Владимир Вернадский - Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии
Под его наблюдением производились съемки Ладожского озера (1763 — лейтенанты Булгаков, Буковский и Лаптев; 1766 — Д. Селянинов) и Белого моря (1767 и 1773). В его руках скапливались новые материалы, касавшиеся Камчатки и находящихся на восток от нее островов (1770 — карта Медвежьих островов и устья Колымы по описи пятидесятника Лобаткова, 1771 — Камчатки по журналам Креницына и Левашова).
Когда в 1767 г. Нагаев был избран в Законодательную комиссию в Москве, он и здесь занимался съемками. По-видимому, это избрание прервало его работу над составлением карты Белого моря,258 и вместо этого Нагаев со штурманом С. Захаровым снял Москву-реку от Москвы до Рузы и Оку от верховьев до Нижнего (со штурманами Посошковым и Трубниковым). Эти съемки были изданы в виде особого атласа.
Но гидрографические работы Нагаева не были закончены и сведены в единое целое. Выйдя в отставку, он умер глубоким стариком. Часть собранных им материалов погибла при пожаре его дома (1764).259 Но и того, что им сделано, достаточно, чтобы его имя осталось памятным в истории науки в России. Нагаев был первым устроителем реформированной Морской академии — Морского кадетского шляхетского корпуса (1752-1760).260 Произведенный в 1769 г. в адмиралы, он в 1775 г. вышел в отставку и умер в Петербурге в 1781 г. К сожалению, и о нем, как о большинстве русских людей того времени, у нас мало сведений, рисующих его живую личность. По-видимому, он был весь в работе. Женат он не был. Его первый биограф, Веревкин, в 1783 г. набрасывает картинку его внутренней жизни в последние годы: «Жестокие болезни, удручавшие его старость за четыре или пять лет до его кончины, не удерживали его от неусыпного, можно сказать, упражнения в сочинении и поправлении морских чертежей. Во внутреннем его жилище не было почти места, не занятого книгами или бумагами. В часы только сна и беседований с приятелями не имел он в руках своих пера, грифеля, циркуля или книги».261 Нагаев был страстным поклонником Петра I и доставлял материал Голикову для его «Деяний».262 Другими собранными им для истории Петра материалами воспользовались историки XIX в. ...263
ГЛАВА 5.
Начало научных музеев и естественноисторических экспедиций
1. Создание Кунсткамеры и ее положение среди современных ей музеев. — 2. Естественноисторические экспедиции при Петре I. Мессершмидт. — 3. Открытие России для научной работы иностранцев.
5.1 Создание Кунсткамеры и ее положение среди современных ей музеев
Географическая карта была лишь одной из основ естественнонаучного описания России — научной очередной задачи для нового народа, вступившего в культурную международную среду.
Другой основой являлось создание национальных научных музеев, где бы были собраны произведения природы нашей страны. Несомненно, косвенным образом та же задача могла быть разрешена и не раз решалась в истории научной жизни у нас и иным путем — путем отсылки этих предметов в заграничные музеи и снаряжения на русский счет иностранных научных экспедиций в России, как это делалось, например, в царствование императора Николая I в первой половине XIX столетия. Несомненно, этот второй прием научной работы являлся с национальной точки зрения крупной ошибкой, так как государственные средства тратились с наименьшей пользой для населения.
Петр сразу остановился на другом пути. Он положил начало научным музеям в России и русским научным экспедициям, оставившим в нашей стране следы своей деятельности.
Петр начал собирать редкости уже давно. Уже в первое свое путешествие в Голландию в 1698 г. он купил там собрание птиц, гадов, рыб, хранившихся в нескольких стах банок. 264 В Москве уже в 1698 г. сохранялось собрание анатомических препаратов и «уродов». 265 Эти собрания вошли в 1714 г. в состав Кунсткамеры.266
Коллекторская страсть Петра перешла и к его окружающим. Известно, что такие собрания были и у некоторых из его приближенных, например у графа Брюса, придворного врача Арескина. Оба собрания по смерти владельцев перешли в состав академических музеев.
Собрания редкостей, являющиеся началом наших современных музеев, из которых эти последние развились медленным историческим путем начали собираться еще в далекую эпоху Возрождения. По-видимому, и раньше в некоторых монастырях, у отдельных богатых ученых-монахов и врачей, например у Альберта фон Больдштедта в XIII в., хранились довольно значительные собрания естественнонаучных предметов или инструментов, которые позволяли им работать научно в этих областях знания. Однако все эти собрания были случайными, редкими, недолговечными. Эпоха гуманизма XV-XVI вв. выдвинула коллекции древностей, монет, медалей, художественных произведений. Среди них понемногу начали проникать в эти частные музеи и различные редкости из мира животных, растений, минералов, ископаемых. Сюда собирались диковинные кости, странные по форме ископаемые, редкие или красивые раковины, насекомые, экзотические птицы, минералы... Сперва в основе такого музея стояла красота или редкость образчика.
XVII век развил это коллекционерство широко и разнообразно. Впервые в этот век, во второй его половине, выдвинулись как нечто самостоятельное собрания естественнонаучных предметов, причем их каталогизация мало-помалу стала получать научное значение. Начиналось их научное изучение. До нас дошло довольно много печатных каталогов таких собраний, и по ним можно проследить, как постепенно внедрялась научная мысль и научная цель в такие, первоначально имевшие задачей удовлетворение любопытства, чувства красоты или изящества, собрания. От любительских случайных собраний начали отходить научные коллекции.
Для развития описательного естествознания такие собрания имели огромное значение. Это понятно всякому, так как ясно, что без минералогических собраний немыслимо развитие минералогии, без гербариев — ботаники, без зоологических музеев — зоологии. В XVII в. мы не видим государственных собраний; нет почти и собраний университетских. Преобладали коллекции частных лиц, иногда придворные, связанные со вкусами правителя, и лишь в самом конце столетия начали [создаваться] и ученых обществ. Петр, когда путешествовал по Европе, всюду посещал такие частные музеи, которые были открыты для всех желающих, позже он купил некоторые из них и этим положил в 1714 г. начало Кунсткамере, «открытой им для публики и в которую со всех сторон собирались разные редкости.267
В это время петербургская Кунсткамера явилась новаторством. Она является одним из самых старинных больших естественнонаучных музеев, так как начало большинства из них должно быть отнесено к четверти столетия позже — к эпохе Линнея.268 Кунсткамера явилась, однако, не только началом наших музеев — она была и научным учреждением, прототипом современных исследовательских институтов. Между 1725-1746 гг. при ней был Анатомический театр, с ней был связан Физический кабинет [93]. И в этом смысле она являлась совершенно своеобразным новым учреждением будущего.
Нельзя не отметить, что своим устройством она во многом отвечала тому, что пропагандировал в письмах и мемориалах к Петру и его окружающим Лейбниц.269 Однако было бы напрасно думать, что здесь было непосредственное влияние его иди, но очень возможно, что оно до известной степени сказалось.
Кунсткамера — совершенная новинка в народной русской жизни — глубоко проникла в народную традицию, но народная легенда взяла из нее только одну внешнюю ее сторну. В действительности это было собрание, имевшее задачей не пустое развлечение, — оно должно было явиться орудием образования и научной работы. Это видно по выбору тех коллекций, которые были для него приобретаемы уже с самого начала Петром Великим.
Так, в 1717 г. Петр приобрел за 30000 флоринов знаменитый в то время кабинет голландского анатома и врача Ф. Рюйша. Рюйш был уже в это время стариком; это был извстный анатом и врач, сделавший ряд отдельных научных открытий, обладавший огромной работоспособностью, но далекий от каких бы то ни было обобщений. Всю жизнь Рюйш собирал анатомический кабинет, делал препараты, усовершенствовал способ сохранения гибкими и без гниения частей трупов, [изобретенный] Сваммердамом, — задача, которая чрезычайно занимала ученых XVII в. Весь материал Рюйша отвечал в начале XVIII в. научным воззрениям прошлого, однако это еще не быо осознано, и кабинет Рюйша имел мировую известность.270 Только после смерти Рюйша начались резкие возражения научному значению пропагандируемых им методов сохранения анатомических препаратов.271 В то время, когда Петр посетил впервые в Амстердаме Рюйша в 1698 г. занимался у него анатомией, и через много лет, в 1717 г., когда он вторично посетил его и купил его собрание, слава Рюйша и его коллекций была незыблема. Это надо иметь в. виду для того, чтобы оценить значение этого собрания. В XVIII в., в первой его половине, анатомические препараты Рюйша ценились высоко, не только как объекты изучения, но и как продукты научного творчества; им издавались каталоги, 272 ей возбуждали удивление и восхищение ученых.273 Самый способ их приготовления хранился Рюйшем в секрете, и с большим трудом Аресину, который являлся представителем Петра при покупке этого собрание удалось добиться открытия Рюйшем секрета — без права на опубликование, позже, уже после смерти Рюйша, опубликованного, по-видимому при участии Шумахера 274 [94]. Даже в XIX в., в начале его, препарата Рюйша ценились высоко,275 и сейчас это собрание, даже в том виде, в каком оно есть, не может считаться окончательно потерявшим известно научное значение. В течение долгих лет в истории Академии, переживвшей много тяжелого и не бывшей в состоянии из-за недостатка средств и отсутствия сочувствия всегда стоять на высоте, собрания ее попадали иногда в руки людей, не ясно понимавших значение научных объектов. Вместе с тем во главе учреждения становились иногда люди, ситавшие возможным — и может быть, они были правы — уничтожение музейных объектов для научных открытий. Так, по-видимому, прав К. Бэр, указывающий,276 что Вольф воспользовался собранием эмбрионов Рюйша для своих знаменитых работ по истории развития человека; Вольф, не признанный современниками, ушедший из Пруссии, где он встетил непонимание, вел свои работы, производившие революцию в научом мышлении, здесь, в Петербурге, пользуясь привезенными сюда Петром препаратами голландского анатома, собиравшего всякие анатомичекие «курьезы, не понимавшего ясно, но верившего — и в общем правилно — в их значение для [науки] [95].
