Александр Бушков - Екатерина II: алмазная Золушка
— Pardon!
Тут только гусары сообразили что к чему, и остыли. А с другого фланга шли в штыковую прусские гренадеры.
Французы бежали батальонами и полками. «Имперская армия» вообще растворилась в воздухе так молниеносно, что никто, собственно, и не понял, куда она делась: только что стояла со своим принцем во главе — и вдруг словно испарилась…
Остатки разбитой армии сумели отступить только потому, что их прикрыли несколько швейцарских батальонов. Итоги были таковы: у французов более трех тысяч убитых и раненых, семь тысяч попало в плен, в том числе девять генералов и 326 офицеров. Пруссаки захватили 67 пушек, 25 знамен и штандартов, и весь богатейший обоз вместе с попугаями и веселыми девками. Потери Фридриха — 165 убитыми и 376 ранеными.
Как вам такая победа?
Польская королева (супруга саксонского курфюрста), узнав о таком поражении, умерла на другой день от огорчения. А вот французский король реагировал совершенно иначе… Вы в жизни не угадаете, как он поступил с бездарно проигравшим сражение при подавляющем численном превосходстве Субизом.
Вручил ему фельдмаршальский жезл! Так и было. Иногда понять французов решительно невозможно…
А через месяц Фридрих столь же молниеносно и качественно расколошматил австрийцев под Лейтеном. У австрийцев — 66 000 (по другим данным — 90 000) человек и 300 орудий. У Фридриха — 40 000 и 167 пушек. При этом Фридрих, начиная сражение, представления не имел о боевых порядках австрийцев. Выезжая к войскам перед битвой, он подозвал к себе гусарского офицера с полусотней всадников и распорядился:
— Вот что, камрад… Если меня убьют, быстренько прикроешь тело плащом, а о моей смерти ни слова — пусть баталия продолжается!
Но он остался жив (и гусар тоже!), искусно маневрируя войсками, разбил противника начисто. Наполеон, в военном деле кое-что понимавший, писал, что за один Лейтен Фридрих заслуживается звания великого полководца.
Итоги: австрийцы потеряли 6500 ранеными и убитыми, 6000 человек из их армии прямо на поле боя дезертировали к прусакам, а в плен попало 21 500 (из них 300 офицеров). Пруссаки захватили 134 оружия и 59 знамен.
Но на этом дело не кончилось! Фридрих боялся, что неприятель, отступивший за реку, остановится и соберет силы. Поэтому он взял одного генерала, один эскадрон гусар и пустился в погоню — уже глубокой ночью. Маленький отряд, ввязавшись в пару перестрелок, въехал в городок Лиса — знавший его Фридрих галопом подскакал к тамошнему замку, где разместился штаб австрийцев…
Целая толпа австрийских генералов и офицеров торчала в вестибюле. Фридрих как ни в чем не бывало вошел и сказал:
— Бонжур, месье! Войти позволите?
С ним было только три адъютанта, но перепуганные австрияки и пальцем не шевельнули, чтобы захватить страшного Фрица в плен — схватили канделябры и почтительно принялись ему светить, пока он поднимался по лестнице…
Русский военный историк Керсновский писал, что Фридрих испепелил австрийцев под Лейтеном.
Необходимо ради исторической точности упомянуть, что еще до этих двух славных сражений австрийцы ухитрились побывать в столице Пруссии Берлине. Именно так. Говорить, что они его взяли, было бы преувеличением…
Возле Берлина вдруг нарисовался австрийский генерал с символической фамилией Гаддик. У него было четыре тысячи кавалеристов регулярной армии, а в Берлине — только 300 солдат, две сотни новобранцев да две тысячи городских стражников — вояки те еще. А потому Гаддик без труда после минутной перестрелки ворвался в город — благо вокруг Берлина стены имелись лишь примерно на трети периметра, и в качестве укреплений был лишь частокол перед главными воротами…
Так что ни о каком «взятии» города, повторяю, и речи не шло. Разогнав новобранцев и стражников, Гаддик со своими орлами ворвался в магистрат и стал в темпе вымогать контрибуцию — именно что в жуткой спешке, поскольку знал, что где-то неподалеку движутся гусары Зейдлица, которые его моментально раскатают, как бог черепаху. Орал: «Семьсот тысяч на бочку!»
Члены магистрата — прекрасно знавшие то же самое о гусарах — заявили, что столько у них нету. Начался классический рэкетирский торг: магистратские плакались на скудность финансов, а нервничавший Гаддик орал, что спалит город и всех перевешает.
— Шестьсот тысяч! — бесновался он.
— Нету столько, — вздыхали берлинцы.
— Мать вашу! Пятьсот!
