Роман Иванычук - Мальвы
Алим повернул голову, остановился.
— Что там?
Янычар пожалел, что привлек внимание чорбаджи, теперь амулет достанется ему. Он поспешно сунул драгоценность за пояс, и тогда Хюсам закричал:
— Отдай! О аллах, я работал над ним сорок ночей!
Алим протянул руку, янычар послушно отдал чорбаджи амулет.
— Откуда у тебя такие вещи? — исподлобья посмотрел Алим на старика, но не узнал его, ибо трудно было узнать Хюсама: старик сгорбился, лицо заросло косматой бородой, только глаза почему-то были знакомы Алиму.
— А… Али… — ни слова не смог выдавить из себя: перед ним стоял тот, который когда-то называл его отцом.
— Откуда у тебя такие вещи? — приглядывался чорбаджи к амулету. О, он не надеялся сегодня принести такой дорогой подарок Зулейке. Но откуда у этого нищего такие драгоценности? — Ты — вор, — сказал он спокойно, кивнув янычару, и тот вмиг сгреб остальные драгоценности со стула.
Хюсам застонал, схватился руками за чалму:
— О аллах, что творят эти грабители!
На ювелира посыпались удары, торговцы разбежались, хватая свой товар, янычары, воспользовавшись случаем, забирали все, что попадало под руки.
Хюсам лежал на земле, заслоняя лицо руками, а когда Алим толкнул его ногой под ребра, неимоверная обида и гнев придали ему силы, он поднялся на ноги и прохрипел, брызжа слюной в лицо чорбаджи:
— О ядовитый змей, согретый у меня на груди, о выродок самого Иблиса, о наша смерть! Пусть же родная мать проклянет тебя!
Теперь Алим узнал Хюсама. Он на мгновение оторопел, растерялся, но вокруг стояли янычары, и чорбаджи не посмел простить какому-то нищему такого оскорбления.
Острый ятаган проткнул горло старому ювелиру…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Нащо, мамо, так казала,
Татарчатком называла…
Украинская народная песняЛишь одно лето прожила Мария в Мангуше, а потом снова направилась с Мальвой на Чатырдаг — голод истощал Крым. Стратон оставался один, старея с каждым годом, но думал только об одном: как будет жить без Марии, когда она заработает деньги на грамоту и отправится с Мальвой в родные края. Он привык к ним, они стали ему родными, и теперь страшно было подумать, что на старости лет останется один как перст.
<А может быть, и мне с ними?.. Но зачем?.. С Украины ни ветра, ни звука, находится она где-то там под синим небом и съежилась под нагайками или спит мертвым сном, казненная, истоптанная, истекшая кровью. Эхе-хе… Зачем мне нести туда еще не совсем угасшие надежды, остаток своей жизни на глумление, на погибель?>
Но Марию ничто не удержит. Как скупой ростовщик, складывает она алтын к алтыну, недосыпает, пересчитывает по ночам деньги.
Марию беспокоит Мальва. В это лето, когда они не пошли на Чатырдаг, что-то случилось с девушкой, ее словно изменили. Прежде щебетала, порхала, как мотылек, вдоль Узенчика — нельзя было удержать ее на месте — и вдруг стала молчаливой, не по-детски задумчивой. Не слышит, когда ее зовут, глядит своими голубыми глазами на мир, и видно, для нее нет ничего, кроме дум, неизвестных матери.
Мария подозревала: во всем виноват Ахмет. Видела, как он увлекся девочкой, может, и он приглянулся ей, ведь бывает это у детей. Она больше не оставляла Мальву у Юсуфа, жила вместе с ней в шалаше возле коров и верблюдиц, все присматривалась, не встречаются ли они по вечерам. Нет, не встречаются. Он скакал на своем коне по горам, иногда заезжал на чаиры, но стоял в отдалении, и Мальва оставалась равнодушной, спокойной.
Однажды Мария сказала дочери:
— Вон Ахмет приехал. Ты бы пошла поиграть с ним.
— Нет, мама. Я уже не маленькая, чтобы забавляться.
Мать еще больше удивлялась: что могло случиться с дочкой, откуда у нее появилась эта грусть? Может, подсознательно ее душу охватила тоска по родному краю? Радовалась такому предположению и однажды таинственно сказала дочери:
— Скоро мы купим грамоту у хана и навсегда уйдем на Украину.
— А кто теперь хан? — спросила Мальва, безразлично отнесясь к сообщению матери.
— Нам, Мальва, все равно, кто будет ханом, — промолвила Мария. — Лишь бы только не отказал, лишь бы не отказал… Уйдем в родные края…
Мальву уже не трогали рассказы об Украине, о приднепровских степях. Она больше не старалась увидеть их с вершины Чатырдага, не ходила к тысячеголовой пещере, забыла легенду о богатыре Орак-батыре. Словно у одержимой, мысли ее были обращены к узкому ущелью Ашлама-дере и Бахчисараю. А мать снова говорит о своем родном крае, снова о том же…
— Зачем нам ехать туда, мама? Разве тут плохо?
Мария сказала бы — зачем. Но сможет ли Мальва сейчас понять ее? Она выросла здесь, чужие песни первыми взволновали детскую душу, чужая вера отравила ее мозг… Но уже недолго осталось. Увидит девочка ковыльные степи, сады в молочном цвету, кудрявые ивы, белостенные хаты, шелковую траву и полюбит их, разве есть земля лучше?
<Ты будешь третьей, но первой женой Ислам-Гирея>, - назойливо сверлила мозг девочки мысль, томила душу и не угасала в круговороте однообразных дней. Пылкие глаза ханского сына, его величавая фигура все зримее возникали перед ней, и она явственнее ощущала на своем плече крепкое пожатие его руки. Где же пропал тот рыцарь, назвавший ее своей? Погиб в битве, умер или его убили?.. <Что это мама снова заводит разговор о своей грамоте? Я никуда, никуда не хочу уезжать отсюда!>
Только в третье лето Ахмет остановил Мальву, когда она возвращалась от коров с бурдюком, полным молока.
— Мальва!
Ахмет соскочил с коня и робко подошел к девушке. Мальва смутилась, конечно, не приглашать ее поиграть в <ашыки> пришел он. Ахмет взрослый, и она уже не ребенок — Мальва стыдливо прикрыла платочком половину лица и смотрела на стройного скуластого юношу, возмужавшего и красивого. А рядом с ним богатырской тенью встал тот, кого она назвала ханом. Встал рядом с пастухом. Богатырь держал в руке меч, а этот — плеть, стан хана облегал кунтуш, у пастуха висел на плече серый чекмень, в глазах Ислама — сила и властность, в Ахметовых — покорность и робкая любовь. Мальве стало жаль Ахмета: ведь он спас ее от смерти, он подарил ей столько радостных дней незабываемым <укум-букум-джарым-барым>. И все же он не такой, не такой, не такой.
— Мальва, — прошептал Ахмет, протягивая руки, — ты лучшая роза среди всех роз мира, ты самая красивая на чаирах Чатырдага, ты свет очей моих… Я люблю тебя. Не закрывай передо мной своего лица, не отворачивайся от меня, я люблю тебя — свидетели этому все ангелы рая, сам аллах…
Глаза Ахмета пылали страстью, он всем телом порывался к девушке, с трудом сдерживал себя.
Мальва боялась такого Ахмета и отрицательно покачала головой.
— Смотри! — Ахмет вытащил из кармана прядь волос, которые он тогда так внезапно срезал с ее головы, ударил по кресалу, подул, и они вспыхнули. — Я приворожу тебя! Посмотри еще! — Он вытащил из-за пазухи желтую плоскую кость, исписанную мелкой вязью. — По ней ворожил самый ученейший гадальщик в Бахчисарае. Ты будешь моей, я люблю тебя!
Мальва испуганно смотрела на пылкого юношу и отрицательно качала головой.
Тогда он выхватил из ножен кинжал и с размаху воткнул его в руку выше локтя. Кровь просочилась сквозь рукав. Ахмет даже не поморщился.
Мальва ахнула и, бросив бурдюк, опрометью побежала по поляне к шатру.
Вскоре к женскому лагерю подъехал Ахмет. Он бросил бурдюк под ноги Марии и, не спросив, где Мальва, сказал:
— Ахмет добрый, Ахмет не мстит. Но Ахмет не железный. Поэтому на будущий год ищи себе других чабанов и не приходи сюда больше!
Из шатра вышла немая Фатима, взглянула на брата и поняла все. Ее глаза загорелись злобой, она завопила, подбежала к Марии и показала рукой на степь, а в ее горле застряли невысказанные проклятия.
Мария ужаснулась, поняв, что она тут чужая, что ей нельзя больше оставаться в коше Юсуфа — за обиду, причиненную ее брату, Фатима жестоко отомстит. До сих пор она молчала, видя отношение брата к Мальве…
На следующий день Мария и Мальва выехали в Мангуш. Горечь и обида, причиненные Марии Фатимой, заглушались чувством радости, что все закончилось благополучно. Ахмет славный парень, но не может же дочь полковника Самойла стать мусульманкой. Да и денег уже, кажется, заработали достаточно. Может, осенью… Только бы не отказал хан. А тут еще одна утешительная весть дошла до нее: будто казацкий полковник Хмель-ага с двумя полками казаков разбил во Фландрии войска испанского короля, защищая независимость Франции. Сам французский король пригласил на помощь казаков… Так это же Хмельницкий, генеральный писарь реестрового войска. Тот самый Богдан, который когда-то гостевал у Самойла. Господи, неужели возрождается казачество?
Дома она рассказала об этом Стратону:
