Бэзил Дэвидсон - Новое открытие древней Африки
Великое искажение
Работорговля в Африке превзошла по своим масштабам все доселе виданное и оказала на ее развитие огромное влияние. Европейская торговля рабами отличалась от внутренней работорговли в Африке, которой издавна занимались арабы и многие африканские государства. Отличалась она и от домашнего рабства, характерного для африканского общества железного века. Заморская работорговля стоила Африке значительно дороже. Это была катастрофа огромных масштабов, которая не шла ни в какое сравнение с ужасами завоевательных войн, происходивших в Африке. Она была для этого континента тем же, чем «черная смерть» – чума – для Европы в средние века, когда ее жертвой становилась треть европейского населения, она была страшнее чумы, ибо ее социальные последствия были неизмеримо тяжелей. Чумная эпидемия «затухала» через несколько лет, а работорговля длилась более четырех столетий. За этот период Африка и Европа вырастили поколения людей, отравленных ядом бесконечного презрения к человеческой жизни.
Спрос на африканских рабов в Европе впервые начал удовлетворяться еще в 1441 году, когда португальская флотилия, выйдя из Сенегальского залива, бросила якорь в Лисабоне. С той поры «товар» из Африки поступал непрерывно сотни лет, по мере того как португальцы и их соперники продвигались все дальше к югу вдоль берега и утверждались в этих местах. К началу XVI века в Португалии появились целые районы, где негритянских рабов было больше, чем местных жителей. Еще большим спросом пользовались черные рабы на Карибском море и в Бразилии. Судя по документам, американский рынок был практически ненасытным. Это обстоятельство раздуло работорговлю до невероятных размеров. В результате вызванных ею войн погибли миллионы людей.
Голые цифры память обычно не удерживает. Может быть, примеры, которые я приведу, помогут запомнить цифры, говорящие о масштабах работорговли. Недавно один португальский историк заявил, что между 1486 и 1641 годами только с берега Анголы было увезено 1389 тысяч рабов – иными словами, этот и без того не густо населенный район терял ежегодно 9 тысяч человек. В отчете Филиппу II говорится о 52 053 рабах, вывезенных в Бразилию из Анголы с 1575 по 1591 год, – примерно по 2 тысячи рабов в год. Кадорнега оценивает число африканцев, ввезенных в Бразилию главным образом из Анголы и Мозамбика между 1580 и 1680 годами, в миллион человек, то есть по 10 тысяч человек каждый год. Позднее цифры станут еще более внушительными. А ведь Ангола и Мозамбик – только два из многих районов, куда работорговцы совершали разбойничьи набеги.
Согласно архивам Ливерпуля, за 11 лет (1783-1793) из этого порта было отправлено за рабами 900 флотилий, которые вывезли из Африки свыше 300 тысяч рабов на сумму примерно 15 миллионов фунтов стерлингов. Чистая прибыль оценивалась в 12 миллионов фунтов, или более миллиона ежегодно. В середине XIX века Генрих Барт все еще сетовал не только на существование работорговли в Судане (в районе Кано и других местах), но также на рейсы американских судов в бухту Бенин. Положить конец работорговле оказалось значительно труднее, чем начать ее.
Трудно – пожалуй, даже невозможно – измерить ущерб, причиненный ею Африке. Во всяком случае она нанесла смертельный удар африканскому обществу и цивилизации. В войнах, порожденных работорговлей в Центральной и Южной Африке, не было заложено прогрессивное начало, ибо они не порождали ни изобретательности, ни инициативы, не влекли за собой никакого материального прогресса, как утверждают некоторые. Напротив, последствия этих войн были сугубо отрицательными. Они уничтожили то, чего Африка достигла за тысячелетия, ничего не дав ей взамен.
По мере того как войны ради захвата рабов продолжались, люди все более черствели. Работорговля разлагала европейцев, порождала в них все большую алчность. Внезапные вспышки восстаний отчаявшихся рабов лишь умножали их невзгоды и влекли за собой новые кровопролития. «Поскольку очень немногие негры могут перенести потерю свободы и выпавшие на их долю трудности, – говорится в одном документе 1788 года, – и поскольку у них нет сил терпеть, они все время стремятся воспользоваться любой оплошностью своих угнетателей. Чаще всего это выливается в мятежи, подавление которых редко обходится без большого побоища. Иногда мятеж удается. Тогда рабы истребляют весь экипаж судна. Они всегда готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы совершить любой отчаянный поступок, лишь бы выкарабкаться из своего несчастного положения, и, несмотря на все препятствия, часто достигают своей цели».
