Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 7. Царствование Федора Иоанновича. 1584–1598 гг.
Мы уже видели прежде жалобы митрополита Киприана на искажение книг священных и богослужебных переписчиками вследствие отсутствия просвещения; жалоба эта была произнесена вновь царем Иоанном на соборе 1551 года: но как было помочь злу без отстранения главной его причины-отсутствия просвещения, когда и от священников требовалась только одна грамотность. Кроме искажений ненамеренных, происходивших от неразобрания слов подлинника, от описок, были еще искажения намеренные, происходившие от ложных толкований слов и целых речений. Интерес религиозный был силен: человек, грамотный и чувствовавший потребность в умственной пище, должен был обращаться исключительно к предметам религиозным, к книгам церковным, останавливался на некоторых местах, начинал объяснять себе их; но как он мог их объяснять при отсутствии просвещения, у кого мог найти руководство, исправление в случае ошибочности своих мнений? У священника вроде тех, о которых писал новгородский владыка Геннадий? Легко было появляться учителям, толковникам-самозванцам, ибо кто мог поверить законность их звания? Стоило только быть грамотеем, начетчиком, говоруном, чтоб приобрести авторитет непререкаемый среди толпы людей безграмотных и малочитавших. Часто говорит он нелепо, темно: но говорит он о вещах высоких, внушающих всеобщее благоговение, беспрестанно приводит слова св. писания, отцов церкви; чем непонятнее, темнее говорил он, тем больше возбуждалось к нему уважение: это называлось говорить высоко. Иногда такой мудрец не ограничивался одними устными беседами, писал книжку, и книжка удостаивалась такого же почетного приема, особенно если сам автор или переписчик надписывал на ней имя знаменитого отца церкви.
Естественно, что при отсутствии просвещения младенчествующая мысль старинных наших грамотеев обращалась не к духу, а к плоти, ко внешнему, более доступному, входившему в ежедневный обиход человеческой жизни. Просвещенный греко-римский мир при проявлении и утверждении христианства обращал внимание на главные существенные предметы нового учения, следствием чего было постепенное решение вопросов, постепенное утверждение догмата на вселенских соборах; но какие вопросы занимали древних русских людей и сильно иногда возмущали покой церкви? Вопрос о том, какую пищу употреблять в известные праздники, если они случатся в постные дни, вопрос, как мы видели, возобновлявшийся с одинакою силою и на юге, и на севере; потом мы видели, как при Иоанне III сильно занимал правительство церковное и гражданское вопрос о том, как ходить во время освещения церквей-по солнцу или против солнца? Неправильному решению этого вопроса приписывались общественные бедствия. Еще в первой четверти XV века в Псковской области возник вопрос о том, двоить или троить аллилуиа в припеве: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава тебе, боже!» В конце века известный нам новгородский владыка Геннадий спрашивал знаменитого в то время грамотея, толмача Димитрия Грека, как правильнее решить этот вопрос? Димитрий отвечал ему из Рима, что он смотрел в книгах и ничего в них не нашел об этом деле: «Но помнится мне, – продолжал Димитрий, – что и у нас спор бывал об этом между великими людьми, и они решили, что и то и другое можно допустить: троякое аллилуиа с четвертым: слава тебе боже! означает единосущие триипостасного божества; а сугубое аллилуиа означает в двух естествах единое лицо Христа бога». Великие люди судили так, успокоился на этом и Геннадий; но не хотели успокоиться другие, и в 1547 году явилось житие преподобного Евфросина, псковского чудотворца, составленное клириком Василием (Варлаамом), спустя около семидесяти лет по смерти святого: в этом житии провозглашено, что только сугубая аллилуиа есть правильная. Кто-то придумал, что надобно класть крестное знамение двумя перстами, подобно тому как благословляют священники, и мнение это изложено в сочинении, приписанном блаженному Феодориту, писателю V века; как мало было у пастырей русской церкви возможности поверять подобные мнения и сочинения, видно из того, что ложно феодоритовское мнение о двуперстном сложении попадается в проповедях митрополита Даниила; в Кормчей митрополита Макария находим выписки из книги Еноха Праведного. Игумены монастырей в своих грамотах писали так: «Божиею милостию господа нашего Иисуса Христа и боголепного его преображения и пречистые его матере честного и славного ее успения». Мнения о двуперстном сложении и о сугубой аллилуиа вместе с запрещением брить бороды и стричь усы замешались между постановлениями собора 1551 года и распространились вместе с ними.
Таким образом, в описываемое время накоплялись и освещались мнения, которые вспоследствии явились основными мнениями раскольников. Но подле этих мнений встречаем мнения о предметах религиозных более важных, мнения, имеющие связь с старым учением жидовствующих, подновленным приверженцами учения новых западных реформаторов.
После большого московского пожара, когда погорели кремлевские церкви, государь послал за иконами в Великий Новгород, Смоленск, Дмитров, Звенигород. Из этих городов и из других свозили в Москву иконы и ставили их в Благовещенском соборе, где иконописцы, приехавшие из Новгорода, Пскова и других городов, списывали с них новые образа. Знаменитый Сильвестр, доложив государю, велел написать следующие иконы: троицу живоначальную в деяниях, верую во единого бога отца, хвалите господа с небес, Софию премудрость божию, достойно есть, почти бог в день седьмый от всех дел своих, единородный сын слово божие, приидите людие трисоставному божеству поклонимся, во гробе плотски и другие. Известный дьяк Иван Висковатый, увидевший эти новые иконы, соблазнился и начал громко говорить при народе, что так писать иконы не годится, не следует изображать невидимое божество и бесплотных; «Верую во единого бога отца вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невидимым»-надобно писать словами, а потом изображать по плотскому смотрению: «И в господа нашего Иисуса Христа», до конца. Висковатый написал и к митрополиту, что Сильвестр из Благовещенского собора образа старинные вынес, а новые, своего мудрования, поставил. Сильвестр оправдывался пред митрополитом, что если на святом Вселенском соборе «Достойно есть» и «Верую во единого бога» проповедано, то и на иконах пишут иконописцы, что иконники писали все со старых образцов своих, от древнего предания, идущего от времен св. Владимира, а он, Сильвестр, ни одной черты тут не приложил из своего разума. Сильвестр требовал, чтоб дело было обсуждено на соборе; в начале 1554 года собор был созван, и дело решено в пользу Сильвестра: на Висковатого наложена епитимья за то, что о святых иконах сомнение имел и вопил, возмущал народ, православных христиан; за то, что нарушил правило шестого Вселенского собора, запрещающее простым людям принимать на себя учительский сан. Митрополит, между прочим, говорил Висковатому: «Ты стал на еретиков, а теперь говоришь и мудрствуешь негораздо о святых иконах: не попадись и сам в еретики; знал бы ты свои дела, которые на тебе положены-не разроняй списков».
Но собор был созван не по одному этому делу. Пиша к митрополиту жалобу на Сильвестра относительно икон, Висковатый писал: «Башкин с Артемьем и Семеном в совете, а поп Семен Башкину отец духовный и дела их хвалит». Хотя здесь не было упомянуто имени Сильвестра, однако последний счел за нужное отклонить от себя всякое подозрение и писал к митрополиту: «Священник Семен (Благовещенского собора) сказывал мне про Матюшу (Башкина) в Петров пост на заутрени: пришел ко мне сын духовный необыкновенный и великими клятвами умолил меня принять его к себе на дух в Великий пост, многие вопросы предлагает мне недоуменные, от меня поучения требует, а иногда сам меня поучает. Я, – продолжает Сильвестр, – пришел от этого в большое недоумение и отвечал: Семен! каков-то этот сын духовный у тебя будет, а слава про него носится недобрая? И как государь из Кириллова приехал, я с Семеном все это рассказал ему про Башкина, при Андрее протопопе (духовнике царском) и Алексее Адашеве. Да Семен же сказывал, что Матюша просит истолковать ему многие вещи в Апостоле и сам их толкует, только не по сущности, развратно. Семен сказал ему: я и сам того не ведал, чего ты спрашиваешь, а он отвечал ему: спроси у Сильвестра, он тебе скажет. Мы и об этом сказали государю, который велел Семену сказать Матюше, чтоб тот отметил в Апостоле все свои речи; Матюша весь Апостол воском изметил, и Семен принес книгу в церковь, где государь его видел и все речь и мудрование Матюшино слышали. Но тогда государь поехал в Коломну и дело позаляглось. Захочешь об этом деле спросить у Семена, и он что вспомнит, все тебе скажет; а я с Матюшею никогда не ссылался и совета мне с ним никакого не бывало».
Священник Семен писал митрополиту: «Матвей Башкин в Великий пост у меня на исповеди был и говорил на исповеди: я христианин, верую во отца и сына и святого духа и поклоняюся образу господа бога и спаса нашего Иисуса Христа и пречистой богородицы, и великим чудотворцам, и всем святым, на иконе написанным. Говорил: великое ваше дело! Написано: „Ничтож сия любви болши, еже положите душу свою за други своя“, и вы за нас души свои полагаете и бдите о душах наших, яко слово воздати вам в день судный. После того приезжал ко мне и говорил: бога ради, пользуй меня душевно: надобно что написано в беседах евангельских читать, да на слово не надеяться, а дело делать; все начало от вас: прежде вы, священники, должны начало показать, да и нас научить. Потом прислал за мною человека, и когда я к нему приехал, стал мне говорить: в Апостоле написано: „Весь закон в словеси скончавается: возлюбиши искреннего своего яко сам себе; аще себе угрызаете и снедаете, блюдите, да не друг от друга снедени будете“. А мы христовых рабов у себя держим; Христос всех братьею называет, а у нас на иных кабалы, на иных беглые, на иных нарядные, на иных полные грамоты; я благодарю бога: у меня что было кабал полных, все изодрал и держу людей своих добровольно: хорошо ему-и он живет, а нехорошо-идет куда хочет; вам, отцам, пригоже посещать нас часто, научать, как нам самим жить и людей держать, не томить; я видел это в правилах и мне показалось это хорошо».
