Софья Хазанова - Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство
Слабость личностного начала в древнерусской литературе приводит к тому, что к ней неприменимо понятие индивидуального авторского стиля. В. В. Виноградов связывает проблему поиска авторского стиля с анализом и структурным воссозданием творческой личности автора. Но для средневековой литературы это сделать сложно, так как в ней «категория индивидуального стиля не выступает как фактор литературной дифференциации и оценки произведений словесного творчества почти до самого конца XVII в.»[300].
Отсутствие индивидуального авторского стиля приводит к тому, что в средневековой литературе сложно выделить автора из текста, а также атрибутировать текст определенному автору: «У нас есть тексты без авторов, авторы без текстов, произведения, которые имеют более чем одного автора, и произведения, принадлежащие единому автору»[301]. Хорст Венцель приводит латинский перевод слова «автор» в Средневековье. Это первоначальный творец, инициатор, поручитель, свидетель, пророк, учитель. Отсюда следует, что мы меньше всего можем представить автора как историческое лицо, которое можно исторически сконструировать из текста[302]. В средневековой литературе, как правило, не автор приводил текст, а текст приводил автора. Авторство не обязательно приписывалось тому, кто являлся автором в соответствии с современными представлениям. Поэтому Хорст Венцель пишет, что понятие авторства охватывало не только поэтов, писцов, редакторов, но и общественное распространение, литературную стилизацию и фиксацию в миниатюрах изображений, с которыми ассоциировалось производство текстов в Средние века[303]. Собственно письменный текст часто не имел здесь самостоятельного значения, а служил только пояснением к изображению. Создателями средневекового произведения был не только тот, кому принадлежал замысел сочинения, ими являлись и переписчики, и миниатюристы.
В Средневековье не видели существенной разницы между писателем и читателем. Средневековый кодекс чтения предоставлял читателю возможность писать на полях и усваивать текст посредством комментария[304]. Современная исследовательница Л. В. Столярова, изучающая рукописные книги XI–XIV вв., отметила читательские записи на полях. Но они не представляли собой какой -либо ценности в глазах средневекового человека, помещались в самых неудобных местах, нередко писались плохими чернилами. Все же труд писца кодекса вовсе не был анонимным: «Вопреки сложившейся в историографии точки зрения об анонимности труда древнерусских книжников, последние отнюдь не скрывали своего имени, однако стремились к составлению уничижительных самохарактеристик – дани авторской „скромности“ и проявлению величия богоугодного труда писца»[305]. Основное значение древнерусские книжники проявляли выходным записям, свидетельствующим о книгопроизводстве или о труде писца. Записки же, носящие в какой-то мере личный характер, – дневниковые, молитвенные, эмоциональные и собственно именные – выделялись в тексте гораздо меньше[306]. Для средневекового человека интерес представляло прежде всего имя писца кодекса, поэтому оно и не скрывалось. Анонимность большинства произведений с точки зрения современных представлений об авторстве связана с особенностями средневековой культуры. Здесь не знали авторского права, автора как творца сочинения. Строго говоря, существовала единственная книга, не подлежащая изменению, – Священное Писание. Все остальные авторы не творцы, а переписчики этого текста, поэтому никто из них не может претендовать на полную власть над произведением. Средневековая русская литература не составляла исключения, в ней тоже отсутствовало привычное нам представление об авторе. В. В. Виноградов писал о такой особенности древнерусских произведений: «Границы между писателем – создателем литературного произведения, компилятором – составителем, „сводчиком“, редактором, а иногда и переписчиком, в древнерусской литературе нередко являются очень зыбкими»[307]. Отсутствие в Средневековье современного нам представления об авторских правах приводит к тому, что древнерусский памятник постоянно заимствует из других произведений и сам, в свою очередь, служит материалом заимствования для них. В древнерусской литературе было постоянное стремление улучшать одно произведение за счет другого[308]. Средневековое произведение было открыто для любых изменений. К нему могут быть применены слова Р. Барта о многомерности письма, где «текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников»[309].
