Густав Гилберт - Нюрнбергский дневник
Выступление немецкого сотрудника, достоверность показаний которого сомнений вызывать не могла и которые окончательно подтвердили факт и преступный характер массовых казней, непосредственным участником которых он был, весьма удручающе подействовало на обвиняемых.
Обеденный перерыв. Сразу же после заседания Геринг попытался свести на нет правдивость показаний Олендорфа.
— Ага, еще один, запродавший душу врагу! И что же эта свинья рассчитывает вымолить таким образом? Все равно ему висеть!
Функ выразил вялый протест, пытаясь вступиться за Олендорфа, он считал его одним из самых достойных и добросовестных работников своего министерства; но мнению Функа, нет никаких оснований сомневаться в том, что этот человек решил честно во всем признаться ради достижения истины. И кое-кто из остальных обвиняемых также считал, что достоверность показаний Олендорфа вряд ли можно оспаривать. Франк даже высказал уважение к тому, кто готов подписать свой смертный приговор ради установления правды. Позже Функ обратился ко мне:
— Я не считаю, что после всего этого его можно считать плохим немцем; моя позиция вам известна.
В столовой Фриче был подавлен настолько, что у него пропал аппетит. Фрик же заметил, что, дескать, в такую солнечную зимнюю погоду неплохо было бы прокатиться на лыжах. Отложив вилку в сторону, Фриче бросил мне полный отчаяния взгляд, после чего выразительно посмотрел на Фрика.
Когда обвиняемые направлялись в зал на послеобеденное заседание, побелевший от ярости Фриче саркастически бросил мне:
— Отпустите нас побегать на лыжах, герр доктор!
Послеобеденное заседание.
Во время перекрестного допроса Олендорфа.
Шпеер через своего адвоката сделал заявление, которое произвело эффект разорвавшейся бомбы. Он спросил, известно ли свидетелю, что в феврале Шпеер предпринимал попытки устранить Гитлера, а Гиммлера за все его преступления выдать неприятелю.
Это заявление буквально огорошило всех обвиняемых, сидевший в своем углу Геринг стал бурно выражать свое негодование.
В перерыве Геринг бросился через всю скамью подсудимых к Шпееру и, кипя от злости, осведомился у него, как он мог отважиться на свое изменническое заявление на открытом судебном заседании?! Как он посмел нарушить единство фронта?! Между обвиняемыми возникла словесная перепалка, и Шнеер произнес буквально следующее: «Убирайся к чертям!» Геринг от такого поворота лишился дара речи.
В поисках единомышленника он наклонился к Функу и сказал:
— Между прочим, но поводу Олендорфа вы были правы.
После этого Геринг, вернувшись на свое место, продолжал громким шепотом клясть Шпеера и его «измену», сидевшие рядом с ним Гесс, Риббентроп и Кейтель всем своим видом выражали ему явную поддержку.
Затем полковник Брукхарт вызвал к свидетельской стойке сотрудника гестапо Висличены; последний рассказал о том, как собственными глазами видел приказ Гиммлера, в котором тот распоряжался об «окончательном решении» еврейского вопроса и из которого явствовало, что автором этого документа был Гитлер. Начальник подразделения гестапо Эйхман, руководивший пресловутым отделом IV В4, занимавшимся евреями, заявил, что «в этом приказе под словосочетанием «окончательное решение» подразумевалось планомерное, физическое истребление лиц еврейской национальности восточных оккупированных областей… Я сказал Эйхману: «Дай ты Бог, чтобы у наших врагов не было возможности поступить подобным образом с немецким народом», на что Эйхман ответил, что нечего впадать в сантименты; это приказ фюрера, и должен быть исполнен». Программа уничтожения евреев была начата еще при Гейдрихе и продолжалась при Кальтенбруннере.
Тюрьма. ВечерКамера Геринга. В этот вечер у Геринга был измученный и подавленный вид.
— Плохой был сегодня день, — произнес он. — Этот проклятый кретин Шпеер! Видели, как он унизился на сегодняшнем заседании? Боже милостивый! Черт бы его побрал! Как он мог пойти на такую низость и все ради того, чтобы спасти от петли свою поганую шею! Я чуть было не умер от стыда! Подумать только — немец идет на такую низость, ради нескольких лет мерзкой жизни — ради того, чтобы еще несколько лет хлеб на дерьмо переводить, простите за такую откровенность! Боже ты мой! Черт возьми!Вы думаете, я способен на такое ради продления своей жизни? — Геринг впился в меня горящим взором. — Да мне наплевать с высокой башни, вздернут ли меня, утону ли я, погибну ли в авиакатастрофе или обопьюсь до смерти! Но должно же существовать в этом треклятом мире хоть какое-то представление о чести! Покушение на Гитлера! Ха-ха! Боже милостивый!!!Я готов был сквозь землю провалиться! И вы думаете, я стал бы выдавать кому-то Гиммлера, даже если он хоть сто раз виновен? Черт возьми, да я его собственными руками прикончил бы! И если уж говорить о суде, суд этот должен быть немецким! Американцам ведь как-то не приходит в голову выдавать нам своих преступников, чтобы мы им здесь выносили приговоры!
Вскоре Геринг был вызван на встречу с адвокатом; когда мы выходили из камеры, он снова вернулся к своей излюбленной браваде, явно из расчета произвести эффект на присутствовавших вокруг охранников и остальных обвиняемых, если они, конечно, его услышат сквозь двери своих камер.
Камера Шпеера. Шпеер встретил меня нервозным смешком:
— Ну как? Подкинул я бомбочку! Рад вашему приходу — да, теперь мне придется туговато! Нелегко было отважиться на такой шаг, я имею в виду, что я уже давно принял это решение, и все же ох как тяжко было заявить об этом.
Он лишь сожалеет о том, продолжал Шпеер, что так и не заявил о своей готовности взять на себя часть вины за свою принадлежность к партийному руководству и за оказанную Гитлеру поддержку.
— Вот я сейчас вам кое-что покажу — это пока что наброски, но мы должны заявить либо о своей виновности, либо о невиновности, и по приведенным здесь пунктам обвинения я заявляю о своей невиновности.
Шпеер продолжал перебирать разложенные на столе бумага.
— Само собой разумеется, я сейчас несколько взволнован. Геринг набросился на меня — я, видите ли, нарушил единство. Даже Дёниц, и тот наговорил мне резкостей, а вы знаете, что мы с ним были очень дружны. Вот, вторая страница.
Я прочел заявление Шпеера, подготовленное им для адвоката, в котором он признавал себя виновным за руководство всем вплоть до финальной катастрофы. Далее Шпеер детально разъяснял свой план, суть которого заключалась в похищении десяти ведущих партийных деятелей, в частности, Гитлера, Гиммлера, Геббельса, Бормана, Кейтеля и Геринга, и доставке их на самолете в Англию, однако в последнюю минуту осуществлению этого замысла помешало малодушие заговорщиков.
— Конечно, сейчас все на меня ополчились, — констатировал Шпеер. — Это лишь доказывает необходимость того, что хоть кто-нибудь должен был попытаться свалить этого безумца, а не до последней минуты плясать под его дудку. Опасаюсь только, что теперь найдется какой-нибудь ненормальный, который будет мстить моей семье. Вам с самого начала была известна моя позиция. И у меня нет никаких иллюзий насчет своей собственной участи. Но вот судьба немецкого народа и моей семьи мне не безразличны.
Я заверил его, что и на немецкий народ снизошло отрезвление, и что его семье ничего не грозит.
4 января. Геринг против ШпеераУтреннее заседание. Обвинение против генерального штаба и ОКВ.
В перерыве я услышал, как Йодль, впервые побагровев от возмущения, сказал своему адвокату:
— Тогда пусть эти генералы-свидетели, которые поносят нас ради того, чтобы уберечь от петли свою окаянную шею, уяснят себе, что они такие же преступники, как и мы, и что им тоже полагается болтаться на виселице! Пусть не думают, что им удастся откупиться, свидетельствуя против нас и утверждая, что они, дескать, мелкие сошки!
Обеденный перерыв. Внезапно Геринг во время обычной непринужденной беседы с обвиняемыми в бешенстве грохнул кулаком по столу:
— Черт возьми! Да мне в высшей степени наплевать на то, что враг сделает с нами, но мне не но себе, когда я вижу, как немцы предают друг друга!
Ширах поднялся и кивком головы заверил его, будто бы собирается выполнить его распоряжение.
— Пойдите к этому идиоту и поговорите с ним! — бросил Геринг.
Я увидел, как Ширах и Шпеер, расхаживая взад-вперед по коридору, оживленно о чем-то дискутируют. О теме их беседы я мог заключить но брошенной на ходу Шпеером реплики: «…для этого он оказался трусоват».
Тюрьма. ВечерКамера Шпеера. Шпеер передал мне состоявшийся у них с Ширахом разговор.
— Он пытался убедить меня в том, что я покрыл позором себя и свое доброе имя в Германии, о том, что Геринг рассвирепел и так далее. Я ответил ему, что не удивлен таким оборотом, и что Герингу следовало свирепеть, когда Гитлер тащил за собой весь народ навстречу погибели! Будучи вторым человеком в Рейхе, он обязан был предпринять что-то, но оказался трусоват! Вместо этого он предпочитал одурманивать себя морфием и стаскивать к себе наворованные со всей Европы предметы искусства. Я не церемонился и выложил все начистоту. Их всех бесит, что я доказал им, что они не должны были сидеть и молчать. Понимаете, Геринг до сих пор корчит из себя «великую личность», веря в то, что ему, военному преступнику, пристало рулить здесь всем и всеми. Знаете, что он мне вчера сказал? «Вы не предупредили меня, что собираетесь об этом заявить!» Как вам это нравится? — Шпеер нервно усмехнулся.
