Вячеслав Оргиш - Древняя Русь: Образование Киевского государства и введение христианства
Вера еще понимается как твердая уверенность в том, что крещение – акт, достаточный для спасения. В представлениях о христианстве просматривается религиозный оптимизм: стоит человеку креститься – и спасение ему обеспечено. Покаяние имеет пока второстепенное значение, на первом месте стоит милостыня, ее приравнивают к таинствам, отождествляют со «спасающей» силой. Владимир, вдохновленный евангельским призывом («Продайте именья ваши и раздайте нищим»; и еще: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль истребляет и воры подкапывают, но собирайте себе сокровища на небе, где моль не истребляет их и воры не крадут») повелел «всякому нищему и бедному приходить на княжий двор и брать все, что надобно, питье и пищу, и из казны деньги. Устроил он и такое: приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, и развозить по городу, спрашивая: «Где больной, нищий или кто не может ходить?». И раздавали тем все необходимое» [73, 285].
Наряду с милостыней важную роль в начальных воззрениях древнерусского христианства играла заповедь просвещения. Понимая, что тот, кто «книги часто читает, тот беседует с богом или со святыми мужами» [73, 303], т. е. приобщается к религиозным идеям и представлениям, Владимир, как сообщает летописец, распорядился одновременно с кампанией крещения собирать «детей и отдавать их в обучение книжное» [73, 280]. Взамен язычества, не имевшего развитой письменности, выдвигалось не только крещение, но и просвещение на основе письменной религии, открывавшее земле русской «словеса книжные».
В воззрении, которое Владимир стал распространять в своем государстве, значительное место занимала проповедь активной любви к ближнему и, несмотря на внеэмпирический характер отстаиваемых христианством ценностей, вполне заинтересованного, лишенного мрачного переживания «тленности мирского» отношения к жизни. Естественно, при таком взгляде на вещи монахи вряд ли могли претендовать на роль главных пропагандистов христианства.
Аналогичный характер веры имел место в X в. в Болгарии. Но затем он исчез, а его место занял аскетический подход к жизни. Ясно, что на Руси посеяли этот «светлый» тип христианского мироотношения не византийцы, официально крестившие ее. Его занесли вместе с книжной верой те, кто распространял письменность и книжную грамоту. И здесь болгарское влияние обнаруживается с особой силой. Конец ему был положен только тогда, когда Ярослав активно приступил к внедрению в русскую действительность монашеско-аскетического идеала, когда «черноризцы стали множиться, и монастыри появляться».
В религиозной жизни времен Ярослава произошли ощутимые изменения. Церковная практика стала более упорядоченной, регламентированной, сросшейся с деятельностью духовенства, монахов, число которых резко увеличилось. Ставка на Византию повела к серьезной коррекции пришедшего на Русь при болгарском посредничестве религиозного мироотношения.
Главная тема всего средневековья – вопрос о потусторонней реальности, воплощенной в особом святом сообществе, которое определяло основные ценности коллективной и индивидуальной жизнедеятельности, сообщало направление развитию культуры, в византийской церкви приобрела радикальное выражение. Проблему человеческого существования она решала путем решительного введения земного мира в небесную иерархию, венчаемую богом. Весь мир понимался как определенным образом относящийся к церкви, которая своими тайнами проникала в глубь божества – основу всех вещей. Человеческое существование могло быть оправдано только в том случае, если оно было устремлено к вечности, человеческая деятельность оценивалась как положительная лишь тогда, когда вела к преобразованию действительности в направлении вечности. Простое изменение действительности, безотносительно к абсолютному, для византийского мышления не имело ни смысла, ни значения. Главный критерий ценности того или иного события, поступка жизни – степень их участия в вертикальном движении. В способности подчинить жизнь вертикальному измерению византийская церковь видела главное достоинство верующего. Из стремления служить только тому, что ведет «долу горе», и отметать все, что развертывается в горизонтальном направлении, т.е. исторически, естественным образом, вытекал монашеско-аскетический идеал, который Ярослав и вознамерился направить в русскую жизнь.
