Вадим Медведев - РАСПАД. Как он назревал в «мировой системе социализма»
Было эксгумировано 925 трупов. Единственное совпадение с выводами комиссии польского Красного Креста состояло в том, что расстрел производился из немецкого оружия выстрелами в затылок. Показания жителей близлежащих сел на этот раз свидетельствовали о расстреле поляков осенью 1941 года. Упоминалось о документах, найденных в захоронении и относящихся к периоду от 20 ноября 1940 г. до 20 июня 1941 г. Но их тексты или фотокопии так и не были опубликованы.
Катынский вопрос поднимался на Нюрнбергском процессе. «Факт расстрела» в сентябре 1941 года 11 тыс. польских офицеров в катынском лесу фашистскими захватчиками фигурировал в обвинительном заключении в отношении главных военных преступников, составленном коллективными усилиями обвинителей СССР, США и Великобритании. Однако в приговоре Международного военного трибунала катынский расстрел не упоминается.
В официальных документах и выступлениях представителей западных держав в период второй мировой войны советская версия Катынского дела не оспаривалась. Но с началом «холодной войны» этот вопрос был поднят: в 1951 -1952 годах в соответствии с резолюцией конгресса США при палате представителей работала специальная комиссия, которая пришла к выводу, что «русские не смогли предоставить убедительных свидетельств Нюрнбергу». Было выражено пожелание получить от советского правительства новые факты относительно убийства польских офицеров в катынском лесу. В ответной советской ноте делались ссылки на выводы комиссии Бурденко.
Что касается западной историографии и публицистики, то в них, как правило, излагалась гитлеровская версия событий в Катыни. Значительная часть польских историков считала НКВД виновным в расстреле польских офицеров, а в учебнике по истории для учащихся 8-х классов польской школы без комментариев и разъяснений приводились советская и гитлеровская версии Катынского дела.
Руководители Польши деликатно, без какого-то драматизирования и нажима, но все же довольно твердо ставили вопрос о получении дополнительных материалов по Катынскому делу. Они говорили нам, что не настаивают на изменении нашей позиции, но убедительно просят предоставить какие-то документы, подтверждающие нашу версию, и контраргументы, опровергающие утверждения о ее несостоятельности.
Мое первое же соприкосновение с Катынским делом, ознакомление с уже имевшимися материалами не оставили сомнений в том, что вопрос не закрыт, в нем остается много неясностей, загадок, противоречий, которые все равно придется прояснять и давать на них ответ. От этого никуда не уйти. Для меня это стало особенно очевидно после того, как начались регулярные контакты с Ярузельским, Чиреком, Ожеховским и другими польскими партнерами.
Я стал настойчиво ставить вопрос перед Горбачевым о необходимости возвращения к этой проблеме. Эту позицию разделяли Шеварднадзе и Яковлев. Несколько раз, в том числе и в моем присутствии, Горбачев давал поручения руководству КГБ о поиске и представлении документов, которые пролили бы свет на эту проблему. Да и сам я разговаривал не раз с Чебриковым, но безрезультатно. Неизменно следовал ответ: комитет не располагает какими-либо материалами, относящимися к этому событию.
Как потом стало известно, ответ формально был правильный, ибо все документы по этому делу по специальному решению ЦК были в комитете уничтожены. Но, я думаю, и особого желания у КГБ заниматься этим вопросом не возникало. Не знаю, было ли известно его руководителям решение об уничтожении документов, но можно было поискать и косвенные свидетельства, наконец, людей, причастных к трагическим событиям. Ведь потом-то кое-что обнаружилось.
По этой же причине – отсутствия каких-либо новых материалов и свидетельств – не рассматривалась в Политбюро «записка четырех» – А. Яковлева, В. Медведева, Э. Шеварднадзе и С. Соколова, в которой ставился вопрос о необходимости вернуться к рассмотрению Катынского дела.
Между тем в ожидании результатов поиска новых материалов приходилось сдерживать какие-то действия с польской стороны, а также отдельных органов печати и информации. Как-то позвонил мне Элем Климов и информировал, что осенью к нам собирается приехать Анджей Вайда, который хочет сделать фильм по катынской трагедии. Пришлось просить Климова уговорить польского режиссера подождать с осуществлением такого плана.
