Николай Толстой - Жертвы Ялты
Поскольку советские власти отказались выделить транспорт для перевозки своих граждан, находившихся в Англии, репатриация на английских судах многих тысяч пленных затянулась; но к осени 1945 года практически все были отправлены на родину, за исключением группы пленных со спорным гражданством и восьми человек, внесенных в отчеты в качестве «бежавших и не пойманных». Они сбежали из лагерей в Йоркшире, Дареме, Сурее и Суссексе весной и летом. Их имена, разумеется, были известны и, по крайней мере в двух случаях, власти знали об их местопребывании. Они нашли приют и убежище у англичан. Шестнадцатилетнего Ивана Фащенко, например, приютила семья Рокли в Ноттингеме. Согласно рапорту полковника Хаммера из военного министерства, обнаружить его было несложно. Тогда почему же его не арестовали и не передали СМЕРШу? Сотрудник министерства внутренних дел сэр Самюэль Хоар, будущий член комиссии по правам человека при ООН, объяснял майору Уоллису, сменившему Файербрейса:
«Вряд ли нам удастся уговорить этого молодого человека вернуться в лагерь; обращаться же с этим делом в суд нежелательно, равно как нежелательно и полицейское расследование. Это немедленно вызовет протест его английских друзей, к тому же полиция все равно не в состоянии действовать здесь эффективно. Мы можем лишь предложить вам вновь, как вы уже делали, постараться уговорить его вернуться для последующей репатриации».
Дело особенно осложнялось тем, что Фащенко был гражданским лицом, и поэтому — не говоря уже об его юном возрасте — его нельзя было рассматривать как члена мнимых «союзных сил», к которым относились военнопленные. Опасения Хоара подтвердил сэр Томас Браймлоу из МИД, впоследствии постоянный заместитель министра:
«Мы полностью согласны с вашей точкой зрения относительно Фащенко. Став «дезертиром», он вряд ли добровольно сдастся советским властям, и они будут очень недовольны, когда узнают, что мы связались с ним, но не могли арестовать. С другой стороны, всякая попытка арестовать его почти наверняка вызовет интерес общественности, которого мы стремимся избежать во что бы то ни стало… и было бы крайне нежелательно решать его дело в суде. Последнее возражение относится также и ко второму штатскому дезертиру, Лавренчуку.
Что касается остальных шести беглецов, которые как будто служили в Красной Армии, то и тут мы бы советовали действовать с крайней осторожностью, хотя и понимаем, что это дело, в основном, в компетенции министерства внутренних дел. Как вам известно, в Соединенном Королевстве никогда не было организованных «советских сил»… и применение «Акта о союзных вооруженных силах» к находящимся в лагерях в Англии освобожденным советским гражданам, на что мы пошли исключительно ради выполнения условий Ялтинского соглашения… всегда было чревато определенными опасностями. Нам остается лишь надеяться, что это соглашение никогда не станет объектом рассмотрения суда».
Джон Голсуорси, работавший тогда в Северном отделе МИД (впоследствии — посол в Мексике), признавался в письме полковнику Хаммеру:
«Это соглашение — явление весьма специфическое… Мы всегда надеялись, что никаких судебных дел в связи с советскими гражданами в нашей стране не возникнет. Многие из тех, кого мы в целях административного удобства считали членами советских «вооруженных сил», в действительности были штатскими и никогда не служили в Красной Армии, и если бы такой человек предстал перед судом, это могло бы привести к весьма неприятным последствиям. Всякая попытка отдать приказ об аресте бежавшего из лагеря, скорее всего, вызовет те самые проблемы (и огласку), которых мы до сих пор избегали, и я полагаю, что мы должны возражать против этого».
Офицер НКВД полковник Клешканов потребовал разыскать одного из восьми «дезертиров», Крохина. В МИД разгорелась дискуссия по этому поводу, и на ее примере можно понять, почему английские чиновники боялись огласки. Томас Браймлоу писал:
«Проблема в том, что Крохин может отказаться вернуться, и тогда разразится… скандал… А скандала с разговорами о незаконной процедуре, о том, что людей обманом заставляют соглашаться на репатриацию в СССР и т. д., следует избегать любой ценой… Если после ареста Крохин будет отрицать законность ареста и передачи советским военным властям, ему придется предстать перед судом. В Англии он не первый день, и у него вполне могут найтись друзья, которые посоветуют ему нанять адвоката, и если адвокат знает свое дело, он свяжется с теми законниками, которым известны все ходы и выходы в «Акте о союзных вооруженных силах»… Тогда мы можем столкнуться с мощной защитой интересов военнопленного».
Обращения к сомнительному «Акту» можно было бы избежать, если бы министр внутренних дел подписал приказ о высылке Крохина как нежелательного беженца.
«Такой вариант рассматривался, но тут, — продолжал Браймлоу, — могут возникнуть неприятности, если нас спросят, почему мы решили выслать этого человека, вместо того чтобы обойтись с ним, в соответствии с «Актом о союзных силах», как с дезертиром. Тут возникает еще одно осложнение: по указу о высылке, мы не можем передать его советским органам на территории Англии, но насчет этого, я почти уверен, мы с ними могли бы договориться».
О том же пишет в заключении своего письма и Голсуорси:
«При расследовании сразу обнаружилось бы, на какой тонкий лед мы ступили, применив «Акт о союзных вооруженных силах»… Антисоветская пресса могла бы с легкостью воспользоваться таким открытием».
Опасения Голсуорси подтверждает Патрик Дин:
«Ради выполнения желаний советского правительства мы, с некоторым риском для самих себя, растянули наш закон до крайних пределов с тем, чтобы всех советских граждан, независимо от того, служили они в Красной Армии или нет, можно было отправить назад в Советский Союз, невзирая на их желание».
Свою записку Дин закончил фразой:
«В данных специфических обстоятельствах это оправдано».
Но, перечитав еще раз, вписал перед «оправдано» слово «вероятно».
Глава 6
Из рая в чистилище
Через два дня после высадки союзников в Нормандии в Англию, в лагерь в Кемптон-парке, привезли первых русских пленных. Это были рабочие трудовых батальонов, мобилизованные немцами на работы по укреплению Атлантического вала. Большинство попало в немецкий плен в 1942 году, не имея никакого военного опыта. По словам одного из пленных, когда союзники начали бомбить побережье, «они просто сидели и ждали, что будет». Они производили впечатление людей малообразованных. К тому же последние два года, проведенные на чужбине, они были совершенно отрезаны от внешнего мира, так как не знали иностранных языков. И все же
«на вопрос, хотят ли они вернуться в Россию, большинство ответило безразличием, а некоторые даже отказом».
Правда, в группе из тысячи человек, опрошенной через три недели в транзитном лагере в Девицес, большинство, хотя и боялось наказания по возвращении в Советский Союз, готово было вернуться при условии, что пленным «дадут шанс искупить свою вину». О наказании говорили как один все пленные, хотя они и пошли к немцам на службу по принуждению либо «из-за голода и ужасных условий в лагерях военнопленных». В другом лагере двое пленных достаточно красноречиво выразили свое нежелание возвращаться в СССР: они повесились.
Многие хотели как можно скорее связаться с советскими представителями и рассказать свою историю. Они надеялись, что соотечественники поймут, какие нечеловеческие страдания заставили их работать на немцев. Полагая, что англичане мешают им связаться с советским посольством, и стараясь отмежеваться от своих товарищей по несчастью, слишком запятнавших себя сотрудничеством с немцами, пленные устраивали в лагерях «мелкие бунты и голодовки»; поэтому британский МИД, во избежание недоразумений, старался уговорить советских представителей встретиться с пленными.
Первый серьезный инцидент в этой связи произошел в лагере Баттервик, в Йоркшире. Сюда из транзитных лагерей на юге страны были переведены несколько сот советских граждан разных национальностей — грузины, татары, жители Средней Азии, даже таджики с Памира. Не имея ни малейшего представления о своем будущем, они, естественно, были подавлены и встревожены. Когда их привезли в лагерь, пленные отказались вылезать из грузовиков. Лишь после долгих расспросов переводчик Чеслав Йесман выяснил, что они приняли группу любопытствующих английских офицеров, сбежавшихся поглазеть на русских, за офицеров НКВД, присланных командовать расстрелом пленных. Между прочим, среди пленных было около двадцати детей.
Вскоре по прибытии в лагерь некоторые начали требовать, чтобы им разрешили вернуться в СССР для участия в борьбе против нацизма. Они составляли петиции и посылали их английским военным властям, в советское посольство и военную миссию. По совету юрисконсульта МИД Патрика Дина пленным объяснили, что в проволочках повинны советские, а не английские власти, но это только подлило масла в огонь. Напуганные молчанием представителей своей страны и понимая все тяготы своего положения, обитатели Баттервика — их было около 550 — приходили все в большую панику. В петиции от 30 августа они жалуются:
