Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Значительно позднее того, как этот термин стал использоваться в медицине и теософии, с ним произошла обычная, часто встречающаяся метаморфоза — он был использован в совсем другой, далекой от вышеперечисленных областей науке. При этом само собой несколько изменилось и понятийное содержание термина. Сделал это современный литературный критик В. Беньямин, который ввел термин «аура» в эстетику, обозначив им сиюминутную неповторимость эстетического переживания и возникающую при этом некоторую дистанцию, отрешенность от самого объекта или явления, вызывающего эстетические переживания. Некоторые рассуждения В. Беньямина встретили возражения коллег, но сам термин закрепился в искусствоведении как выражение непосредственного, сиюминутного впечатления от произведения искусства и той гаммы эстетических переживаний, которые оно вызывает в Данный конкретный момент.
Вводя понятие «эстетическая аура самоубийства», мы вкладываем в него смысл, близкий к тому, что имеют в виду искусствоведы. В самом деле, узнав о каком-либо конкретном совершившемся самоубийстве (при этом подразумевается определенная полнота информации о самом человеке, покончившем с собой, его жизни, обстоятельствах, толкнувших его на этот шаг, способе самоубийства, который он выбрал), мы практически сразу же готовы дать ему эстетическую оценку, которая как бы складывается сама собой, опережая анализ и строгую рациональную обработку информации. Мы восклицаем: «Ужасно!» или «Какая трагедия!», либо что-то в этом роде, тем самым давая обобщенную эстетическую оценку происшедшего.
Между прочим, вся идея написания книги «Эстетика самоубийства» родилась после того, как один из авторов, обсуждая детали самоубийства знакомого ему человека, чисто импульсивно воскликнул: «Некрасивая смерть!», а второй задал ему очень важный вопрос: «А почему? Как может быть смерть человека красивой или некрасивой и, вообще, применимы ли категории эстетики к данному феномену?» Результат того, что стало темой дальнейших обсуждений и споров, читатель держит перед собой.
Первая интуитивная оценка эстетического содержания конкретного самоубийства, то общее впечатление, которое оно вызывает, те переживания, которые мы при этом испытываем, рождаются на уровне подсознания, не столько интеллектуально, сколько эмоционально обусловлено. Ведь и красота воздействует сначала на эмоции, воспринимается прежде всего эмоционально, а не умозрительно. Как верно заметил А. Гулыгаг «существует сугубо интеллектуальная, сверхчувственная красота, но и ее нужно пережить, иначе вы окажетесь за пределами ее воздействия». Так, «первый взгляд» — первая интуитивная оценка, характеристика человека очень часто оказывается верной. Анализ, интеллектуальное обоснование этой оценки придут позднее, расширят и углубят ее, а иногда благодаря дополнительным сведениям, например постороннему влиянию, могут и изменить ее. Так приходит любовь с первого взгляда, которую и но прошествии времени трудно, рационально объяснить: «За что же я люблю этого человека?». Так шахматисты экстракласса «на глазок» чисто эстетически оценивают позицию на доске, соответственно ее определяя — «симпатичная для черных» или «более привлекательная для белых», или просто «красивая комбинация». Так и мы эстетически «схватываем» самоубийство.
Понятие «эстетическая аура самоубийства» объединяет в себе и те эстетические переживания, которые мы испытываем от гармоничности (или дисгармоничности) свершившегося суицидального акта со всей жизнью человека, то ощущение меры, соразмерности случившегося сложившимся обстоятельствам и те переживания и оценки, которые мы даем выбранному способу самоубийства, и то впечатление, которое вызывают у нас эстетические принципы погибшего, проявившиеся в самоубийстве и которые могли оказаться для нас неожиданными, может быть, совсем не такими, как мы полагали.
Понимая ауру как своего рода эпифеномен эстетических переживаний, вызванных самоубийством, и суммарный интуитивно обусловленный результат его оценки, мы обращаемся к ее анализу после рассмотрения таких составляющих ее компонентов, как гармоничность (мера и соответствие) суицидального акта с жизнью человека и обстоятельствами, ставшими причиной самоубийства, эстетика способа самоубийства, с единственной целью — для удобства анализа. Ведь рассуждения об интеллектуальном либо эмоциональном восприятии красоты, их после-довательности, в принципе, весьма относительны, так как внеэмоциональное восприятие вообще невозможно, как невозможно и чисто чувственное внеинтеллектуальное. Невозможно уже потому, что психическая деятельность как «субъективное отражение объективного мира» едина и деление ее на отдельные психические процессы весьма условно и вызвано чисто практическими соображениями удобства изучения, — такова особенность человеческой психики, познающей самое себя, и процесса познания вообще — необходимость анализа, разложения целого с последующим синтезом полученных результатов.
Следовательно, мы лишь условно говорим об этапах эстетического восприятия и переживания, об их преимущественно эмоциональном либо интеллектуальном характере.
Тем не менее, понимая меру этой условности, мы признаем первоначальную эмоциональность, чувственность эстетических переживаний и эстетической оценки. Но в искусствоведении, да и в эстетике как науке в целом, анализ конкретного произведения искусства проводится как раз в обратном порядке. Общее впечатление если и заявляется и декларируется изначально, то только в самой общей форме, собственно же анализ его (т. е. ауры) слагается из анализа составляющих, специфических для данного вида искусства (в живописи, например, это цвет, рисунок) и для искусства вообще (например, ритм, композиция и др.). Подобным образом поступили и мы, занявшись сначала рассмотрением слагаемых, чтобы затем проанализировать суммарный результат. В последующих главах, разбирая эстетику индивидуального и ритуального самоубийства, мы будем делать это с позиций анализа эстетической ауры и составляющих ее основных компонентов, о которых речь шла выше. Сейчас же, чтобы наши рассуждения не носили характер чистого теоретизирования, рассмотрим несколько примеров, чтобы наглядно представить различие эстетических аур в конкретных случаях.
В качестве первого примера мы приведем отрывок из романа Эмиля Золя «Проступок аббата Муре». Мы позволим себе привести не более или менее длинную цитату, а именно, отрывок, не только с той целью, чтобы после наших теоретических выкладок читатель мог получить наслаждение от первоклассной прозы (хотя это и немаловажно), но, главным образом, потому, что сократить этот текст невозможно без того, чтобы не нарушить ту эстетическую ауру, которую излучает самоубийство героини Золя, молодой девушки, соблазненной аббатом, горячо впервые в жизни полюбившей и отвергнутой. Итак:
«Долгое время Альбина бегала по саду, выбирая то место, то дерево, тот куст, цветок, травинку, которому она, умерев, отдаст свою великолепную атласную кожу, белоснежную чистоту рук, нежный оттенок груди, свою юную кровь. Она хотела бы убить себя так, чтобы из нее проросла великолепная, пышная, жирная зелень, куда в мае слетались бы птицы, а солнце дарило бы ей пылкие ласки свои!
Сначала Альбина устремилась к роще роз. Там, при последнем свете сумерек, она принялась раздвигать листву и срывать все цветы, томившиеся в предчувствии зимы. Она срывала их вместе со стеблями, не обращая внимания на шипы, она обрывала их прямо перед собой обеими руками, а чтобы достать те, которые росли выше ее, становилась на цыпочки или пригибала кусты к земле. Все это она делала с такой торопливостью, что ломала даже ветки, а ведь прежде она с уважением останавливалась перед самой малой былинкой. Вскоре она набрала полные охапки роз и даже зашаталась под тяжестью своей ноши: Она вернулась в павильон лишь после того, как опустошила всю рощу, захватив все, вплоть до упавших лепестков. Свалив свое цветочное бремя на пол комнаты с голубым потолком, Альбина — снова поспешила в цветник.
Теперь она стала собирать фиалки. Она составляла из них огромные букеты, которые прижимала один за другим к груди… Потом набросилась на гвоздику и стала рвать и распустившиеся цветы, и бутоны, связывая гигантские снопы белой гвоздики, напоминавшей чашки с молоком, и красной гвоздики, походившей на сосуды с кровью. Потом Альбина совершила набег на левкои, ночные фиалки, гелиотропы, лилии… и, нагрузившись с ног до головы цветами, она поднялась в павильон и свалила возле роз все эти фиалки, гвоздики, левкои, ночные фиалки, гелиотропы, лилии. И не успев перевести дух, опять сбежала вниз. Особенно жадно набросилась она на гряды с туберозами и гиацинтами… Туберозы были в ее глазах какими-то особенно драгоценными цветами, словно они капля за каплей источали золото и другие роскошные, необычайные блага. Гиацинты в жемчуге своих роскошных зерен походили на ожерелья, и каждый их перл должен был пролить на нее радости, неведомые прочим людям. И хотя Альбина вся исчезла в груде сорванных ею гиацинтов и тубероз, она все-таки добралась до поля маков, а затем умудрилась опустошить и поле с ноготками. Маки и ноготки она нагромоздила поверх тубероз и гиацинтов и бегом вернулась в комнату с голубым потолком, оберегая свою драгоценную ношу от ветра, не давая ему похитить ни одного лепестка. А потом вновь сбежала вниз…
