Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)
- Коров подоила тетя Липа, - ответил Санька и остановил Ястреба.
- Какая еще тетя Липа?
- А Лучевникова, нашенская, которая за толстого купца замуж вышла.
Лигостаев швырнул под ноги недокуренную папиросу и сердито придавил ее валенком.
- Откуда только она взялась? - тихо спросил Петр Николаевич и расслабленно присел на кошму.
- На улице меня встретила и начала спрашивать то да се... - Сашок подробно рассказал, как было дело. - Она все сделала, даже молоко процедила. А шуба у ней какая! Овчинки мягкие, пушистые!
- Пушистые, мягкие, - повторил Петр Николаевич, даже не зная, что думать.
"Неужели за старую петлю хочет подергать?" - мелькнуло у него в голове, но сейчас, как никогда, не хотелось думать и говорить об Олимпиаде. Жизнь начиналась у него новая, незнакомая.
- Хороший ты, Санек, парень, работящий, - мягко сказал он мальчику самое приятное и заветное, что не давало ему покоя с той самой минуты, когда он стащил с запыленной перекладины вожжи и кинул их в угол. Видишь, и скотину убрал, ягнят накормил, о коровах позаботился и все такое...
- Подумаешь, делов-то! - Однако Саньке все же было приятно, что Петр хвалил его.
- Надумал я, Саня, сыном тебя своим сделать, родным, значит...
- Меня? - От неожиданности Сашок опешил.
- Тебя, - подтвердил Петр Николаевич.
- А как же Гаврюша? - вдруг спросил Санька.
- Будет у меня два сына, - неуверенно проговорил Лигостаев. Вырастешь большой, купим тебе строевого коня или же своего вырастим, казачье седло, уздечку с набором, пойдешь на службу. Согласен?
- На службу-то? Конечно, согласен. Все казаки служить должны, - вслух ответил Сашок, а про себя подумал: "Выпимши, вот и говорит не знай что..."
- На службу - это само собой, а вот сыном моим хочешь быть? - снова спросил Петр Николаевич.
- Навовсе?
- Да, насовсем. - В душе Петра Николаевича нарастало, шевелилось грустное чувство. Санька ответил не сразу. Подергал повод недоуздка, погладил конские ноздри и только после этого спросил:
- А разве это можно?
- Почему же нельзя? - со вздохом заметил Лигостаев.
- У меня ведь свой отец был, Василием его звали, фамилия Глебов, как у меня, - проговорил Санька тихо.
Ястреб вскинул голову и, вытянув взъерошенную, поседевшую от инея шею, попытался вырвать из воза клок сена. Ему удалось схватить зубами сухой, жесткий стебель, и он с хрустом стал жевать его. Сверху скатился комочек снега и беззвучно упал коню под ноги.
- Голодный Ястребок-то, - сказал Санька и хотел пустить коня к возу.
- Не давай! - крикнул Петр и, взяв повод, отвел лошадь от воза.
- Да я маненько хотел, - виновато ответил Сашок.
- Нельзя и маненько. Я шибко ехал. Поводи его еще чуток и поставь в конюшню.
Сашок отвел коня и стал ходить с ним вкруговую по двору. Петр шагнул к возу, глубоко засунув руку, выдернул клок сена и, дождавшись, когда мальчик подвел лошадь поближе, сказал кратко:
- Погоди малость.
Санька остановил коня. Петр Николаевич свернул жгутом сухое сено и начал протирать коню грудь, суставы, напряженно думая, каким образом закончить начатый с Санькой разговор об усыновлении. Он совсем не предполагал, как трудно ему придется решать этот щекотливый вопрос. "Видишь, и отца вспомнил, - думал Петр Николаевич. - Вот что значит родная кровь. - Ему казалось, что мальчик обрадуется и кинется ему на шею... - А я еще взял да сбрехнул, что и маманьку ему привез, двадцати пяти годов... Ну и дурак же я безмозглый!" - изводил себя Лигостаев.
- А насчет фамилии, Саня, - продолжал Петр Николаевич, - будешь называться Лигостаевым... Александром Петровичем Лигостаевым! Разве это плохо?
- Да нет... Хорошая фамилия, - почесывая за ухом, ответил Сашок. Глебов Александр Васильевич тоже не хуже будет... - добавил он и глубоко вздохнул.
Петр Николаевич разогнул занемевшую спину и выпустил из рук скомканный жгут сена. Все его благие порывы Санька разбивал вдребезги.
- Не в этом дело, Саня, - с болью в голосе выговорил Петр Николаевич. - Так нужно! Понимаешь!
- А как же тогда в школе? - не отвечая на его прямой вопрос, воскликнул Сашок.
- А что в школе? - спросил Петр Николаевич.
- Там же везде я! Меня каждый раз выкликают. И на всех тетрадках опять же Глебов написано... Глебов, Глебов Александр Василич, Глебов! Санька настойчиво повторил свою фамилию несколько раз и этим окончательно обескуражил Лигостаева.
- Тетрадки новые купим и шаровары тоже новые, с лампасами, растерянно проговорил Петр Николаевич.
- Да у меня и эти еще хорошие, только на одной клякса, а другие ничего... А только вот за фамилию другую Егор Артамоныч, учитель наш, ругаться станет и мальчишки смеяться начнут, - с сожалением проговорил Сашок.
- Никто тебя ругать не будет. Захар Федорович Важенин напишет форменную бумагу и на сходке объявит, что ты мой сын, и фамилию твою по-другому назовет. Мы еще об этом поговорим с тобой в другой раз... А сейчас поводи маленько Ястреба, сена не давай, привяжи короче... и приходи в избу. С тетей, которая приехала, поздоровайся. Мы с ней обвенчаемся, и она женой моей будет, - скороговоркой изложил свои мысли Лигостаев и, пошатываясь, пошел к дому.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
...Оставшись в доме одна, Василиса, с присущим женщине любопытством, осмотрела сначала кухню, переставила с лавки на шесток немытую посуду и, не без робости открыв дверь, заглянула в темную горницу. Увидев опустевшую зыбку, остро почувствовала, что в этом доме на самом деле не все благополучно.
Не раздеваясь, Василиса устало опустилась на лавку и долго сидела в глубоком раздумье. Что ее ожидало впереди, она еще толком не знала. На столе неуютно и пасмурно мигала семилинейная лампа с треснутым, закопченным стеклом. В углу, около порога, на подстилке сиротливо жались друг к дружке два маленьких белоголовых ягненка. Тусклый свет нагоревшего за ночь фитиля бледно падал на их нежную, кудрявую шерсть. На высоких нарах грудой корчились овчинные шубы. Тяжелая, ноющая тоска властно и цепко овладевала Василисой. В темных, неподвижных глазах набухали слезы. Она торопливо вытерла их концом шали, быстро вскочила, словно собираясь куда-то бежать. Постояв секунду возле стола, что-то сообразила, ловко и скоро разделась и повесила шубейку на гвоздь.
От шума белолобые ягнята проснулись и встревоженно подняли свои головы. Василиса наклонилась к двойняшкам, погладила шелковисто-мягкую шерсть.
Вошел Петр Николаевич.
- Стою вот и не знаю, что делать, - глядя на Петра усталыми и чуть печальными глазами, сказала она. - Ты что так долго не приходил? А где мальчик? Есть хочешь? Наверное, можно что-нибудь приготовить? - помогая ему снять полушубок, спрашивала Василиса.
- Найдем все... Главное, в доме хозяйка есть, а остальное... - Петр Николаевич махнул рукой и, приняв от нее полушубок, повесил его на гвоздь.
- А что остальное? - насторожившись, спросила она.
- Остальное, моя дорогая, наша жизнь, - задумчиво ответил Петр. Оправив синий, ловко сидевший на его плечах казачий мундир, улыбаясь, добавил: - Помни, что короткая и круглая она, как надутый бараний пузырь... Видела, как это ребятишки делают?
Она молча кивнула головой.
- А шилом ткнешь его - и нет пузыря!
- Мне непонятно, о чем ты говоришь? - тревожно спросила она.
- Потом все поймешь...
Петр поцеловал ее в горячую щеку и, будто устыдившись, круто повернувшись, вышел в сени. Спустя минуту он вернулся и принес из холодной горницы почти полное сито мороженых пельменей. Он любил готовить их сам и всегда держал про запас. В зимнее время пельмени можно долго хранить.
Когда Сашок вошел, на столе стояло дымящееся блюдо пельменей.
Увидев перешагнувшего порог мальчика, Василиса быстро вскочила, вытерла концом полотенца распаленные перцем губы, подошла к Саньке и запросто поздоровалась.
- Здравствуйте, - ответил он.
- Раздевайся, дружочек, и садись за стол. Только сначала помой руки. В рукомойнике есть теплая вода. - Василиса пыталась играть свою первую и самую трудную роль молодой хозяйки, чувствуя, что мальчик не очень охотно принимает ее заботу.
- Давай, Саня, а то остынут, - сказал Петр Николаевич.
- А мне что-то и есть совсем не хочется, - снимая варежки, промямлил Санька.
- Отказываешься от пельменей? - удивленно спросил Лигостаев. Он-то уж хорошо знал, что Санька любил пельмени больше всего на свете.
- Надоели они мне что-то...
- Зачем говоришь неправду? - неожиданно и бесцеремонно уличила его Василиса. - Не хорошо так! - добавила она строго.
Чувствительный и податливый на ласку, Санька взглянул на незнакомую женщину с длинной и толстой, как у всех казачек, косой, смутился и покраснел. Сунув холодные варежки в печурку, он снял шубу и небрежно бросил ее на нары. Как будто нехотя, вразвалочку пошел к порогу и загремел рукомойником, косясь украдкой на Василисину зеленую юбку и полусапожки, в которые она успела переобуться.
