Антон Керсновский - История Русской армии
2-я бригада — генерала Дитерихса — отправлена была на Балканский фронт в Салоники. В ноябре 1916 года она рванула казавшиеся неприступными германо-болгарские позиции и взяла Битоль, положив на своей крови начало грядущего освобождения Сербии. Геройская бригада вся легла в этом победном бою, и когда пришло приказание выйти в резерв, исполнить его было уже некому. Сменившие русских стрелков французские егеря могли только отсалютовать полю, где недвижно на своей последней и вечной позиции лежали битольские победители. Так погибла 2-я Особая бригада русской армии — единственная воинская часть во всем мире, ни разу не отступавшая за все свое существование!
Легион Чести — единственный обломок гранитной русской скалы в бурном море грандиозных сражений восемнадцатого года — победно пронес свой значок и русское имя сквозь огонь двадцати сражений от Эны до Рейна. Этот последний русский батальон под командой туркестанского стрелка полковника Готуа первый из всех союзных армий Фоша прорвал знаменитую линию Гинденбурга в сражении с 1-го по 14 сентября при Терни-Сорни и 16 декабря 1918 года вступил в Майнц. Полковник Готуа — черный полковник, как называли его французы — в свое время, служа в рядах 8-го Туркестанского стрелкового полка, взял штыковым ударом господский двор Боржимов.
В общем, кадровый состав наших пехотных частей был отлично подготовлен своими офицерами. Большое количество запасных (свыше половины строевого состава даже
в первоочередных войсках) понизило качество нашей пехоты сразу же по выступлении в поход — по среднему возрасту людей и по степени их втянутости наши полевые дивизии равнялись германским резервным.
Милютинский Устав 1874 года с его антигосударственными льготами по образованию и особенно по семейному положению неизбежно должен был снизить качество войск при мобилизации — малочисленность обученного контингента запасных приводила к тому, что в строй у нас ставили значительно более старые сроки, чем у противника. При этом надо иметь в виду, что благодаря экстратерриториальной системе комплектования войска при мобилизации пополнились совершенно чужими людьми.
Нестроевой дух милютинских учреждений и пресловутая хозяйственность Ванновского и Куропаткина привели к тому, что русская армия игнорировала существование унтер-офицеров запаса. Учет запасным нижним чинам велся по 45 различным категориям — графам. Были графы хлебопеков, кузнецов, слесарей, плотников, сапожников, даже каретников, но не было первой и самой важной унтер-офицеров. Из-за деревьев проглядели лес…
Как следствие, при мобилизации старые опытные взводные и фельдфебели запаса назначались в строй старшими звеньев, а то и рядовыми. Они погибли в первых же боях, и когда зимой 1914/15 годов в запасные батальоны хлынул поток молодых солдат и ратников 2-го разряда, обучить их уже было некому.
Наша пехота изумила неприятеля своим применением к местности и быстротой самоокапывания, но еще больше своей способностью переносить самые жестокие потери, не утрачивая своих боевых качеств.
Командир 1-го германского резервного корпуса генерал фон Морген, которому первые месяцы войны пришлось иметь дело исключительно с посредственными нашими дивизиями, в своем рапорте кайзеру в январе 1915 года писал, что русская пехота совершенно не оправдывает себя в атаке и не умеет действовать наступательно. Писалось это накануне Прасныша, где корпус Моргена был разгромлен сибиряками. Генерал фон Морген ставит русскую артиллерию в пример германской и признает значительное превосходство наших артиллеристов над своими. Он отмечает способность русской пехоты совершать очень большие кавалерийские — переходы.
Искусство ружейной стрельбы — этот конек после маньчжурского периода, на который было затрачено столько времени и усилий — оказалось в условиях войны малоприменимым. Отдельные блестящие эпизоды — вроде отражения бородинцами выдержанным ружейным огнем наскоков неприятельской конницы — не в счет. На полях сражений царил артиллерийский и пулеметный огонь. После гибели кадрового состава наша пехота стреляла так же плохо, как и неприятельская. Пополнения вовсе не умели стрелять, да и в хорошо обученных частях при наступлении перебежками забывали переставлять прицелы.
Огромный вред принесла частая смена полковых командиров — назначение на короткие сроки командирами полков офицеров Генерального штаба, незнакомых со строем и чуждых полку. За время войны каждый полк имел двух, трех, а то и четырех таких моментов. Одни смотрели на вверенную им часть лишь как на средство сделать карьеру и получить прибыльную статутную награду. Другие, сознавая свою неподготовленность, лишь отбывали номер, взвалив все управление полком на кого-либо из уцелевших кадровых капитанов либо подполковников батальонных командиров.
Боевые хроники наших полков Мировой войны не сохранили доброй памяти об этих мимолетных командирах, совершенно не интересовавшихся вверенным им полком. До чего часты были смены командиров, видно из того, что каждый полк за три года войны переменил 4–6 командиров, а то и больше. 319-й Бугульминский пехотный полк за первые 12 месяцев имел 10 командиров и командовавших (причем боевой убыли не было).
Ставка не сознавала огромного значения должности командира полка. Полк отнюдь не чисто тактическая инстанция, как батальон или дивизия. Это инстанция духовная. Полки — носители духа армии, а дух полка — прежде всего зависит от командира. В этом все величие призвания полковника. На должность командиров полков следовало назначать носителей их духа и традиций — уцелевших кадровых батальонных либо даже ротных, произведенных за боевые отличия. Только такие командиры, любившие свой полк, могли бы сплотить вновь переменившийся от беспрестанной убыли и пополнений офицерский состав.
Само собою разумеется, надо было дать офицерам Генерального штаба необходимый строевой и боевой опыт. Но это надлежало делать до производства их в полковники, назначая подполковников и капитанов Генерального штаба командирами батальонов, — инстанции чисто тактической, где бы они с пользой могли применять своя познания.
* * *
Конницы у нас было очень много, и была превосходного качества. Но организация ее была неудачной, и возглавлялась она, за редкими исключениями, начальниками, совершенно ее недостойными.
В мирное время кавалерийские дивизии были включены в состав армейских корпусов. Этот разумный порядок был нарушен при объявлении мобилизации, когда конница была брошена на границу прикрывать наше стратегическое развертывание. Когда же развертывание это закончилось, то кавалерию вместо того чтобы вернуть корпусам, то есть собственно войскам, оставили в подчинении штабам армий. Конницу придали не войскам, а далеким штабам.
Получилось безобразное положение: войска, то есть пехота и артиллерия, дрались сами но себе, а кавалерия болталась где-то на отлете — тоже сама по себе, получая указания не от непосредственно ведущей бой инстанции — командира корпуса, а из штаба армии с неизбежным опозданием. Несоответствие подавляющего большинства наших кавалерийских начальников, отсутствие у них кавалерийского глазомера и паралич инициативы довершали остальное. Победоносная пехота в бессильной ярости смотрела на берущую на передки неприятельскую артиллерию, на уходящие обозы, на расстроенную пехоту противника вне пределов ее граненого штыка. Надрывный ее крик Кавалерию! Кавалерию! замирал, не встречая отклика. А в это самое мгновение кавалерия, потоптавшись весь день за обозами 1-го разряда, стройно, уставными ящичками, шла на ночевку — за двадцать верст в тыл, а штаб дивизии в уютной помещичьей усадьбе безмятежно писал приказ на завтрашний день, бывший точным повторением только что прошедшего…
Так было в первых боях — под Гумбинненом, Томашовом, Злочевом, Перемышлянами, Фирлеевом, Рогатином, Равой Русской… Так осталось и впоследствии — под Сандомиром, Варшавой, Кольцами, Лодзью… Граф Келлер был исключением. Новиков, Мориц, Шарпантье, Хан Нахичеванский были правилом.
Сухотинский дух был силен. Увлечение ковбоями американской междоусобицы Шерманом и Шериданом — повлекло за собой то, что мы по опрометчивости сделали второй шаг, не сделав первого, — стали заводить стратегическую конницу, упустив создать войсковую. За блестящими исключениями Городенки и Ржавенцев, конные корпуса не оправдали возлагавшихся на них надежд и не принесли армии никакой пользы. Наоборот, вбирая в себя конницу и замораживая ее в своих ящиках, они принесли армии очень большой вред.
Старшие начальники конницы создались еще в школе Сухотина. Они были знатоками уставных построений и перестроений, ревнителями пешего строя, ценителями спокойных биваков в глубоком тылу и, наконец, людьми своей упадочной эпохи, больше всего боявшимися инициативы. Перевоспитание конницы великим князем Николаем Николаевичем не успело коснуться старших начальников, бывших в сухотинские времена уже штаб-офицерами. Кроме того, это перевоспитание коснулось почти исключительно берейторской части и мало повлияло на тактические навыки. Лошадиный генерал далеко не оказался равнозначащим кавалерийскому начальнику. Со всем этим великолепный состав нашей конницы оказал русской армии неоценимые услуги, скрыв от глаз врага наше стратегическое развертывание. Конница стяжала славу себе и русскому оружию всякий раз, когда ее лавы одухотворялись и управлялись достойными ее начальниками.
