Лев Гумилёв - Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации
Но в вечных сменах рождений, расцветов, упадков и неизбежных концов сфера жизни теряет плоды творческих взлетов. Удержать эти дорогие для человечества следы порывов должна была бы память, но, увы, ее возможности ограниченны. Всего не упомнишь, а вместе с ненужным хламом уходит ценное, дорогое для всех людей знание. И тут вступает в силу нечто новое, присущее только человеку, – искусство.
Искусство – это то, благодаря чему создаются памятники, переживающие свои эпохи. «Все прах, одно, ликуя, искусство не умрет. Статуя переживет народ», – писал Теофиль Готье. Изобразительное искусство – это фиксация переживания и формы в исключительно долговечном материале или, если материал нестоек (дерево, бумага, ткань и т.п.), повторение формы из поколения в поколение. Это последнее – народное искусство. Часто оно уходит корнями в такую древность, сведении о которой не сохранили самые старинные хроники. Или содержит такую информацию, какую летописцы не сумели ни передать потомкам, ни сохранить.
Иными словами, народное искусство – это кристаллизация той же самой энергии живого вещества биосферы, причем оно выводит свои шедевры из цикла рождения – старения – смерти и хранит ненарушенными формы, уже неподвластные всеразрушающему времени. Эта функция давно известна. У нас говорят об этом тускло и вяло: «Искусство как исторический источник», как будто это просто тема диссертации, а не подвиг борьбы с Хроносом. А мы скажем иначе: «Слава искусству!»
Итак, искусство устойчиво, а этногенезы – природные процессы, и потому они, «как иволги, поют на разные лады». М.М. Пришвин, отметив это в своей дивной поэме «Фацелия», вспомнил мысль Гёте о том, что природа создает безличное, а только человек личен. Нет, писал М.М. Пришвин, «только человек способен создавать... безликие механизмы, а в природе именно все лично, вплоть до самих законов природы: даже и эти законы меняются в живой природе. Не все верно говорил даже и Гёте» [215, с.281].
Действительно, ни древние каменные орудия – скребки, рубила, наконечники копий, – ни средневековые металлические топоры, ножи и гвозди, ни новейшие машины личного начала не имеют. Но Джоконда, Сикстинская мадонна, Афродита Милосская, Демон Врубеля и многие другие не только уникальны, но и находят отклик в душах людей, созерцающих картины. Этим искусство перекидывает мост между живой и неживой, даже искусственной природой. И благодаря этому его свойству возможно сопоставление того и другого, а тем самым и анализ культуры – явления, совмещающего вещи, вызывающие восхищение у людей, способных чувствовать красоту.
На уровне личности человека – это станковая или настенная живопись, на уровне этноса – это орнамент, на уровне суперэтноса – сакральные изображения: идолы, где личность изображаемого преобразуется либо в светлый лик, либо в дьявольскую личину. Но во всех случаях красота, заключенная в прекрасных созданиях человека, взаимодействует с человеком так же, как история этническая – с историей культуры.
Лев Гумилев – Дмитрий Балашов:
В какое время мы живем? [29]
Лев Гумилев – основатель новой науки – этнологии, получившей признание во всем мире. Она исследует влияние природных процессов на историю развития человеческих цивилизаций. Журналистка Людмила Антипова записала беседу ученого с писателем Дмитрием Балашовым, автором повестей и романов о Московской Руси. Нынешний всеобщий интерес к Истории обусловлен нашим желанием понять день сегодняшний. Как мы шли к нему и что нас ждет в будущем? – об этом и говорят ученый и писатель.
Л. Антипова:Лев Николаевич, из предисловия к вашей книге «Этногенез и биосфера Земли», написанной 15 лет назад и изданной в 1989-м, я с удивлением узнала, что в нашей стране у вас нет последователей и учеников. Дмитрий Михайлович Балашов, однако, считает себя вашим учеником и именно в этом качестве намерен участвовать в настоящем разговоре...
Л. Гумилев:И таких людей еще пять или шесть, по крайней мере, мне известных. Что же касается моих последователей – я абсолютно убежден, – их у меня порядка нескольких десятков человек. Имеется у меня аспирант, имеются у меня доктора наук, которые, я уверен, меня понимают и разделяют основные положения моей теории. И имеется академия наук, представитель которой, академик Трухановский, объяснил мне, почему меня там ненавидят.
Л.А.: ?
Л.Г.: Три причины. Причина первая. Вы пишете, сказал он, оригинальные вещи, но это не страшно, все равно мимо нас вы не пройдете, нам же их и принесете. Хуже другое: вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои научные суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают. Кто же это может вынести?!
Л.А.: Ваши читатели. Спросите библиотекарей – ваши книги давно уже пользуются популярностью и спрос на них стремительно растет. И сугубо научное и неудобоваримое название – не помеха для не обученного древнегреческому и латыни нынешнего читателя. «Этногенез и биосфера Земли» в Ленинке нарасхват – я сама видела на столах у консультантов листки с крупно написанными шифрами этой книги – настолько часто ее спрашивают читатели.
Л.Г.: Выходит, академик прав!
Л.А.: Тем более, что последняя книга Льва Гумилева и названа просто и ясно: «Древняя Русь и Великая степь». Правда, я не уверена, что она дойдет до заинтересованного читателя – сужу по смехотворно малым тиражам предыдущих ваших книг (мне уже приходилось писать об этом в «ЛГ»). Вот и ваша монография «Этногенез и биосфера Земли» – практически раритет с момента выхода – 11 тысяч книг... Сколько же экземпляров книги «Древняя Русь и Великая степь» сошло с типографских машин?
Л.Г.: К сожалению, пятьдесят тысяч. Книгу издавали в темпе, темп был спешный, и поэтому забыли поместить указатель. Я составил его и вовремя подал. Но, вместо того, чтобы поместить указатель, сняли фамилию моего редактора Андрея Геннадьевича Шемарина. Он два года работал со мной вот за этим столом, задавал мне самые интимные, самые ехидные вопросы, мы с ним подружились. И решили выпить водки, когда книга выйдет. Но она вышла без указателя... и водка осталась невыпитой.
Л.А.: Остается надеяться, что когда-то за этим же столом вы раскроете новое издание «Древней Руси и Великой степи» с компасом-путеводителем по этим исчезнувшим пространствам истории. Впрочем, уже не исчезнувшим, потому что существует эта книга, и ваш ученик Дмитрий Михайлович Балашов...
Л.Г.: ...более известный, чем я...
Л.А.: ...воссоздающий в своих книгах историю уже Московской Руси, художественный образ ее на прочной канве надежных научных данных.
На природу вашего творческого союза писателей и историков в одном лице поможет пролить свет небольшая цитата из последнего романа Дмитрия Балашова «Отречение»: «И потому – муравьиная ежечасная работа тех, кто творит и сохраняет память народа, кто не дает угаснуть традициям веков, безмерно важна. Без нее умирают народы и в пыль обращаются мощные, некогда гордые громады государств».
Как было в жизни, Дмитрий Михайлович, – как свела вас судьба с Львом Николаевичем?
Д. Балашов:Все решил интерес к работам Льва Николаевича Гумилева. Сам я по специальности фольклорист. То есть, изучая, скажем, народную песню, я имею дело со множественностью – вариантами песни, записями ее. Эту множественность, чтобы изучить, надо «разложить спектрально», с учетом времени и места, где появился вариант песни или баллады. Таким образом, возникает необходимость в каком-то инструменте и, в свою очередь, невольно ставится вопрос об общих законах развития культуры. А этих законов нет.
Есть высказывание Маркса в предисловии к «К критике политической экономии», быть может, самое гениальное – у него – о том, что никакой связи между прогрессом экономики и развитием культуры нет и быть не может.
Л.А..: Лев Николаевич, вы придерживаетесь того же мнения?
Л.Г.: Я вполне уважаю Маркса – за это и аналогичные высказывания.
Д.Б.: Так вот, этой связи действительно нет (хотя мы все эти десятилетия упорно пытаемся ее найти, залезая в вульгарный социологизм). Но это и не значит, что историю культуры можно представить просто как цепь фактов. Существует процесс. Значит, должны быть и законы, отражающие его развитие, не так ли? С чем он связан? Если считать, скажем, искусство фольклора общим выражением народных духовных представлений, то связь впрямую должна быть с каким-то общественно-духовным развитием наций, по терминологии Льва Николаевича – этносов.
Л.А.: То есть, как ученый, вы были готовы к восприятию главных положений учения Льва Гумилева?
Д.Б.: Я сразу увидел в нем великолепную возможность для построения наконец истории народной культуры (да и культуры вообще) как процесса осмысленного, со своими законами, связанного с разными стадиями в развитии этноса. Фольклористу проще простого было принять постулат гумилевской теории – этнос не состояние, а процесс, интуитивно я понял это.
