Леонид Горизонтов - Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)
Отдавая дань очарованию польских женщин, русское общественное мнение отводило им совершенно определенную роль в противоборстве двух народов. «В польских семьях, — формулировал это поистине всеобщее убеждение Ю. Ф. Самарин, — ежедневно повторяется в своеобразной форме библейское сказание…: злой дух Польши в образе ксендза–духовника запускает свое жало в сердце жены, а жена, в свою очередь, мутит воображение и совесть мужа». Эта схема была воспринята и представителями власти 48. Сходное наблюдение, в иной, разумеется, тональности и уже прямо относящееся к смешанным бракам, находим у польского мемуариста. «Мы были как бы орудием в руках женщины, черпавшей свою моральную силу… в учении церкви, — писал Ю. Довбор — Мусницкий. — Если нам известны… люди польского происхождения, отрицающие свою национальную принадлежность, то только потому, что их матери не были польками. Роль мужчин в этой борьбе с утратой национальности в определенной степени бы/;а второстепенной»49.
Национально–культурный климат в семьях, основанных на смешанных браках, отличался большим разнообразием. В каждом конкретном случае для ассимиляции требовался сугубо индивидуальный, иногда продолжительностью в несколько поколений, срок. В этом отношении показательна история семьи, поведанная в воспоминаниях В. А.Соллогуба. Его дед в числе прочих польских магнатов прибыл ко двору Екатерины II и впоследствии женился на русской. Также женатый на русской, отец мемуариста был католиком, причем человеком весьма религиозным, но лишь «немного» говорил по–польски. «Отец мой, — резюмировал рассказчик, — от одного берега отстал, а к другому не пристал». Сам В. А.Соллогуб известен уже как русский литератор пушкинского круга 50.
Иная ситуация описана в «литовских» воспоминаниях С. В.Ковалевской, дочери генерала В. В.Корвин — Круковского и Е. Шуберт. Ее бабка по отцу была русской, и «сам он по своим склонностям был наполовину русским, тем более что… большую часть своей жизни провел в России и с ранней молодости служил в царской армии». Несмотря на то, что оба родителя старались соблюдать нейтралитет в национальных вопросах, в семье, вырастившей выдающегося математика, «как… в большинстве семейств, живущих у границы, существовали две противоположные и враждебные партии — русская и польская». Горячей приверженкой «польской партии» стала воспитанная в греко–католической вере С. В. Ковалевская 51.
Еще один пример — жившая в Минской губернии семья В. Д. Спа–совича: отец — православный поляк, полностью сохранивший национальное самосознание («психологические черты первых неофитов николаевского православия, типичные, всеобщие» 52), мать — полька–католичка. «Этот бедный человек, — писал об обосновавшемся в Петербурге В. Д. Спасовиче ксендз Т. Остоя, — сын бывшего униата, православный по закону, а в душе настоящий поляк, не мог найти выхода из внутреннего разлада иначе как в объятиях религиозного безразличия…, утратил связь с верой предков». Женись он, на русской, уже следующее поколение, по прогнозам Остои, окончательно оторвалось бы от национальной почвы 53. Сестра Спасовича, согласно свидетельству Н. И.Костомарова, «даже не знала ни слова по–русски, несмотря на то, что крещена в православной вере»54.
Громкую известность получила история примкнувшей к польским повстанцам 1863 г. Анны Пустовойтовой, но лишь недавно, благодаря изысканиям Р. Бендера, документально раскрыты некоторые ее правовые аспекты. Усвоенная историографией традиция прошлого столетия гласила, что дочь православного офицера и польки–католички была крещена в православии и лишь много позднее, чтобы избежать заключения в православный монастырь, объявила себя католичкой, указав неверную дату рождения (1832 г. вместо 1838)55 На самом деле и сама Анна Хенрыка, и ее младший брат (вероятнее всего также младшая сестра Юлия, подобно матери, вышедшая замуж за русского офицера) приняли крещение в католическом храме. На нарушавшем закон обряде в деревенском костеле под Люблином присутствовал отец 56. Такие сельские крестины, впрочем, не были единичным случаем 57. Надо полагать, что противоправное действие сохранялось в тайне, хотя Анну воспитывала ревностная в делах веры бабка по матери, а начальное образование она получила у люблинских визиток.
Найденные нами архивные данные вносят ряд существенных уточнений в историю Пустовойтовой, позволяющих понять логику поведения властей. Первоначально Анну действительно считали православной, и монастырь ей грозил как мера пресечения антиправительственных демаршей. Православными значились все дети подполковника Т. П.Пустовойтова в его послужном списке за 1851 г.58. Очень скоро, однако, у властей появились сведения о переходе девушки в католичество, и тогда заключение в обитель, в соответствии с Уложением о наказаниях, стало трактоваться как способ «увещания к возвращению к православию». Тем временем, по просьбе матери Анны, епископ луцко–житомирский К. Боровский представил копию метрического акта, подтверждавшего изначальную принадлежность подозреваемой к католической церкви. Согласно объяснению прелата, брак родителей Анны был заключен до введения новых правил 1832 г., под действие которых Пустовойтов–отец подпадал, не являясь коренным жителем Царства Польского. В этом же духе дело излагалось и в прошении матери Анны на имя императрицы. «Она (дочь. — Л. Г.), — говорилось в прошении, — быв окрещена по обряду римско–католической церкви, хранила только твердо веру, данную ей святым крещением, и ни в каком случае отступницею от православной церкви почитаема быть не может».
Однако, лично изучив представленный епископом документ, киевский генерал–губернатор И. И.Васильчиков обнаружил вопиющее противоречие: запись в нем гласила, что в 1838 г., когда родилась Анна, ее матери было 17 лет. «Останавливаясь вниманием на летах последней, — делился Васильчиков своим открытием с шефом жандармов, — трудно предположить, чтобы она вступила в брак прежде издания закона 1832 года о браках… Следовало бы в таком случае считать…, что она вступила в брак имея 11‑ть лет от роду, но брак в таком возрасте не мог быть допущен ни по законам гражданским, ни церковным. Поэтому я думаю, что мать Анны Пустовойтовой вступила в брак позднее издания закона 1832 года, и дочь ее, о которой идет дело, по закону, должна принадлежать к православной пастве». Дальнейший ход расследования прервал побег Анны весной 1862 г. за границу 59.
Таким образом, реконструкция Р. Бен дера нуждается в нескольких коррективах. Фальсифицировалась не дата рождения девушки, а время вступления в брак ее родителей (в действительности они поженились в 1837 г.), т. е. надежды возлагались на известное нам разъяснение 1834 г. Спасительным рубежом был не 1836, а 1832 г. Это, собственно, и сделало обман слишком явным. Подложные же метрики в архивном деле не упоминаются вообще.
Оригинальный выход избрал для себя получивший русское воспитание и не знавший с детства польского языка шестидесятник П. И. Огородников. «Я не поляк (мой отец был русским), я не русский (моя мать — полька), — читаем в его дневнике. — Я славянин (в моих жилах течет славянская кровь)»60. В конце 60‑х гг. в качестве эмиссара польской эмиграции был выслан в Россию А. Крыловский, отец которого являлся православным, а мать — католичкой 61.
Показателен пример В. Г. Короленко, детство которого, проведенное на Волыни, пришлось на драматические для тех мест 60‑е гг., когда игра ребят «в поляков и русских» заменила все другие, когда обнаружились разногласия в семье (отец — русский, мать — полька), когда встал мучительный вопрос: «кто я?». В житомирский период в душе будущего писателя возобладали «те чувства, мысли, впечатления, какие она получала от языка, литературы и вообще культурных влияний родины… матери». Это тем более примечательный факт, что с оживлением польского национального движения общение внутри семьи, по настоянию отца, перешло с польского языка на русский. Вопрос о «национальности» Короленко оставался в «неопределенном положении» до тех пор, пока его не разрешили привязанность к русской литературе и приобщение к «общерусскому освободительному движению» 62.
На рубеже 80–90‑х гг. в своих «Записках отшельника» К. Н.Леонтьев рассказал о выпускнике Московского университета, избравшем для себя стезю православного священника. «В семье его были этому серьезные препятствия: отец его православный, но мать — католичка, и она приходила в ужас от мысли, что сын ее будет схизматическим священником. Она тревожила совесть религиозного сына угрозой, что ей перед смертью ксендзы не дадут причастия». Молодой человек все же своей цели добился, став священником в одном из значительных городов Западного края, откуда, видимо, и сам был родом 63.