Человек, написавший эти строки, был аболиционистом и сочувствовал рабам. Однако, как показал Герсковиц, «большинство негров с самого начала отказывалось примириться с рабством без борьбы». Когда им не удавалось поднять мятеж в море, они восставали в самой Америке. Туссен-Лувертюр с Гаити был только одним из многих рабов, которые возрождали на берегах Карибского моря или в самой Америке попраннную человеческую свободу.
Об этой полосе восстаний нельзя забывать, изучая отношение уроженцев Западной Африки к работорговле. Не подлежит сомнению, что вожди и некоторые племена, населявшие побережье, легко поддались соблазну принять участие в заморской работорговле. Переход от издавна практикуемого домашнего рабства к торговле рабами оказался не слишком трудным. Их отношение к ней, может быть, отличалось от отношения некоего Джона Хоукинса – работорговца елизаветинских времен, на гербе которого красовался «полумавр во весь рост и в цепях»; возможно, оно отличалось и от образа мыслей тех европейских священников в Конго, которые многие десятилетия восседали на троне из слоновой кости у причала Луанды, милосердной рукой обращая в христианство толпы закованных рабов перед погрузкой их в трюмы кораблей, направлявшихся в Бразилию. И тем не менее было нечто такое, что объединяло их: общество допускало рабство и тем самым санкционировало работорговлю.
Вожди и народы побережья, по крайней мере некоторые, проявляли заинтересованность в удовлетворении спроса ненасытной Европы, поскольку получали при этом свою долю прибылей (в свое время такие же интересы побуждали вождей других племен участвовать в работорговле арабов). Однако представление о том, что африканское общество алчно и покорно вступило в многовековой период работорговли, представление, которое иногда пытаются создать сторонники «теории» «врожденной неполноценности» негров и «рабской омерзительности» африканского общества, не подтверждается никакими документами. Слабого можно вздернуть на виселицу, но это вовсе не значит, что она ему нравится. Африканское общество было относительно мирным и великодушным, даже мягким. Мир этих людей внезапно захлестнуло потоком смерти и ужасов. Лучшие и самые сильные пользовались любой возможностью оказать сопротивление или восстать, остальные терпели, но терпение это не означало покорности.
Не трудно представить себе процесс разложения нравов, когда охота за несколькими рабами превратилась в охоту за многими, – это повлекло за собой постепенное разрушение всякого разумного и сдерживающего начала. Гораздо труднее измерить те разрушения, которые массовая работорговля нанесла многим государствам и обществам. «С течением времени, – писал о Конго Иль (эти слова можно отнести ко всем другим районам африканского побережья), – рухнули последние социальные связи. Вся структура общества оказалась нарушенной. Конечно, в Конго и до прихода белых были рабы, составлявшие органическую часть его социальной структуры, но они занимали в этом обществе строго определенное место. С ростом работорговли рабовладение превратилось в свирепую охоту на людей. Не только сильные продавали слабых – рушились даже семьи, и родители продавали детей или дети – родителей португальцам, которые клеймили купленный товар каленым железом, как овец».
Кое-какое представление о размерах этого распада можно получить, сравнивая положение африканских народов, вовлеченных в работорговлю, с положением тех, кто оказался в более выгодных условиях, так как жил достаточно далеко от побережья (правда, о последних нам известно сравнительно немногое). Кроме того, мы имеем возможность сравнить рассказы европейцев XV-XVI веков, когда работорговля делала еще первые шаги, с рассказами европейцев, живших 300 и 400 лет спустя. Особенно резкий контраст обнаруживается в сообщениях об известном государстве Бенин, существовавшем недалеко от тех мест, где находится современная Нигерия.
Англичане ворвались в Бенин в 1897 году. Зрелище, представшее перед ними, было описано комэндером Беконом, который возглавил английскую экспедицию. «Бенин поистине можно назвать городом крови, – писал он. – Его история – это сплошная полоса самой низменной дикости. В начале XIX века, когда Бенин был центром работорговли, человеческие страдания, должно быть, достигли здесь предела, но сомнительно, чтобы даже тогда бессмысленность человеческих жертв превзошла нравы более близких к нам времен».