— Так ведь нету… Хоть зарежьте!
— И зарежу! Четыреста! —Нету…
В общем, кончилось тем, что вместо шестисот тысяч Гаддик еле-еле выторговал двести (из них двенадцать тысяч сразу ссыпал себе в карман, а три тысячи великодушно подарил адъютанту). Стали отсчитывать остальные. Гаддик бесился и торопил. Потом вдруг вспомнил:
— И еще перчатки! Женские! Двадцать дюжин!
В Берлине тогда делали лучшие в Европе женские перчатки, и Гаддик в видах карьеры собирался их преподнести своей императрице. Вздыхая, члены магистрата все же притащили и перчатки — уже упакованными. Разглядывать их было некогда, и Гаддик, прихватив денежки, подался восвояси. Буквально через два часа примчался Зейдлиц с гусарами и разослал погоню по всем направлениям, но Гаддика и след простыл. Такое вот у австрияков получилось «взятие Берлина».
Но это еще не конец, знаете ли! Прибыв в Вену, Гаддик красочно расписал, как он брал Берлин — а под занавес эффектным жестом преподнес Марии-Терезии знаменитые берлинские перчатки, ровным счетом двадцать дюжин. И скромно потупился, надо полагать, ожидая почестей и повышений…
Императрица присмотрелась к ценному подарку… и по физиономии Гаддика этими перчатками, наотмашь!
Потому что они все до единой оказались на левую руку! Это берлинцы тонко пошутили, сообразив, что у австрийского рэкетира не будет времени развязывать тючок…
Гаддик прожил после этого еще тридцать три года — и ему до самой смерти об этом конфузе добрые люди напоминали…
Именно тогда, воодушевившись, должно быть, кратковременным «взятием Бенрлина», германский имперский сейм объявил Фридриха лишенным всех владений и королевского звания. Но из этого получалась чистая комедия. Посланец сейма (история сохранила его имя — государственный нотариус Априль) с подобающей свитой отправился объявить эту новость прусскому посланнику графу Плото.
Граф встретил их в шлафроке (то есть, говоря проще, в домашнем халате), обозрел без всякого почтения и задал вопрос, который на русский можно перевести примерно следующим образом:
— Какого рожна приперлись?
Делегация приосанилась, нотариус выступил вперед и стал было выразительно, с чувством читать приговор сейма. Но граф Плото, не дослушав, сцапал герра нотариуса за шкирку, вытолкал из комнаты и заорал слугам:
— Эй, бездельники, где вы там? А ну-ка, живенько всех этих с лестницы спустить!
По воспоминаниям очевидца, депутация, не дожидаясь спуска с лестницы, сама что есть духу пустилась наутек, «утратив величественные свои парики и шляпы». Тем дело и кончилось — ну кто в здравом уме и трезвой памяти обращал внимание на сейм Священной Римской империи?!
«Позвольте! — воскликнет иной знакомый с историей того времени читатель. — А что же вы, сударь мой, ни словечком не поминаете славные победы русских над пруссаками?»
Спешу восполнить пробел. В самом деле, в трех известнейших сражениях в местах, чьи названия напоминают рычание разъяренного бульдога — Гросс-Эгерсдорф! Цорндорф! Кунерсдорф! — русское оружие покрыло себя неувядающей славой. Говорю это вполне серьезно. Наша армия сражалась героически. Честь ей за это и хвала. Сам Фридрих, к сентиментальности не склонный ни на грош, вынужден был произнести свою знаменитую историческую фразу:
— Русского солдата мало убить, его надо еще и повалить… Но у этой медали есть и другая сторона. Никуда не деться от проклятого вопроса: «Зачем ?» В самом деле, все участники Семилетней войны преследовали свои пусть шкурные, меркантильные, нореальные интересы, вполне житейские. Одна Россия ввязалась в эту европейскую свалку исключительно потому, что шкуре продажной, канцлеру Бестужеву, за это заплатили чистым золотом сразу несколько государств.
И это — жестокая правда, от которой никуда не деться. И никуда нам от нее не уйти. Русские генералы, офицеры, солдаты показали чудеса героизма и пролили свою кровь, и легли костьми, не зная, что каждая капля крови обернется лишним золотым в сундуках канцлера…
Чуть позже эта шкура все-таки получит свое — пусть и не полной мерой.
Но вернемся на поля сражений. По-настоящему взяли Берлин как раз русские. Генералы Тотлебен и Чернышов несколько дней вели кровопролитные бои, где убитых и раненых считали на тысячи. Потом город капитулировал.
И вот тут-то себя во всей сомнительной красе проявили чертовы союзнички России, австрийцы и саксонцы…
