопрос об отношении новой церкви к проблеме древних текстов в целом и священных текстов в частности. Он заявляет, что древность книг Библии подтверждена историей. Некоторые читатели, например, требуют доказательств подлинности записей законов Моисея, ведь в книге Маккавеев сказано, что тиран Антиох велел их сжечь. На это Кальвин отвечает вопросом: почему никто не сомневается в существовании Аристотеля, Платона, Цицерона, но глумится над Моисеем?! Никто из античных авторов ведь не сомневался в авторстве Моисея. Они, правда, объясняли чудеса Моисея его искусством магии. Но не большее ли чудо, что после сожжения все иудейские книги быстро появились снова? Не чудо ли, что варварский еврейский язык уступил место эллинской речи? Чудо заключается и в том, что Божественное слово было передано через книги евреев, которые были злейшими врагами христиан. Аврелий Августин называл их "книгопродавцами церкви". Евреи сохранили Библию, хотя и не смогли ею воспользоваться. Приводятся и такие аргументы, Когда Бог ниспосылал людям свое откровение, это каждый раз сопровождалось сверхъестественными знамениями и чудесами. Когда возвещалось о Христе, свершалось его Рождество или Воскресение, этому сопутствовали знамения и чудеса. Кроме того, Библия рассказывает о вещах, которые ведомы только Богу: сотворение мира, грядущие события. Несмотря на то, что Библию, состоящую из 66 книг, писало около 40 авторов на протяжении 16 веков, она поражает своим удивительным единством. Для Кальвина авторитет Писания основывался на том, что библейские писатели были "секретарями Святого Духа" ("notaires authentiques" во французской версии "Наставления"). Ни одна из книг в истории человечества не оказывала такого влияния на нравственное развитие общества - и это тоже не случайно.
Многие читатели Библии говорили о "посредственной эрудиции" и "грубом и как бы варварском языке" ее авторов по сравнению Гомером, Цицероном, Вергилием и Плутархом. Кальвин провел скрупулезный стилистический анализ текстов и обнаружил совершенно новые, отличные от художественных средств классической античной литературы, стилистические приемы. Он назвал это "простотой": "Многие презирают эту простоту потому, что они совсем не поняли ее сущности". По его мнению, стиль евангелий даже превосходит античное красноречие, которое холодно и не может тронуть сердце необразованного человека. Это действительно так: "вообще христианский взгляд на действительность до предела наполнен...борьбой чувственно-конкретного явления и аллегорического истолкования реальности" (6,с.68), "эффект художественного воздействия Библии определяется как эффект овладения вниманием читателя за счет нагнетания психологической напряженности" (81,с. 90). Надо заметить, однако, что Ж. Кальвин не любит проводить параллели между библейскими персонажами и классическими античными героями. Любые подобные сравнения он воспринимает как оскорбительные по отношению к Богу. Теодора Беза, сравнивавшего талант апостола Павла с талантами Демосфена и Платона, он упрекнул в подражании художнику, который изобразил богородицу королевой. Красоту Божьего слова невозможно сравнить с ухищрениями риторики, как привлекательность честной женщины с презренными красотами куртизанки.
Рациональные, "человеческие" доказательства должны приниматься только в том случае, если они подчинены главному свидетелю богодухновенности - вере. Если даже будет доказана подлинность библейских текстов, но сделано это будет без опоры на веру, то это станет уделом неверующих. "В то время как все философские системы начинаются с допущений или гипотез, христианин отправляется в путь, вооруженный истинами Откровения Божия как своими исходными предпосылками. Метод кальвинизма не есть обоснование Библии философией, но обоснование христианской философии Библией" (60,с.27). Любые коррективы, интерпретации и дополнения библейских текстов, которые отклоняются от буквального смысла изложенного, - ересь оскорбления Евангелия. А это и аллегорические толкования, и построения мистиков, и гуманистическая филология. Католики сделав Библию текстом только для "докторов", недооценили универсальные качества откровения и презрели евангельскую простоту. По авторитету Библии тем самым был нанесен удар со стороны авторитета внебиблейского - вселенских соборов и папских сочинений. Получается, что Бог выразил себя в Писании лишь наполовину. Кальвинисты признавали авторитет определенных соборов и богословов патристической эры, но это означает, что их авторитет основан на Писании и поэтому является вторичным по отношению к нему. Кальвин писал об этом следующим образом: "Хотя мы утверждаем, что Слово Божие одно лежит вне сферы нашего суждения и что авторитет Отцов Церкви и соборов простирается до тех пор, пока они согласуются с законом Слова, мы готовы отдать им должное по их положению при Христе" (55,с.177). Лютер был склонен отстаивать принцип "sola scriptura" указанием на путаницу и непоследовательность средневекового богословия, но Кальвин утверждал, что лучшее католическое богословие (например, Августин) всегда поддерживало его взгляд на приоритет Писания. Кальвинисты обращались к отцам церкви как к надежным толкователям Писания. О периоде с 1200 по 1500гг. они говорили как об "эре загнивания" или "периоде разложения", которые они были призваны реформировать. В качестве своих врагов они встречали здесь не только католических богословов, но и радикально мысливших гуманистов. Себастьян Франк в 1530г. писал: "Глупцы Амвросий, Августин, Иероним, Григорий, из которых ни один не знал Господа, да поможет мне Бог, и не был послан Богом. Все они были апостолами антихриста". (55,с.181) По мнению протестантов, Библия у католиков стала всего лишь своеобразным религиозным букварем. Поэтому протестантская библейская версия более надежна, чем католическая: "Мы довольствуемся тем, чем вразумил нас Бог в своем слове, не стремясь к новым видениям, хотя многим недалеким умам хотелось бы, чтобы с неба спускались ангелы и приносили иное откровение, ибо им мало того, что он так доверительно сообщил нам. Нам же ясно, что в Писании ничего не упущено" (81,с.92). "Писание не букварь, а Христос не школьный учитель, которого следует дополнять какими бы то ни было фантазиями" (Там же). Как писал впоследствии Генрих Буллингер, "В связи с тем, что это Слово Божие, святое библейское Писание само по себе обладает достаточным положением и надежностью". Особенно опасны, с точки зрения Ж. Кальвина, народные ереси, ибо они в качестве единственного источника критики религии тоже ссылались на Библию. В этом народный библеизм отчасти сближался с приемами гуманистической критики: доказательство Писания, проверка его содержания, "спор о словах". Именно с помощью рациональных приемов критики текстов народные ереси сумели извлечь из Библии положения о социальной справедливости. Кальвина особенно заботила эта общность приемов "обмирщения" Писания в философской и народной культуре: отношение к Библии как к литературному памятнику, рационализм критики и т. п.: "Евангелие - это наука не о языке, а о жизни, и если в других науках можно положиться на ум и память, то его должно принять из глубины сердца и отдать ему душу целиком. В противном случае оно не будет понято. Пусть поэтому воздержатся от оскорбительной для Бога гордости те, кто выдает себя за учеников Христа" (Там же, 93).