Ситуация особенно обострилась в связи с развертыванием работы советско-польской комиссии историков. Сопоставление польских и советских источников позволило точно установить, как польские офицеры оказались в советских лагерях, что с ними происходило до июня 1940 года. Но дальше – полный провал. Существование лагерей до 1941 года ничем не подтверждается, а главное – версия о расстреле немцами поляков никак не состыковывается с предшествующими достоверно установленными фактами.
Вот как было дело. К середине сентября 1939 года большая часть территории Польши была захвачена немецко-фашистскими войсками. Оставшиеся части польской армии вытеснены на Восток – на территории Западной Белоруссии, Западной Украины и частично Литвы, входившие тогда в состав Польши. Во время польского похода Красной Армии, начавшегося 17 сентября, оказавшиеся здесь польские солдаты и офицеры были разоружены и интернированы.
По данным, подтверждаемым перепиской и другими документами, офицеры были размещены в трех лагерях – в Козельске (в 70 км юго- западнее Калуги), Старобельске (в 80 км севернее Ворошиловграда) и Осташкове (в 100 км западнее Калинина, на озере Селигер).
Польские офицеры в Латвии и Литве после вхождения этих стран в состав СССР летом 1940 года были размещены в лагере Грязовец близ Вологды. Сюда же попала группа офицеров из первых трех лагерей. Когда в августе 1941 года было подписано советско-польское соглашение о совместной борьбе с гитлеровской Германией, эти офицеры составили основную часть офицерского корпуса армии Андерса.
Сведения о судьбе польских офицеров, находившихся в Козельске, Осташкове и Старобельске, обрываются июнем 1940 года. И никаких документов о них больше не появлялось.
В мае 1988 года польская часть комиссии передала советским партнерам сравнительный анализ сообщения советской специальной комиссии под руководством академика Бурденко и доклада польского Красного Креста о массовых захоронениях в Катыни со ссылкой на то, что этот анализ проделан по поручению ЦК ПОРП.
Это была еще одна попытка польских ученых убедить нас на основе косвенных данных в том, что аргументация специальной комиссии страдает серьезными изъянами и не вызывает доверия.
Подвергнута была сомнению сама цифра погибших польских офицеров, приводимая в сообщении, -11 тыс. человек. Дело в том, что все эксгумированные комиссией польского Красного Креста в апреле 1943 года трупы оказались из одного лагеря – козельского. В связи с этим возникает вопрос о судьбе бесследно пропавших польских офицеров, размещавшихся в Осташкове и Старобельске.
Польскими историками отмечалось отсутствие доказательств существования лагерей для интернированных польских офицеров в Катыни и близлежащей местности, а также неправдоподобное обоснование невозможности эвакуации этих лагерей в сентябре 1941 года. Если польских офицеров нельзя было эвакуировать и они были брошены охраной на произвол судьбы, то как объяснить, что никто из них не пытался бежать, чтобы спастись от наступавших фашистов, скрыться в лесу, среди населения.
В сообщении специальной комиссии говорилось об использовании интернированных офицеров на строительных и ремонтно-дорожных работах. Но среди них были и инвалиды. Да и вообще в лагерях СССР для интернированных польских офицеров трудовой повинности не было.
Указывалось и на тот факт, что после мая 1940 года письма интернированным польским офицерам от родных и близких возвращали с надписями: «Адресат неизвестен». Хотя до этого момента переписка велась. А письма, направляемые польскому Красному Кресту или советским властям за разъяснением, оставались без ответа.
Наконец, обращалось внимание и на то, что катынское преступление не было названо в Нюрнбергском приговоре, а советский представитель в Нюрнбергском трибунале не заявлял возражений или особых мнений по этому вопросу.
Подводя итоги сравнительному анализу, польские историки писали «о загадочном, неконкретном, избегающем уточнений характере сообщения специальной комиссии, его внутренней противоречивости, что дает основание сомневаться в его достоверности», и оно «не может вызвать доверие польского общественного мнения».
В начале июля 1988 года, непосредственно перед визитом Горбачева в Польшу, получив эти материалы, я составил справку о Катынском деле и направил ее Михаилу Сергеевичу, сопроводив запиской следующего содержания:
