Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник
В том, что древляне/деревляне, скорее всего, обитали не на Днепре, как это считается теперь общепризнанным, доказывает первое и самое раннее упоминание данного этнонима в недатированной части ПВЛ, заимствованное из хроники Амартола, где, в соответствии с только что изложенными наблюдениями, исследователь обнаруживает его в перечне «Афетовых» стран, перечисленных «посолонь» по северному берегу Черного моря: «Мидия, Олъвания, Армения малая и великая, Каподокия, Фефлагони, Галатия, Кольхысъ, Воспории, Меоти, Дереви, Сармати, Тавриани, Скуфия, Фраци, Македония» и т. д. [Ип., 3] «Дереви» — «тервинги» (от др.−герм. «tre» — ‘дерево’) показаны в перечне между местами, сарматами и таврами, на том самом месте, где находилась отсутствующая в списке крымская Готия[232]. Так получает объяснение непонятное до последнего времени молчание ПВЛ о южных готах-тетракситах, с которыми постоянно должна была сталкиваться «черноморская русь». Но и это не всё. В тексте ПВЛ находится еще одно косвенное подтверждение такой локализации готов/деревлян в Крыму: при назначении Святослава Владимировича княжить «в Дерева», Владимир I посылает его брата Мстислава в соседний Тмуторокан [Ип., 106], откуда тот возвращается уже при Ярославе.
Другими словами, для Среднего Поднепровья и этот этноним ПВЛ оказывается историографическим фантомом, занесенным в летопись чисто литературным путем — из текста в текст.
Подводя итоги рассмотрению этнонимов «поляне», «словене», «русь» и «деревляне» в контексте ПВЛ, можно утверждать, что все они попали в ПВЛ с содержащими их текстами из предшествующих историко-литературных произведений, бытовавших на протяжении двухсот с лишним лет — от начала X в., к какому времени можно отнести возникновение гипотетического «Сказания о грамоте словенской», до первой четверти XII в., и в ряде случаев могут служить надежными «реперами» для определения времени возникновения или переработки того или другого текста. Так можно утверждать, что этноним «поляне», первоначально обозначавший какое-то среднеевропейское славянское племя, связанное с образованием Древнепольского государства, которому оно передало свое имя, уже к концу XI в. стал восприниматься в качестве этнонима обитателей киевского региона на Днепре, что и было закреплено «краеведом-киевлянином» при окончательном сложении ПВЛ.
Нечто схожее произошло и с этнонимом «словене», первоначально обозначавшем в узком смысле словен моравских, а в более широком — всю совокупность западно-славянских племен, в том числе и вендов-ободритов, через которых в ПВЛ была введена фризско-вендская «русь». Судя по всему, история именно этого полиэтнического образования Среднего Поднепровья с центром в Киеве и стала предметом предшествующих ПВЛ сводов исторических материалов, которые условно можно назвать «Сказанием о первых князьях русских». При этом использование этнонимов убеждает, что уже к середине XI в., если не ранее, старые племенные названия воспринимались в Киеве на Днепре как анахронизмы, благодаря чему лексема «русь» из этнонима превратилась сначала в термин, обозначающий суперэтнос, а затем стала государственным и территориальным понятием, «покрывающим» в Среднем Поднепровье территории Киевского, Черниговского и Переяславльского княжеств как совокупность земель, контролируемых потомками Владимира и Ярослава[233].
6. Путь «из варяг в греки» и легенда об апостоле Андрее
Датированным статьям ПВЛ предшествует так называемое «введение», составленное, как показали в своих работах А. А. Шахматов[234], а затем В. М. Истрин[235] и Н. К. Никольский[236], на основе различных сочинений, в первую очередь болгарского перевода хроники Георгия Амартола и хронографа, сходного со списком Софийской Новгородской библиотеки. Кроме того, Шахматов находил здесь остатки гипотетического Начального Киевского свода, который по его стемме предшествовал ПВЛ, отрывки «Сказания о грамоте словенской» и пр. В этом стройном по замыслу изложении о расселении племен, из которых самыми молодыми оказываются «словене», находится текст, обрывающий фразу «полямъ (т. е. полянам. — А. Н.) же живъшим особе по горам сим» сообщением, что «бе путь из варягь въ грекы и из грькъ по Днепру», текст которого я привожу по Ипатьевскому списку ПВЛ [Ип., 6–7] с указанием разночтений в [] по списку Лаврентьевскому [Л., 7–9].
«И бе путь из варягь в грекы и изъ грекъ по Днепру и верхъ Днепра волокъ до Ловоти, и по Ловоти внити въ Илмерь озеро великое; из него же озера потечеть Волховъ и втечеть въ озеро великое Нево; и того озера внидеть оустье в море Варяское [Варяжьское]; и по тому морю внити доже и до Рима; а от Рима прити по тому же морю къ Цесарюграду, и от Царяграда прити в Понт море, в неже втечеть Днепръ река».
Здесь текст разорван другой вставкой, в известной степени противоречащей только что приведенной:
«Днепръ бо течеть изъ Оковского леса и потечеть на полудни, а Двина изъ того же леса потечеть и вдеть на полуночье, и внидеть в море Варяское [Варяжьское]; ис того же леса потечеть Волга на въстокъ и вътечеть семьюдесять жерелъ в море Хвалииское [Хвалисьское]; темь же из Руси можеть ити по Волзе в болгары и въ хвалисы, и на въстокъ дойти въ жеребий Симовъ; а по Двине въ варягы, а изъ варягь и до Рима; от Рима же и до племени Хамова;»
Затем следует продолжение первого отрывка, связанное с Днепром, известное в литературе как «Легенда о хождении апостола Андрея»:
«А Днепръ втечеть в Понтеское [Понетьское] море треми жерелы [жереломъ], иже море словеть Руское, по нему же оучилъ святыи апостолъ Андреи, брать Петровъ, якоже ркоша: Андрею оучаще в Синопе и пришедшю ему в Корсунь; оуведе, яко ис Корсуня близъ оустье Дьнепръское, и въсхоте пойти в Римъ; и приде въ оустье Днепръское и оттоле поиде по Днепру горе; и по приключаю приде и ста подъ горами на березе; и заоутра въставъ, рече к сущимъ с нимъ оученикомъ: видите горы сия, яко на сихъ горахъ въсияеть благодать Божия; имать городъ великъ быти, и церкви мьногы имать Богъ въздвигнути; и въшедъ на горя сия, и благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слезе съ горы сея, идеже послеже бысть Киевъ, и поиде по Днепру горе; и приде въ словены, идеже ныне Новъгородъ; и виде люди ту сущая, какъ ихъ обычаи и како ся мыють и хвощются, и оудивися имъ; и иде въ варяга; и приде в Римъ, исповеда, елико наоучи и елико виде; и рече имъ: дивно видехъ землю словеньску, идущю ми семо; видехъ бане древяны, и пережьгуть я вельми [рамяно], и сволокутся, и будуть нази, и обольются мытелью [квасомъ оусниянымь], и возмуть [на ся] веникы [прутье младое], и начнуть хвостатись, и того собе добьють, одва вылезуть еле живы; и обольются водою студеною, и тако оживуть; и тако творять по вся дни, не мучими никымже, но сами ся мучать, и [то] творять не мытву [мовенье собе] себе, но [а не] мученье; и се слышавше дивляхуся. Андреи же бывъ в Риме, приде въ Синопию.»
После такой новеллы следует повторение оборванной фразы — «поляномъ же живущимъ особе…» — развивающейся в связное повествование об этом племени до времен «Михаила цесаря», когда их земля стала называться «руской».
В структуре недатированной части ПВЛ экскурс о путях по рекам из «Оковского леса», оказывается столь же безусловной вставкой, как и рассказ о «хождении» апостола, в данном контексте не имеющий самостоятельного значения и лишь иллюстрирующий путь «из варяг в греки» (на самом деле — «из грек в варяги») по Днепру через Ильмень, Волхов и Ладогу (оз. Нево). Другими словами, здесь можно отметить две последовательных интерполяции в рассказ о полянах, из которых первая вводила рассказ о пути «из варяг в греки», каким прошел в свое время апостол Андрей в Рим по Днепру через землю словен, а вторая, уже сугубо географическая, уточняла первую сообщением об основных водных магистралях северо-запада России. Каждая из них, как можно видеть, отмечала определенный хронологический этап в сложении ПВЛ. Так рассказ о «хождении» по Днепру и посещении «гор Киевских» оказывается опровержением дважды провозглашенного в ПВЛ тезиса, что «зде бо не суть учили апостоли, ни пророци прорекъли… теломъ апостоли суть зде не были», и далее: «зде не суть учения апостольскаа» [Ип., 70 и 102], что вместе с упоминанием «моря Варяжского» позволяет датировать эту вставку не ранее первой половины XII в. В свою очередь, вторая географическая вставка о водных путях указывает путь уже «к варягам», причем не через Ловать — Ильмень — Волхов — Ладогу, а по Западной Двине, которая стала транзитным путем для торговли Смоленска с Ригой, Готским берегом и «варягами» уже в XII в.[237]
Текст ПВЛ, заключающий упоминание о пути «из варяг в греки и из грек» и о «хождении» апостола, вызвал к жизни специальную литературу, поскольку от того или иного его прочтения зависят далеко идущие выводы концептуального характера в трактовке истории древней Руси. К примеру, факт посещения апостолом Андреем территории будущей Руси давал возможность русскому духовенству и князьям отстаивать мысль об изначальной независимости русской Церкви, что освящало и подкрепляло теократические притязания Москвы как «третьего Рима». Не менее важную роль в русской историографии играл и сам путь «из варяг в греки», став основой идеи «единой Руси», на самом деле развивавшейся на протяжении IX–X вв. в пределах двух независимых центров — Киева на юге и Новгорода на севере. Уже в новейшее время этот «путь» использовался норма-нистами для доказательства скандинавского влияния на русскую историю, культуру и государственность. Причина заключалась в том, что все исследователи, обращавшиеся к этим сюжетам (т. е. «пути из варяг в греки» и «хождению» апостола), рассматривали их отдельно друг от друга. В результате одни приходили к выводу о безусловной достоверности существования указанного пути по Днепру через Ильмень в Балтийское море, которым должны были пользоваться «варяги», то есть скандинавы, якобы основавшие Русское государство в середине IX в. сначала в Новгороде (Рюрик), а затем перенесшие столицу в Киев (Олег, Игорь); другие же, придя к безусловно правильному выводу о невозможности совершения апостолом в I в. н. э. такого путешествия, свое внимание направляли на выяснение времени и обстоятельств сложения этой легенды на Руси.
