Роберт Стивенсон - Похищенный, или приключения Дэвида Бэлфура Катриона
- Так, значит, это не ваших рук дело? - закричал я и рывком сел.
- Раньше всего, мистер Бэлфур из замка Шос, - сказал Алан, - я вам скажу, все по той же старой дружбе, что уж ежели б я кого задумал прикончить, так не в своих же родных местах, чтобы накликать беду на свой клан, и не гулял бы я без шпаги и без ружья, при одной только удочке на плече.
- Ох, и то правда!
- А теперь, - продолжал Алан, обнажив кинжал и торжественно возлагая на него десницу, - я клянусь сим священным клинком, что ни сном, ни духом, ни словом, ни делом к убийству не причастен.
- Слава богу! - воскликнул я и протянул ему руку, Алан ее как будто и не заметил.
- Гляди-ка, что за важное дело один Кемпбелл! - произнес он. - Вроде бы не такая уж они редкость!
- Ну и меня тоже очень винить нельзя, - сказал я. - Вспомните-ка, чего вы мне наговорили на бриге. Но, опять-таки, слава богу, искушение и поступок вещи разные. Искушению кто не подвластен; но хладнокровно лишить человека жизни, Алан!.. - Я не сразу мог продолжать: - А кто это сделал, вы не знаете? - прибавил я немного погодя. - Знаком вам тот детина в черном кафтане?
- Вот насчет кафтана я не уверен, - с хитрым видом отозвался Алан, мне что-то помнится, он был синий.
- Пускай будет синий, пусть черный, человека-то вы узнали?
- По совести сказать, не побожусь, - ответил Алан. - Прошел он очень близко, не спорю, да странное дело, понимаешь: как раз когда я завязывал башмаки.
- Тогда, может, вы побожитесь, что он вам незнаком? - вскричал я в сердцах, хоть меня уже и смех разбирал от его уверток.
- Тоже нет, - отвечал он. - Но у меня, знаешь, ох, и память, Дэвид: все забываю.
- Зато я кое-что разглядел превосходно, - сказал я, - это как вы нарочно выставляли напоказ себя и меня, чтобы отвлечь солдат.
- Очень может статься, - согласился Алан, - и любой бы так, если он порядочный человек. Мы-то с тобой ни в чем тут не повинны.
- Тем больше у нас причин оправдаться, коль скоро нас заподозрили напрасно, - горячился я. - Правый уж как-нибудь важнее виноватого!
- У правого, Дэвид, еще есть возможность снять с себя оговор на суде; а у того детины, что послал пулю, я думаю, нет иного пристанища, кроме как вересковые дебри. Если ты никогда и ни в чем не замарал себе ручки, значит, тем паче пекись о тех, кто не так уж чист. Вот тогда ты и будешь добрый христианин. Потому что случись оно наоборот, и, скажем, этот детина, которого я так неважно разглядел, оказался бы на нашем месте, а мы - на его (а ведь такое очень могло бы статье), мы бы еще какое спасибо ему сказали, если б он отвлек солдат!
Когда речь заходила о подобных вещах, я знал, что Алан неисправим. Однако он разглагольствовал с самым простодушным видом, с искренней верой в свою правоту и готовностью пожертвовать собой ради того, что почитал своим долгом, - и я прикусил язык. Мне припомнились слова мистера Хендерленда: нам самим не грех бы поучиться у этих диких горцев. Что ж, я свой урок получил. У Алана все представления о чести и долге были шиворот-навыворот, но за них он не задумался бы отдать жизнь.
- Алан, - сказал я, - не скажу, чтоб я так же понимал насчет добрых христиан, но доброго в ваших речах предостаточно. А поэтому вот вам еще раз моя рука.
Тут уж он протянул мне разом обе, ворча, что не иначе я его колдовством обошел, если он мне все прощает. Потом лицо у него стало озабоченным и он сказал, что нам нельзя терять ни минуты, а надо немедля уносить ноги из этих мест: ему - оттого, что он дезертир, а Эпин теперь обшарят вдоль и поперек, и всякого встречного будут допрашивать с пристрастием, кто он и откуда; а мне - оттого, что я, так или иначе, причастен к убийству.
- Ба! - фыркнул я, чтобы поддеть его немножко. - Я-то не страшусь правосудия моей отчизны.
- Как будто это твоя отчизна! И как будто ктонибудь станет судить тебя здесь, на земле Стюартов!
- Не все одно, где, - сказал я. - Всюду Шотландия.
- На тебя глядя, друг, иной раз только руками разведешь, - сказал Алан. - Ты возьми в толк: убит Кемпбелл. Стало быть, суд держать будут в Инверэри, ихнем кемпбелловском гнезде; пятнадцать душ Кемпбеллов на скамьях присяжных, а в судейском кресле развалится всем Кемпбеллам Кемпбелл - герцог, стало быть. Правосудие, говоришь, Дэвид? Правосудие будет точь-в-точь такое же, какое Гленур обрел сегодня на горной тропе.
Признаться, я оробел немного, и оробел бы куда больше, когда бы знал, как безошибочно сбудутся Алановы предвещания; и то подумать, лишь в одном он пересолил: всего одиннадцать из присяжных были Кемпбеллы; впрочем, и остальные четверо всецело подчинялись герцогу, так что это было не столь важно, как может показаться. И все же я заспорил, что Алан несправедлив к герцогу Аргайлскому, вельможе здравомыслящему и честному, даром, что он виг.
- Как же! - усмехнулся Алан. - Виг-то он виг, кто сомневается; но и того у него не отнимешь, что он своему клану отменный предводитель. Клан-то что подумает, ежели застрелили Кемпбелла, а на виселицу никто не вздернут, хотя верховный судья - их же собственный вождь? Правда, я не раз примечал, - закончил Алан, - у вас, равнинных жителей, нету ясного понятия о том, что хорошо, а что дурно.
Тут я не выдержал и расхохотался во все горло; каково ж было мое удивление, когда и Алан, мне под стать, залился веселым смехом.
- Нет-нет, Дэвид, - сказал он. - Мы в горах, и уж раз я тебе говорю: "Надо удирать", - не раздумывай, удирай без оглядки. Согласен, не мед хорониться в горах да лесах и маяться с голодухи, но куда солоней угодить в железы и сидеть под замком у красных мундиров.
Я спросил, куда же нам бежать, и, когда он сказал: "На юг", - стал охотней склоняться к тому, чтобы идти с ним вместе; честно говоря, мне не терпелось вернуться домой и сполна рассчитаться с дядюшкой. Кроме того, слова Алана, что о правосудии не может быть речи, прозвучали очень убежденно, и я стал побаиваться, не прав ли он. Из всех смертей, прямо сказать, виселицу я избрал бы последней; изображение этого жуткого снаряда (я видел его однажды на картинке к балладе, купленной у бродячего торговца), с поразительной ясностью предстало пред моим внутренним взором и отбило у меня всякую охоту довериться правосудию.
- Была не была, Алан, - сказал я. - Иду с вами.
- Только знай наперед, это не игрушки, - сказал Алан. - Ни тебе перин, ни одеял, а сплошь да рядом еще и пустое брюхо. Ложе делить будешь с куропатками, жить как загнанный олень; спать, не выпуская из рук оружия. Да, брат, немало тяжких миль придется отшагать, пока минует опасность! Я тебя загодя упреждаю, потому что сам изведал такую жизнь до тонкости. Но если ты спросишь, какой есть другой выбор, я скажу: никакого. Либо со мною по тайным тропам, либо на виселицу.
- Выбор нетрудный, - сказал я, и мы скрепили наш уговор рукопожатием.
- А теперь глянем-ка снова одним глазком на красные мундиры. - И с этими словами Алан повел меня к северо-восточной опушке леса.
Выглянув из-за деревьев, мы увидали широченный горный склон, почти отвесно обрывающийся в воды залива. Вокруг громоздились утесы, щетинился вереск, корежился чахлый березняк, а вдалеке, на том краю откоса, что смотрел на Баллахулиш, вверх-вниз, то на холм, то в ложбину, тянулись, с каждой минутой становясь все меньше, крохотные красные фигурки. Стихли воинственные крики: видно, крепко притомились солдаты; и все-таки они упрямо шли по следу, несомненно, в твердой уверенности, что вот-вот настигнут беглецов.
Алан следил за ними с затаенной усмешкой.
- Н-да, - протянул он, - порядком умаются ребята, пока раскусят, что к чему! И, значит, нам с тобой, Дэвид, не возбраняется еще малость перевести дух, посидеть, закусить и отхлебнуть из моей фляги. Потом двинемся на Охарн, имение родича моего Джемса Глена, там мне надо забрать свое платье, оружие и денег взять на дорогу; а потом, Дэвид, крикнем, как водится: "Удача, ступай за мной!" - и попытаем счастья на вольном просторе.
Мы снова сели и принялись есть и пить, и с нашего места видно было, как опускается солнце прямо в могучие, дикие и нелюдимые горы, среди каких мне суждено было отныне странствовать с моим сотоварищем. Отчасти на этом привале, отчасти после, на пути в Охарн мы рассказали друг другу, что приключилось с каждым за это время; и кое-какие из Алановых похождений, самые важные и самые любопытные, я поведаю здесь.
Итак, едва схлынул вал, который меня смыл, он подбежал к фальшборту, нашарил меня глазами, тотчас потерял из виду, снова увидел, когда я уже барахтался в водовороте, и напоследок успел разглядеть, как я цепляюсь за рею. Это-то и вселило в него надежду, что я, может быть, все-таки выберусь на сушу, и навело на мысль расставить для меня за собою те путеводные знаки, которые - за мои прегрешения - привели меня на злосчастную эпинскую землю.
Меж тем с брига спустили на воду шлюпку, и человека два-три уже погрузились в нее, но тут накатила вторая волна, еще огромнее первой, подняла бриг с рифа и, уж наверно, отправила бы его ко дну, если б он снова не напоролся на торчащий зуб скалы. Когда корабль сел на риф первый раз, он ударился носом, и корма его ушла вниз. Теперь же корма задралась в воздух, а нос зарылся в море, и тогда в носовой люк, словно с мельничной плотины, потоками хлынула вода.
