Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
Тайные переговоры на квартире
Той же датой в стокгольмском дневнике Паке помечена явно добавленная позднее обобщающая заметка: «Время большевистского восстания в Петербурге. Частые обсуждения с Радеком, Гутманом, Ольбергом[55] и другими большевиками-меньшевиками. Донесения Рицлеру и подробные устные отчеты ему, на основе чего он составляет свои доклады в Берлин. — Договорился: встреча Р с Р [Радека с Рицлером] в четверг 8 ноября у меня на квартире. Но не состоится»{265}.
Таким образом, упоминаемые в дневнике обсуждения состоялись еще до большевистского восстания 7 ноября (по европейскому календарю). Если даты не перепутаны впоследствии, Альфонс Паке (по крайней мере, неофициально) был информирован о подготовке большевиками захвата власти; а через него об этом наверняка узнал и Курт Рицлер, которого в начале октября 1917 г. послали в Стокгольм для руководства и оживления деятельности германского посольства, касающейся России{266}.
Вопросы русской революции и возможности заключения сепаратного мира заслонили теперь все остальное. «Частые переговоры с большевиками и о большевиках», — записал Паке 27 ноября. Рицлер жаждал как можно скорее завязать с Воровским — временным посланником нового советского правительства — также и личное знакомство. Через 14 дней отношения были установлены. Паке торжественно протоколирует это событие как летописец, сознающий собственную всемирно-историческую роль посредника:
«8 декабря 1917 г. Субботний вечер. — Сегодня в моей квартире состоялась первая встреча для обмена мнениями о форме переговоров о мире и т. д. между представителями германского и российского правительств — по одному участнику: это действительный советник посольства д-р Курт Рицлер и (со вчерашнего дня) полномочный комиссар Совета российских народных депутатов по Скандинавским странам, большевик и инженер В. Боровский. Беседа… длилась с семи часов до без четверти восемь, В[оровский] после ухода Р[ицлера] остался еще на полчаса. Произвели друг на друга весьма хорошее впечатление. Хоть бы и дальше все пошло быстро и хорошо. Аминь, аминь»{267}.
То, что Боровский остался после ухода Рицлера, подтверждает доверительный характер отношений, выстроенных Паке. Форма, в которой он зафиксировал в дневнике это событие, также говорит о личной вовлеченности, явно выходящей за пределы чистой политики и дипломатии. По-другому обстояло дело с Рицлером, к которому Паке — более или менее официально — все же был прикомандирован и которому подчинялся уже целый год. Надо сказать, что и Рицлер — как отмечено в его дневнике (где записи делались куда более спорадически) — также воспринял приход Ленина к власти как «еще одно чудо для нашего спасения»{268}. Своего партнера по переговорам он однажды назвал даже «чудесным парнем», а Радек показался ему «трогательнейшим и одареннейшим», «абсолютно беззастенчивым, но весьма ловким и наделенным изрядным литературным дарованием», тогда как Боровский, который до недавнего времени работал инженером в немецкой электротехнической компании, произвел на него «впечатление честного и разумного человека»[56].{269}
Вместе с тем Рицлер предостерегал Берлин от «любых открытых проявлений дружественного взаимопонимания с Россией»{270}. И, будучи умнейшим последователем Макиавелли, как он сам чаще всего аттестовал себя в своих официальных высказываниях (чтобы замаскировать депрессивные и пораженческие нотки, пронизывавшие его дневники), он в докладной записке от 26 ноября не советовал связывать участь германо-российских отношений с сомнительной судьбой новых властителей. Он предполагал, что последние, видимо, в ближайшем будущем будут свергнуты, поскольку их хрупкий режим зависит от быстроты заключения мирного договора, который отвечает и германским интересам. Но дальнейшие отношения лучше выстраивать с новым правительством{271}.
Последующие контакты также были отмечены этой двойной игрой. Новая встреча состоялась уже 10 декабря на квартире Паке; третья — 14 декабря, и на ней в основном обсуждалось «место переговоров — Стокгольм или Брест?»{272} В действительности правительство рейха уже давно остановилось на прифронтовом городе Брест-Литовске. Петля постепенно затягивалась на шее большевиков, которых немцы считали обычными авантюристами, объектами германской подрывной политики.
Надо сказать, что субсидии большевистской партии в очередной раз резко возросли{273}. А предложения по кредитам и помощи, которые германское правительство поручило передать в Петроград через Рицлера, шли еще дальше. Фактически они уже свидетельствовали о далекоидущих планах экономического захвата и эксплуатации, реализация которых должна была начаться после утверждения мирного диктата в Брест-Литовске{274}.
Эти предложения о помощи, сделанные в ноябре—декабре 1917 г., не в последнюю очередь были обусловлены стремлением подвигнуть петроградское советское правительство на официальные переговоры с правительством рейха и блокировать все прямые контакты между представителями большевиков и немецкими социал-демократами, т. е. большинством рейхстага. Именно Рищтер, уже полный мрачных предчувствий возможного распространения революции на Центральную Европу, энергично саботировал все попытки подобных контактов.
Самая острая угроза в этом направлении исходила как раз от Александра Гельфанда. Во всяком случае он в эти недели пытался на свой страх и риск, выступая в двойной роли влиятельного представителя германской социал-демократии и посредника по связям с российскими революционерами, установить личные контакты между обеими партиями. Так, ему удалось убедить вождей социал-демократического большинства в рейхстаге обменяться официальными телеграммами с выражением солидарности с петроградским советским правительством и в декабре уговорить Филиппа Шейдемана отправиться в Стокгольм для переговоров с представителями большевиков. Главной их целью, вероятно, были новые шаги к созыву социалистической конференции по вопросу о заключении мира.
Парвус в первые недели эйфории от сознания власти всецело предоставил себя в распоряжение большевистского зарубежного представительства в Стокгольме и действовал — наряду с Радеком, Воровским и Ганецким — почти как четвертый член коллегии. Никто не знал, что через Радека, который в конце ноября уехал в Петроград, он направил Ленину личное прошение о возможности своего возвращения в Россию. Однако, когда Паке 15 декабря пришел на завтрак к Рищтеру с Парвусом, Шейдеманом и германо-шведским профсоюзным деятелем Вильгельмом Янсоном (втянутым в сеть секретных контактов), Рицлер уже незаметно перечеркнул завязавшиеся было отношения между большевиками и социал-демократами. Шейдемана нельзя было уговорить ни на поддержку проекта новой социалистической мирной конференции, ни на перенос переговоров из Бреста в Стокгольм.
Параллельная революционная акция
Широкомасштабные политико-стратегические планы Парвуса-Гельфанда — конечные цели которых, весьма вероятно, ему самому не были ясны — превзошли тем временем все расчеты как большевиков, так и германских социал-демократов или германского правительства. С характерной для него дерзостью он собирался создать собственную наднациональную организацию, которая носила бы как политический, так и публицистический, как разведывательный, так и коммерческий характер. Она должна была служить инструментом германско-русской мировой революции, движимой, как полагал Парвус, закономерностями социально-экономического развития и геополитических условий.
В данном контексте следует рассматривать тот факт, что Парвус во время встречи 15 декабря спросил Паке о его планах на будущее и, когда тот высказал пожелание как можно скорее оказаться в захваченном большевиками Петрограде, тут же задал ему вопрос, не собирается ли Паке написать об этом книгу[57]. Все знали, что в издательствах Парвуса высокие гонорары. Паке проявил заинтересованность{275}. На следующей встрече 12 января Парвус в общих чертах раскрыл ему свой план: «основание кр[упного] западно-восточного] телеграфного агентства». Паке предстояло отправиться не в Петроград, а сначала в Киев и Одессу, и оттуда слать свои корреспонденции{276}.
В записке Брокдорфа-Ранцау, написанной в конце декабря 1917 г., этот проект Гельфанда назван «информационной организацией с большим размахом», которая должна была работать как внутри России, так и вне ее: «Он [Парвус] задумал создать центр в Берлине для этого “Всеобщего пресс-бюро”, а затем организовать его филиалы в Стокгольме и Копенгагене. Он потребовал для этого четыре миллиона марок, заявив, что за эти деньги он сможет получать со всей России вплоть до Тихого океана надежные сведения, которые он, чтобы противостоять тенденциозным сообщениям Антанты, будет распространять по всему миру»{277}.