В Средневековье для произведения был важен не столько автор, сколько принадлежность к авторитетной традиции. Манфред Эйкельман пишет, что понятия «автор» и «авторитет» в Средние века почти исключали друг друга[310]. Отсюда две различные литературные практики: автор или сам удостоверял требования к художественности, правдивости и т.д. своих произведений, или автор создавал свои произведения в рамках традиционной литературной истории, в которой авторы, а также их произведения приобретали ранг компетентной профессиональной инстанции. Две литературные практики базировались на одинаковом понимании того, что авторы и их произведения были авторитетными[311]. С. С. Аверинцев замечает, что для архаического сознания имя автора есть знак авторитета[312]. У С. С. Аверинцева категория авторства, в отличие от категории авторитета, – неповторимость творческой инициативы и вызванные ею историко-литературные события. Там, где отсутствует «личность» в смысле индивидуальности, остается лишь некое присущее лицу и делегируемое им через имя достоинство, т.е. та же auctoritas (авторитетность)[313]. Если вспомнить высказывание Мишеля Фуко о том, что автор – это функция, которой общество наделяет те или иные произведения[314], то в Средние века авторскими считались прежде всего авторитетные произведения.
В древнерусской литературе требования авторитетности предъявлялись к церковно-учительным сочинениям, которые очень редко функционировали без авторов. При этом автор далеко не всегда был реальным историческим лицом, очень часто имя, которым подписывалось произведение, являлось только псевдонимом. Здесь можно привести высказывание академика М. И. Сухомлинова о псевдонимах: «Вообще в древней словесности русской наиболее употребительными были три рода псевдонимов: оригинальные русские сочинения или получали собирательное название поучений святых отцов, от "святых книг" и т.п.; или, что чаще всего, приписывались Златоусту; или же на них выставлялось имя другого отца церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Кирилла Философа и т.д.»[315]. Здесь имя ставилось не для выражения творческой индивидуальности писателя, а для придания тексту авторитетности, для удостоверения того, что автор воплощает в себе «лик истинного христианина»[316].
Как видно, характерной чертой средневековой литературы являлась ее анонимность. Она была основной для произведений средневековой культуры. М. В. Бибиков очень точно объясняет такое явление: «Далеко не всех деятелей культуры средневековья мы знаем: для этой эпохи характерно было творчество на грани анонимности, когда автор стремился прежде всего выразить в художественном образе высшую мысль, идею, а не увековечить свое имя или утвердить авторство. Вечность идеи и универсализм переживаний высшего порядка были важнее, чем индивидуализм автора, считавшим себя не столько создателем, сколько интерпретатором мыслей и образов, близких всем, окружающим его»[317]. Анонимность возникла с распространением письменной культуры. В устном творчестве ее просто не могло быть – автор и исполнитель являлись одним лицом, это само собой разумелось. При переходе к письменной традиции, где автор или исполнитель не представлены в живой форме, анонимность становится проблемой, называние имени приобретает смысл.
Джон Флуд рассматривает явление анонимности на примере средневековой героической поэзии. Там она широко распространена и является одним из родов протеста против нежелания признать авторство в обществе[318]. Такой протест был особенно типичен для позднего Средневековья и свидетельствовал о том, что личность пыталась эмансипировать себя от общины. Анонимное творчество в ту эпоху было творчеством коллектива.
В древнерусской литературе произведение функционировало без автора потому, что имя автора не представляло собой существенного интереса для читателей. Оно имело смысл, как мы уже писали, только в церковных сочинениях, но и здесь важно было не реальное имя, а авторитет. Надо оговориться, что все написанное имеет особое значение прежде всего для ранних периодов. В XVII в. средневековый стереотип начал разрушаться, появляются сочинения, которые можно уверенно атрибутировать конкретным авторам. Достаточно вспомнить повести писателей Смутного времени, произведения протопопа Аввакума.