В правление Ярослава монастыри стали едва ли не самыми влиятельными учреждениями религиозного типа В них обретались все, кто, будучи захвачен христианскими идеалами стремился к религиозному подвижничеству. Монастырские обители служили своего рода духовными учебными заведениями, где готовились кадры православного духовенства, где воспитывались деятели высшей церковной иерархии. В них закалялись духом наиболее рьяные и активные блюстители веры и религиозного благочестия, ради церкви поступавшиеся семейной жизнью готовые во имя ее интересов принести любые жертвы, способные по ее призыву отправиться с проповедью в самые отдаленные уголки страны.
Суровый монастырский уклад вольно или невольно стал оказывать воздействие на окружающую жизнь, подгонять ее под свои стандарты. Любя, как говорит летопись, черноризцев до «излиха», Ярослав на протяжении своего долгого княжения опирался на их активную помощь в пропаганде и утверждении введенной отцом веры, в распространении среди народа книг религиозного содержания, отвечавших интересам идеологии и практики христианства. С помощью монахов, духовенства, действовавших «книжными словесами», в которых Ярослав видел источники мудрости неизмеримой глубины, утешения в печали, способ общения с богом, узду воздержания [73, 302], народ отучался от языческих образов, обрядов, привычек и приучался к идеям, представлениям традициям, праздникам православной церкви. Новое, спиритуалистическое измерение бытия, предлагавшее искать разрешение проблем человеческого существования не иначе, как только в свете вечности, призывавшее направлять все помыслы и взоры к нему, во всем находить божественную сущность, постепенно проникло в мировоззрение древнерусского человека.
* * *
Успех начатого Владимиром религиозного мероприятия значительно зависел от средств и сил, которыми оно должно было осуществляться. Без церквей, духовенства, проповедников, без налаженной системы книжного просвещения, правовой регламентации вводимая религия не смогла бы стать доминирующей идеологией, способной служить опорой государству, его центральной власти. Поэтому Владимир сразу же после «днепровской купели» распорядился строить церкви и «ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры». «И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов, и приводить людей на крещение по всем городам и селам» [73, 280].
Понимая, что создаваемой церкви нужна материальная база, что превратить ее в надежную опору государственной власти можно будет лишь тогда, когда она приобретет в обществе юридический вес, но при этом останется экономически зависимой от княжеской власти, Владимир позаботился о соответствующих мерах. И в данном вопросе без болгарского влияния не обошлось. Под 996 г. летопись помещает рассказ об учреждении так называемой десятины. После молитвы в церкви Владимир сказал: «Даю церкви этой святой Богородицы десятую часть от богатств моих и моих городов… Если кто отменит это, – да будет проклят». И дал десятую часть Анастасу Корсунянину» [73, 284].
Предпринятые Владимиром шаги по обеспечению церкви средствами и судами получили характер завещания будущим князьям и временам. Но церковь при этом стала экономически зависимым институтом [126, 161]. Инициатива русского князя была нормативно закреплена в так называемом «Уставе Владимира святого о церковных судах» – древнейшем законодательном акте, действовавшем на Руси после введения христианства.
В первой краткой редакции Устава [7], относимой к ХШ в., сказано: «Се яз Владимир поставих церковь святые богородицы в Киеве и дах церкви той десятину по всей Русской земли в всех градех» [44, 34]. Вторая краткая редакция (XV или XVI в.) расширяет круг налогоплательщиков. Она предлагает взимать десятину для церкви «во всей земли русской княжения от всего суда 10-й грош и с торгу 10-ю недилю. Из домов на всякое лето 10-е всякого стада и всякого живота чюдной матери божий и чюдному спасу» [98, 336]. Сама идея взимания десятины в церковной практике была известна давно. Однако все дело в том, что греческая церковь десятиной не пользовалась, зато последняя широко практиковалась на западе. Разница состояла только в том, что русская десятина отчислялась лишь с доходов князя, а западная – с доходов государства и населения. Но в тенденции и это различие, как видно из позднейшей редакции Устава, постепенно стало исчезать. Понятие десятины, о котором идет речь в древнерусских памятниках, каким-то образом перекликается с десятиной, установленной среди принявших христианство западноевропейских народов. Как юридический институт русская десятина не могла быть заимствована из византийской правовой системы и не являлась сугубо древнерусским изобретением, генетически она восходила к церковным правовым построениям и их обоснованию с помощью ветхозаветного закона (Лев. 27, 30). Но вдохновить на ее применение, вполне вероятно, мог Запад, идеи которого попадали на Русь через довольно многочисленную южнославянскую литературу IX-X вв. [11, 21-54].
