Михаил Садовяну - Жизнь Штефана Великого
— Кто сей мудрец, княгиня? — с улыбкой осведомился Штефан. — Уж не крымский ли врачеватель?
— Нет, не Солом, господин мой, — поспешила возразить княгиня, не краснея, ибо лицо ее покрывали румяна. — Жертвы-то они хороши, особливо когда их приносят другие.
— Верно, — согласился, улыбаясь, воевода. — Тяжко, когда плоды стараний отравлены горечью. Ведомо мне: лишь Христос, вольный в жизни и смерти, смог до конца остаться терпеливой жертвой; мы не смеем уподобиться ему.
Княгиня вздохнула.
— Будучи еще девой несмышленой, я тоже так подумала однажды. В год, когда ты развеял войско Солимана-Скопца — народ ждал тебя в Сучаве во главе с владыкой Феоктистом, чтобы славить победителя неверных. И я, бедная, ждала, ибо давно не видела тебя; и радовалась твоему приезду. А ты, государь, только успел сосчитать знамена и полон у Высокого моста, как опять воссел на коня и спустился в Нижнюю Молдавию к Дунаю. А потом призвал ты народ свершить и другие державные дела и задержался так; что увидела я тебя лишь весной. С той поры желала я тебе, господин, покоя и защиты, но ты не глядел на меня. Не наберись я духом еще тогда, может быть, прошел бы ты по жизни, не изведав моей любви. Положен отдых и мир тому, кто никогда не знал их. По моему разумению, Порта была бы очень довольна замирению в Молдавии.
Так, наравне с собственными сомнениями и заботами, толкала Штефана-Воеводу в руки филистимлян и лукавая любовь княгини Войкицы. Посольства его к туркам были удачливы и уговор — добрый. Страна радовалась и славила господаря за обретенный покой; но княжичу Алексэндрелу, правителю земель от Бакэу до самых секлеров и горцев, пришлось отправиться в Царьград. Он был залогом мира. Печально было расставание с отцом, но с городом Бакэу он прощался без сожаления; его ждала роскошная жизнь столицы мира.
Возраст и разочарования утихомирили, казалось, неукротимый нрав Штефана-Воеводы; но именно это и причиняло ему самое тяжкое страдание.
Глава IX
О кринице искупления и начале войны с крулем Альбрехтом; о Козминском сражении и ратном пиру в Хырлэу
Подворье стояло на краю пустыни, в том самом месте, где некогда высилась глиняная церковка. Были там покои для иноземных путников и помещения для слуг и скота; и наипаче знаменитая криница, куда по глиняной трубе вода стекала из-под дальней горы. Турки в крепостях называли это место Богдан-пунар[122], а молдаване — Господаревой криницей. Подворье содержалось на деньги Штефана. Тут можно было найти и сменных коней; жившие у рубежей рэзеши стояли тут поочередно дозором. Их было восемь, а с сотником — девять. По словам иных рэзешей, у которых только и дела было, что стоять в дозоре язык чесать, — господарь хотел построить в том месте святую пустынь, приписанную к Путненской обители и Зографскому монастырю на Афонской горе; когда же черные правители основались в Белгородской крепости, и Штефан-Воевода учинил мир с султаном Баязетом, то строительство забросили. Сказывают, господарю во сне привиделась та самая криница искупления.
Однажды вечером под самые Рождественские праздники отдыхали на том подворье крымские послы и львовские купцы. И беседовали они с сучавскими купцами-армянами, знавшими, как свои пять пальцев, все государевы дела. Туг же сидел дозорный сотник, добивавшийся от сучавцев разных пояснений.
— Крымчаки, — говорили те, — следуют к господарю с грамотами и дарами сукнами по меньшей мере на 60 татарских золотых. И нужно им непременно быть в Сучаве к 26 декабря, чтобы на Штефанов день попасть к господарю. Хотят поздравить его с днем ангела и поднести сукна. А уж о грамотах послы и не упоминают. Только мы-то знаем, что в них написано. Теперь между крулем и султаном замирение, а Гирею хотелось бы наскрести кое-какой ясырь для своих татар. И спрашивает господаря нашего, когда он желает идти ратью в Лехию, чтобы поддержать его дескать своими яртаулами.
Нельзя сказать, чтобы рэзешскому сотнику, его милости Тоадеру Боре из Бырладской земли такое дело претило. Три года тому назад ходил он с господарем в Пругье и неплохо промыслил тогда. После долгой и крепкой дружбы с Лехией, его светлость господарь Штефан почему-то прогневался на польское королевство.
— Честной боярин, — ответил старшина сучавских купцов, — знать-то ты хорошо знаешь почему, а хочешь выведать у нас знаем ли мы.
— Может быть и знаю, — гордо возразил рэзеш, шевельнув усом. — А что скажут ваши милости?
— Да что мы можем сказать? Одно разве, что правда на стороне господаря. Хранится у него древнее заемное письмо, еще от Александра-Воеводы Старого. И лежит это письмо на 3000 золотых в государевой казне, и круль до сих пор еще не рассчитался по ней. "Думали мы, — говорит господарь, — что будем едины на пользу наших земель; думали мы, что получим ратную помощь в лихую годину. А когда каждый старается только для себя, так и мы поступим так же". Того ради вступил он в Покутье, означил новый рубеж и поставил своих пыркэлабов.
— А мы неплохо там промыслили, — заметил, шевеля усом. — Так вы, честные купцы, думаете, что это самое письмо от Александра Доброго еще сохранилось?
— Должно быть, сохранилось.
— Может статься. Только вот, что я скажу милостям: господарев меч наилучшая расписка.
— Это верно, — поспешно согласились купцы.
Татарские послы, отужинав, сидели и слушали, ничего не понимая. Их было двое, один старый, с седой бородкой в виде мочалки, с толстыми черными губами, обветренными декабрьской стужей; другой — молодой и проворный, с почти белобрысым лицом, редко встречающимся у татарского племени. Это был Ахмет-мурза, тот самый, что за три года шесть раз побывал со своими отрядами в Польше. Старика звали Ливан Кадыром, и был он самым доверенным человеком Гирея.
— Что говорит начальник стражи? — спросил Ахмет купцов.
Старшина, учтиво поклонясь, поведал притчу с распиской. Старик счел нужным посмеяться, обнажив при этом последние оставшиеся зубы: два нижних, один — верхний.
— Есть и другой долг, — сказал он. — Тот не оплатишь и всем Покутьем. Спроси начальника стражи, ходил ли он со Штефаном-Воеводой в Коломию. Ходил?
— Говорит — не ходил.
— А может, хотя бы знает, что там было?
— Говорит, что молдавские и ляшские бояре изрядно там поели и попили.
— Возможно, но было там и другое, сам Штефан-Воевода — никому о том не говорит, только иногда булатным железом пишет. Расчет еще не окончен; и сей начальник стражи, если ему угодно, еще побывает в ляшской стороне.
Когда сотнику Тоадеру Боре перевели слова татарина, он задумался. Что там могло стрястись? Одному господу богу известно. Да и какое нам дело, рэзеши, до господарских забот? Конечно, можно делать вид, что знаешь обо всем на свете, а коль случится такой тайный промысел, то лучше молчать и улыбаться: дескать, мы тоже знаем толк в таких делах. А что, если его величество круль обругал Штефана-Воеводу? Возможно и обругал. Оттого, должно быть, и замирился вскоре господарь с султаном Баязетом. А все вроде не верится: ведь короли да цари люди иного склада, не оскверняют уста свои непотребными словами.
— Что бы там ни было — а вышло неплохо, — заговорил он, поворотясь к купцу. — Из-за той досады замирилась Молдавия с землей, откуда набегали волки. Теперь стада наши пасутся до самых дунайских заводей; турок не осмеливается хватать овцу, знает, что лишится головы. Такой мир и покой настал, что денно и нощно славим всевышнего, за добрую мысль господаря. Нашим хлебным ямам уже не грозит опасность; скотина тучнеет на полянах и отгонных полях. Наступили семь изобильных лет, про которые в книгах сказано. Господарь разъезжает по стране, жалуя людям земли и творя правый суд. И кое-кто из сермяжников за отвагу выходит в бархатишки. Искусные зодчие возвели новые хоромы в Васлуе, Яссах и Хырлэу, другие завершают в разных местах господаревы храмы; много милостей увидели от князя чернецы и попы. Теперь, что ж выходит? Раз у нас все хорошо, то следует и нам стать волками для других? Что говорит старый татарин?
— Хан опять поднимает рать?
— Этого он не может признать, — отвечал с улыбкой сучавский купец. — Но посольства князей и королей, в мирное время имеют свой особый смысл; ведь у них много дела нет на этом свете — им лишь бы воевать. Что еще угодно твоей милости спросить?
— Спроси молодого мурзу, хорошо ли погулял в Лехии на похоронах круля Казимира? Все королевские войска с панами были тогда в Кракове, а крымские отряды пустились в это время грабить.
— Не способно нам такое спрашивать. И так видать, что хорошо погуляли.
— А как им гулялось после похорон, когда круль Альбрехт собрал войско?
Купцы засмеялись. В самом деле, такого отважного и гордого короля давно не знала Польша. Кому не ведомо, какую трепку задал тогда Альбрехт татарам? И все же они успели нагрузить кибитки и умчаться восвояси. Татары не воюют; они нападают ради ясыря; таков их закон.
