Гаскойн Бэмбер - Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана
Нет необходимости говорить, что негодование ортодоксальных мусульман быстро росло. Они считали действия Акбара прямым покушением на ислам. Распространялись слухи, что мечети будут закрыты в принудительном порядке и даже разрушены. Верили тому, будто в гареме люди произносят слова: «Нет Бога кроме Аллаха, и Акбар пророк Его». Когда Акбар, чтобы умерить пьянство, приказал открыть винный магазин у ворот крепости для тех, кто должен был пить вино по предписанию врачей, зашептались о том, что к вину, запретному и без того, по приказу императора подмешана свиная кровь. Даже самые незначительные замечания Акбара оценивались как злонамеренно направленные против Корана. Бадавни был возмущен открытием, что Акбар предпочитает совершать омовение до совокупления, а не после него. Это прямо противоречит тому, что говорил Мухаммед.
Фанатики вынуждены были угомониться, однако даже во время правления Акбара существовали признаки негативной реакции, которые к концу века могли привести к ухудшению отношений между религиозными общностями по сравнению с тем временем, когда император вступал на престол. Мусульманскую оппозицию против Акбара возглавлял правоверный суннит шейх Ахмад Сархинди, который в особенности любил изречение Мухаммеда: «Любое новшество, внесенное в мою веру, должно быть осуждено»; шейх не имел влияния на Акбара и был брошен Джахангиром в тюрьму, однако его сын и внук продолжали его дело и мало-помалу все ближе подбирались к подножию трона. Бадавни описывает обожаемого им Хусаин-хана как человека, ни разу не пропустившего молитву, не прикасавшегося ни к одной женщине помимо трех своих законных жен и жившего в аскетической нищете при всем своем богатстве; Бадавни добавляет, что Хусаин «считал орехи хмельным зельем». Описание Бадавни словно по мерке изготовлено для Аурангзеба, последнего из Великих Моголов, чье правление в течение почти пятидесяти лет, с 1658-го по 1707 год, было торжеством религиозного фанатизма и предвестием гибели империи, созданной Акбаром. В конечном счете скорее победил Бадавни, а не Абу-ль-Фазл.
Я так задержался на религиозной политике Акбара и ее результатах только потому, что это попытка синтеза личности и современного ей общества, который придает правлению Акбара особое обаяние сегодня, в свете нынешних противоречий между двумя религиозными общ-ностями в Индии. Историки немало рассуждали о том, означает ли новая религия Акбара, дини Ллахи, его уход от ислама или только отказ от самых жестких его догм при сохранении основной духовной сути. Вопрос этот представляется неважным и неразрешимым — в том смысле, что Акбар, вероятно, не знал и не заботился узнать, как он сам относится к той или иной религии. Для фанатика отказ от любой части есть отказ от целого; поскольку подобное суждение опровергается, целое остается незыблемым вплоть до того момента, пока не отвергнута последняя его часть, и Акбар, разумеется, сохранял веру в Бога в той же сильной — пусть качественно иной — степени, как веру в себя. Духовная одиссея Акбара была важна не только с точки зрения его отношения к Богу, но и с точки зрения ее воздействия на отношения с легко возбудимыми и переменчивыми религиозными общностями Индии.
Произошедшие в 1580 году одновременно мятеж афганцев в Бенгалии и заговор сводного брата Акбара Хакима в Кабуле оказались последней серьезной угрозой безопасности империи. В оставшиеся двадцать пять лет его правления Акбар и его военачальники занимались подавлением мелких смут на существующей территории — Бенгалия, в частности, требовала почти постоянного внимания — и присоединением немногих, но важных новых областей. Захват в 1592 году Умаркота, где родился Акбар, был особенно желанной победой и частью овладения всеми землями Синда; за этим последовали расположенный дальше к западу Белуджистан, а также Кандагар, но наиболее важным, несомненно, оставалось включение в 1586 году в состав империи Кашмира. Императоры-Моголы необычайно любили Кашмир. Акбар, несмотря на трудную дорогу, трижды побывал в этой долине и называл ее своим садом. Большую часть гарема он оставлял в крепости Шер-шаха в Рохтаке, так как путешествие было очень трудным, а сам двигался к северу по дорогам, особо подготовленным для него. То, что император мог совершать столь долгие и дальние поездки, из которых невозможно было вернуться срочно, свидетельствовало о безопасности империи. Попадая в долину, Акбар имел возможность вести беспечное существование любознательного путешественника: он плавал на лодках, охотился на водоплавающую дичь, считал, сколько человек может забраться в дупло огромной чинары (ответ был: тридцать четыре), или наблюдал, как убирают на полях шафран, вместе со своим старшим сыном Салимом, будущим императором Джахангиром, любовь которого к Кашмиру была даже более сильной, чем у отца.
Менее успешной оказалась попытка продвинуться к югу, на Декан, — кампания, которую Акбар так и не завершил за последние двенадцать лет правления; продолженная его наследниками, она стала все более возрастающим и в конечном итоге непосильным бременем для государства Моголов. Хиндустан, как называли обширные равнины на севере Индии, имел естественные связи с империей. От устья Инда до устья Ганга раскинулись огромные просторы, не пересекаемые никакими географическими барьерами и доступные для беспрепятственного и скорого прохода большой армии. Совсем иное дело плато Декан с его природными границами: море на западе и на востоке, изогнутая великанская арка Гиндукуша и Гималаев на севере, да и само плато — местность пересеченная. К 1595 году вся эта область находилась под контролем у Акбара. Для современного экономиста с его взглядом на внутреннее развитие империя могла считать себя завершенной. Однако Акбар смотрел на дело завоевания как на свое личное занятие, а имея в виду характер могольской экономики, считал, что завоевание должно быть реальным. Не менее реальными были и трудности овладения Деканом.
С 1593 года могольская армия вела операции в Декане под началом царевича Мурада. К этому времени все три сына Акбара стали взрослыми (Салиму было двадцать четыре года, Мураду двадцать три, а Даниялю двадцать один) и уже несколько лет как привыкали к ответственности, военной и административной. Но почти полное бездействие армии в Декане проистекало из пьянства Мурада, фамильного порока, с которым Акбар справился в себе, но который довел его троих сыновей до алкоголизма. К 1599 году состояние Мурада сделалось таким, что Акбар был вынужден направить к нему Абу-ль-Фазла, поручив ему отстранить Мурада от командования. Абу-ль-Фазл добрался до лагеря царевича в начале мая, а 12 мая Мурад скончался в состоянии delirium tremens, то есть белой горячки. Абу-ль-Фазл по мере сил восстановил дисциплину в деморализованной армии и выступил на Ахмеднагар.
Внезапное превращение Абу-ль-Фазла в облеченного высокими полномочиями военачальника требует некоторых пояснений. В нескольких местах «Акбар-наме» Абу-ль-Фазл выражает обиду и недовольство по поводу того, что он в особо опасных случаях просился добровольцем на военную службу, но ему было отказано; когда он едва не умирает от какой-то болезни, то жалуется, что его желание покинуть сей лицемерный мир вызвано исключительно отказом дать ему сделать это, проявив себя в сражении. На современный взгляд подобные заявления могут показаться неискренними, но Абу-ль-Фазл, видимо, говорит правду, поскольку отлично знает, что в могольском обществе желание продвинуться ведет на поле битвы, а назначения на самые высокие посты, по сути дела, получают проявившие свои боевые способности воины. Подобно «подавателю кувшинов» Хумаюна Джаухару, Абу-ль-Фазл в качестве личного приближенного Акбара получал несколько не слишком значительных административных поручений. В 1581 году ему было доверено собрать мнения армейских офицеров по поводу предполагавшегося похода в Кабулистан; в 1585 году он был возведен в ранг тысячи зат; в 1586 году убедительно выступал на военном совете; в 1589-м был надзирающим за поварами во время поездки в Кашмир; в 1592-м возведен в ранг двух тысяч, а в 1598-м Акбар пожаловал ему боевого слона, когда Абу-ль-Фазл во главе трех тысяч солдат был направлен к Мураду сообщить, чтобы тот возвращался в Агру, поскольку его брат Данияль вскоре прибудет и примет от него командование. Смерть Мурада в первые же дни после приезда Абу-ль-Фазла временно оставила армию без главнокомандующего, и Абу-ль-Фазл с готовностью занял это место. Он взялся за командование со своим обычным рвением, отдав точные распоряжения насчет безопасного возвращения гарема Мурада в Агру, предложил людям, далеко превышающим его по социальному положению, подчиняться ему в лагере и был немало удивлен, когда они и не подумали это сделать; потом он с такой скоростью двинулся маршем на осаду Ахмеднагара, что Данияль нашел необходимым написать ему следующее: «Ваша распорядительность поразила всех и каждого. Вы намереваетесь взять Ахмеднагар до нашего прибытия, но вы должны отказаться от этого намерения». Тем не менее всего лишь годом позже Абу-ль-Фазл в самом деле взял крепость, правда, другую — Малигарх, со своим подразделением войск, и даже сам взбирался на осадную лестницу, и к нему начали прибывать послы, как к представителю Акбара, дабы выразить покорность со стороны соседних царевичей. В 1601 году он наконец отличился в жаркой битве, победив со своими тремя тысячами солдат пятитысячный отряд врага и прозрачно намекая в соей книге, что это произошло благодаря его личной отваге: «Победоносные воины едва не потерпели поражение, но явился пишущий эти строки, и враг был рассеян». Это было вдохновительно, в особенности для пишущего, но вместе с тем и весьма опасно. Второй по могуществу человек в империи, старший сын Акбара Салим, взирал на успехи Абу-ль-Фазла с черной завистью.
