Роман Иванычук - Мальвы
Султан пьяно захохотал и ударил пергаментом по лицу великого визиря.
<О аллах! — шептал про себя Аззем-паша и вырвал волосы из бороды, возвращаясь с приема султана. — Безумный султан, безумное правительство, и я, умный шут, выполняю волю сошедших с ума преступников!>
Согбенный, поникший входил великий визирь в свои апартаменты. У входа его поджидали, кланялись в пояс татарские послы. Они просили благословить Ислам-Гирея на крымский престол.
В первый день байрама в Стамбул съехались купцы и торговцы со всех концов империи. Как и ежегодно, после рамазана на Бедестане должны были происходить султанские торги. Субаша объявил, что открывать торги будет сам султан Ибрагим.
Ювелир Хюсам отважился еще раз понести свой товар на рынок. Надо было продать хоть немного своих изделий, чтобы уплатить налог. Старосте ювелирного цеха, уста-рагину, донесли, что Хюсам продолжает изготовлять браслеты, медальоны, амулеты, а в цех вступать не желает, поэтому староста и наложил на него неимоверно высокий налог — восемьсот акче. Таких денег Хюсам не мог раздобыть, если бы даже продал все, что у него есть, вместе со своими башмаками. Правда, за один только рубиновый амулет он мог бы получить намного больше, но кто его купит?.. Нафиса болеет, редко уже подымается с постели, а купить ей чего-нибудь вкусного не на что. На дастархане Хюсама уже давно не было ни пастирмы, ни баклавы*, они питаются только хлебом и кофе. Как дожить долгую жизнь, если бог не пожалел для них дней под своим небом?
_______________
* Блюда из баранины.
Хюсам собрал свое добро в мешочек и направился в Бедестан, ведь найдется и для него, не цехового, хоть немного места на земле?
Еще издали он услышал шум базара. Народ толпами тянулся к центру, на навьюченных мулах и верблюдах сквозь толпу пробивались купцы, оттесняя пеших, покрикивали носильщики, требуя дать им дорогу. А с обеих сторон сидели друг возле друга нищие с мисочками в руках. Такого количества нищих Хюсам еще никогда не видел. Каждый год становится их все больше, а кто знает, может, скоро и старый ювелир пополнит их ряды?
Хюсам пошел дальше. Ряды нищих сменились убогими лавчонками под серыми навесами. До главных ворот Бедестана было еще далеко, но базар начинался уже здесь. Владельцы магазинов, портняжных мастерских, парикмахерских, кафеджиев, которым, по-видимому, не оставалось места под крышей рынка, громко расхваливали свой товар, старались обратить на себя внимание кто как мог: один играл на гуслях, другой дробью выстукивал на тамбурине, иной курил ладан, тот позванивал колокольчиками. Здесь были и арабы в разноцветных бурнусах, и крикливые греки в пестрых платках, и молчаливые турки в чалмах. Продавалось тут все: канделябры, подносы, апельсины, парча, украшения, шелк.
Хюсам подумал, что нечего ему пробиваться дальше, поздно пришел. Устроился в ряду, поставил перед собой соломенный стул, разложил на нем свой драгоценный товар.
Сквозь беспокойный базарный гул доносились обрывки фраз, прислушиваясь, Хюсам мог уже уловить их смысл: люди возмущались тем, что на рынке ходят фальшивые деньги, а пиастры отчеканены не из чистого золота.
Напротив, у двери жалкой лавчонки, стоял торговец в смешной позе, словно распятый, и вопил сквозь слезы:
— Я никогда не повышал цен, но посмотрите, посмотрите, какие мне дают деньги!
Хюсам печально покачал головой. Этого торговца стамбульский кадий сегодня прибил за ухо к косяку дверей магазина — справедливое наказание обдиралам. Но как он мог не повышать цены, когда деньги наполовину обесценились?
— Вот приедет султан, — не унимался наказанный, — и мы спросим, куда девалось золото, почему нам платят пиастрами, которые в два раза легче прежних?
Из открытой кофейни донесся смех. Какой-то человек рассказывал анекдоты.
— Куда ушло золото! Он спрашивает, куда ушло золото? А разве ему неизвестно, что произошло недавно в Биюк-сарае? Пригласил наш султан дервиша Али-бабу и спросил его, в чем суть счастья на земле. Али-баба ответил: <Есть, пить и пускать ветер>. Рассердился султан, посадил дерзкого дервиша в тюрьму, как вдруг — о всевышний! — у султана появился запор. Позвал снова солнцеликий Ибрагим дервиша и простонал: <Если излечишь, дам за каждое испражнение мешок золота>. Дервиш помолился добрым джиннам, и султан начал громко пускать ветер, а казначей за каждым разом бросает Али-бабе по мешку с деньгами. Вдруг вбежала валиде. <О сын мой! закричала. — Что ты делаешь? Ведь так ты продуешь все царство!> А он спрашивает, куда девалось его золото…
Хохот вдруг умолк, огромный детина вскочил в кофейню, схватил рассказчика за шиворот. Тот вырвался и скрылся в толпе.
Хюсаму не было смешно. Он с горечью посматривал на свои изделия, которых никто не покупал, ибо кто их купит, если султан действительно растранжирил деньги?
Народ все больше волновался, шумел. Ждали приезда Ибрагима.
Возле султанского дворца в это время происходила не меньшая суматоха, чем на рынке. С самого утра возле главных ворот слева стояли, выстроившись, конные спахи, те, что служили султану за землю, — тимариоты и заимы; справа — янычары. Ждали выезда султана. Должна была состояться церемония целования султанской мантии.
Падишах долго не появлялся. Наконец открылись ворота, и вместо него вышел начальник охраны султанского плаща, он нес перед собой на палке шубу Ибрагима.
Спахи подняли коней на дыбы, возмущенные, они готовы были ринуться в ворота и учинить расправу над султаном за позор, но тут раздалась команда янычар-аги Нур Али: <К оружию> — и спахи остановились. Растерянный церемониймейстер схватил в руки шубу и поднес ее для целования алай-бегу. Тот побледнел от возмущения и унижения, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы янычары не закричали:
— К падишаху! Кто раньше нас смеет целовать султанскую мантию?
Поднялся скандал, дежурные стражи побежали во дворец доложить Ибрагиму об опасности. Султан услышал подозрительный шум и задрожал как в лихорадке. Узнав о причине возмущения янычар, он велел обезглавить церемониймейстера. Тот был казнен публично, успокоенные янычары толпами отправились на Бедестан открывать вместо Ибрагима султанские торги.
Чорбаджи Алим шел впереди своей роты — высокомерный, в дорогом кунтуше. Сумрачным взглядом окидывал торговцев, и они съеживались, умолкали: на Бедестане знали нрав ближайшего соратника янычар-аги.
С тех пор как Алима назначили чорбаджи, прошло несколько лет. Он прочно вошел в доверие Нур Али, деньги щедро падали в его кубышку, которую он держал у богатого ювелира на Бедестане. С каждым днем, с каждым годом у него угасало желание воевать — иные перспективы улыбались теперь рыцарю. Алим знал: при первом удобном случае Нур Али станет великим визирем, а он тогда займет его место.
Да при султане Ибрагиме и не было смысла рваться в бой. Те времена, когда добычу и славу янычары добывали на войне, канули в небытие. Теперь должность и звание можно было купить, а денежки смышленым текли отовсюду: давали взятки воины, которые хотели откупиться от участия в походах, и родовитые знатные турки — за право вступить в янычарский корпус. Ибо тут лучше платят, чем спахиям, и кара и смерть не так страшны: конных бьют по пяткам, янычар — по спине, конных на кол сажают, а янычар топят в Босфоре. Взятки давали и преступники — в корпусе янычар узаконивались грабежи и убийства. А уже настоящее богатство привалило чорбаджи, когда он захватил имущество погибших в боях воинов.
Янычарам разрешили жениться и владеть землей. Казармы опустели, воины становились собствениками.
Алим не женился. Он довольствовался любовницами и содержал их в роскошном особняке возле Ат-мейдана.
Чорбаджи направлялся к воротам базара. Там, у главных ворот, над которыми распростер крылья высеченный на граните византийский орел, он станет рядом с Нур Али, провозгласит открытие базара, а потом выберет самые лучшие подарки для любовниц — бриллиантовые ожерелья, украшения, шелка.
Алим не заметил старого торговца, стоящего за соломенным стулом, на котором были разложены драгоценности. Хюсам же не сводил с него глаз: где он видел это лицо, чье оно? И, очевидно, воспитатель и бывший приемный сын никогда бы не встретились, если бы какой-то янычар не заметил мастерски сделанного амулета, в сердечке которого сверкал бриллиант, исписанный едва заметной тонкой вязью. У янычара жадно загорелись глаза, он посмотрел на встревоженного ювелира, спросил:
— Откуда это у тебя?
— Я… Я ювелир. Сам сделал…
— Ты — ювелир! — захохотал янычар. — Ювелиры там, на Бедестане, а ты вор! Если бы не был вором, то стоял бы рядом со своими цеховыми.
— Я не цеховой…
— Какое тогда ты имеешь право продавать такие ценные вещи вне цеха?
Алим повернул голову, остановился.
