Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
Истома, несмотря на молодость, продвигался по службе быстро. При Лжедмитрии I он уже командовал сотней детей боярских из города Епифани, на поле боя Истома отличался храбростью и отвагой, был умен и находчив в сложных ситуациях. Даже официозное «Иное сказание» отдает ему должное, называя его «полководцем и храброборцем, большим промысленником».
Другим предводителем восставших стал рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. «Прокофей Петров сын Ляпунов», как записано в боярском списке 1606/07 года, служил с 700 четвертей земли в Рязани, то есть принадлежал к числу весьма состоятельных землевладельцев. Едва скончался Борис Годунов, Прокопий и его брат Захарий вместе с другими зачинщиками подняли мятеж в войске под Кромами и одними из первых перешли в лагерь самозванца. После свержения Лжедмитрия и появления Болотникова Прокопий присоединился к противникам Шуйского.
Что толкнуло этих людей, долг которых — служить государю, на измену сначала сыну Годунова, а затем царю Василию? Еще во времена Ивана Грозного семейство Ляпуновых — а у Петра было пятеро сыновей — стало знаменито в рязанском крае и в Москве, но известность их была скорее скандальной, а дела за ними значились весьма неблаговидные. В молодости братья примкнули к тем, кто после смерти Ивана IV пытался свергнуть Богдана Бельского, они якшались с Андреем Шерефединовым, которому в опричнине поручалось обделывать самые грязные дела. Когда понадобился палач, чтобы расправиться с семьей Годунова, позвали именно его. Шерефединов прославился также тем, что беззастенчиво отбирал и присваивал себе понравившиеся ему земли в богатом на урожай рязанском крае.
Брат Прокофия Захарий был не единожды под судом. В первый раз за необоснованное местничество: в 1595 году он не захотел быть в станичных головах вместе с Кикиным, отечество которого считал ниже своего, и дезертировал из Ельца к себе в поместье. Рязанскому воеводе поручили его взять и скованного привезти в Переславль-Рязанский. Там он был публично бит батогами, посажен в тюрьму, а затем с приставом отправлен на службу[193]. Позже он был уличен в контрабанде: продавал вино и оружие казакам на Дон, что было запрещено Борисом Годуновым. Склонность к неповиновению и желание помериться силой, похоже, были семейной чертой всех Ляпуновых. Известно, что они неоднократно, всем семейством предъявляли безосновательные иски к князьям Засекиным, на земли которых претендовали[194].
Едва ли можно согласиться с С. Ф. Платоновым, объяснявшим их измену в 1605 году неприязнью к Годунову. Скорее, зуд тщеславия и упорное желание все устроить по-своему — вот что толкало братьев Ляпуновых в Смуту. И не только их. Историки заметили, что в эпоху Смуты все вдруг начали писать свои имена с «вичем», то есть именовать себя по отчеству, чего раньше не было, — прежде людям неродовитым подобное разрешалось по указанию царя, в знак особой милости. В Смутное же время намерение возвыситься любой ценой будет диктовать и желание именовать себя как можно более уважительно, как написал Авраамий Палицын: «Всяк же от своего чину выше начашя сходити: рабы убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще».
Эти же мотивы позднее будут двигать Прокофием Ляпуновым в его стремлении видеть Скопина-Шуйского на престоле. И. Е. Забелин совершенно справедливо считал, что и «вся Смута исключительно двигалась только личными, своими, а не общественными побуждениями и интересами»[195]. Сплетение политических и социальных мотивов, породивших Смуту, при их внимательном рассмотрении приводит к убеждению, что коренились они прежде всего в столкновении личностных, а значит, эгоистических интересов. Казалось, в эти годы упрочилась лишь одна логика — логика личной выгоды. Однако столкновение интересов многих людей редко само по себе складывается в единый вектор движения, напротив — порождает хаос и беззаконие. И значит, выход из Смуты всегда один — добиваться того, чтобы над эгоизмом и корыстью немногих возобладала логика общественной пользы.
Между тем посланное Василием Шуйским войско осадило город Кромы, где засели восставшие. Уже в который раз Кромы оказались в центре событий, и вновь царское войско постигла неудача. К этому времени обнаружились «шатость» и измена многих городов. «Отпали» от Москвы Орел, Мценск, Тула, Калуга, Венев, Кашира и города Рязанской земли. Пришедший под Кромы со свежими силами Болотников разбил войско под командованием князей Юрия Трубецкого и Бориса Лыкова, и воеводы отступили. По меткому выражению современника, Болотников «оттолкнул» воевод от Кром.
Другое войско, посланное Василием Шуйским под командованием князя Ивана Воротынского в Елец, повторило судьбу первого. К тому же у служилых людей к осени закончились взятые с собой в поход запасы продовольствия.
По традиции того времени, в мирные дни все разряды войска обеспечивали себя продовольствием самостоятельно: «служилые люди по отечеству» — дворяне — получали денежное жалованье из казны, а также доходы со своих земельных владений. «Служилые люди по прибору» — стрельцы, пушкари, городовые казаки — также получали денежное и натуральное жалованье: от 50–75 копеек в год для рядовых и до двух рублей для пятидесятников, да к тому же по десять четвертей (около сорока пудов) ржи и овса и пуд соли в год. Но жалованье это было невелико, поэтому стрельцы и казаки городовые жили главным образом с доходов с промыслов, пахотных и огородных участков.
Еще с середины XVI века заботы воинов о хлебе насущном во время похода стало разделять с ними государство. Специально назначаемые дети боярские приобретали необходимое у местного населения; приказчики и подьячие, на случай осады города-крепости, хранили в «государевых житницах» зерно, муку, толокно. Однако и в мирные дни с выплатой жалованья служилым людям случались перебои. Что уж говорить о временах Смуты! Казна месяцами не выдавала ни хлеба, ни денег, а города и деревни, где проходили боевые действия, были большей частью разорены. Иные вовсе не получали доходов от своих поместий, захваченных ворами, так что пополнять запасы частенько было не на что. Даже элита войска того времени — стремянные стрельцы, охранявшие самого царя, — и те к 1606 году уже третий год как не получали жалованья и были вынуждены ходить в самодельной одежде и лаптях вместо сапог[196].
Тем, у кого закончились припасы в осеннем походе 1606 года, пришлось покупать новые: за четверть сухарей платили по девять рублей и больше. Такие деньги были далеко не у каждого. Как записал летописец, «от тое скудости многие размышления стали»[197]. Несытые размышления обычно до добра не доводят. Насмотревшись на отпадение многих городов и земель от Шуйского, на отступление армии все дальше к Москве, оголодавшие служилые люди «учали из полков разъзжатца по домам»[198]. Страх за свои семьи, дома и оставшиеся беззащитными поместья толкал служилых людей поближе к родным местам. Возвращаясь домой, они везли с собой и известия о набиравшей силу армии повстанцев.
В сентябре царские войска были стянуты к Калуге, сюда же направился и Болотников. Вторая часть войска восставших, которой руководил Истома Пашков, продвигалась от Ельца через Мценск на Тулу. Под Калугой восставших ждала неудача: посланное против них царское войско во главе с Иваном Шуйским, Борисом Татевым и Михаилом Татищевым разгромило отряды «воровских людей» в устье реки Угры. Однако победа над мятежниками привела к неожиданному результату: Болотников «сослался» с калужанами, и те не пустили воевод в город. Пришлось воеводам уйти ни с чем, потому что все «украинные и береговые», то есть расположенные на окраине и по берегам Оки города, «отложились, и в людех стала смута»[199]. Вслед за Калугой «смутились» Можайск, Алексин и Серпухов, и победившие на поле боя, не сумев воспользоваться плодами побед, отступили к Москве.
Итак, к октябрю 1606 года, когда Болотников подходил к Москве, ситуация вновь, как и во времена борьбы Бориса Годунова с самозванцем, накалилась до предела. Несмотря на успехи царских воевод, Смута ширилась, города отпадали один за другим. Вернувшийся из похода в Москву воевода Борис Петрович Татев в подробностях рассказывал своему племяннику Михаилу Скопину о битве на Угре, о творимых в городах беззакониях. После жестокостей и кровавых расправ, учиненных болотниковцами, число сторонников «Димитрия», конечно, не прибавилось. Разоренные города, ограбленные поместья, сожженные дома и убитые их владельцы многих заставляли одуматься. К тому же «спасшегося» царя в России, за исключением самого Болотникова, никто не видел — как заметил автор хронографа: «А тово вор, ково называли царевичем Димитрием, нигде в те поры и не объявился».
