Элен Каррер д’Анкосс - Александр II. Весна России
Он был к тому же уверен, что Пруссия займет сторону России. И был прав: Бисмарк, так же как и Александр, питал недоверие к панславизму. Он опасался, что принуждая Россию к либеральному отношению к Польше, можно способствовать созданию славянского альянса польских и русских либералов, которые окажут пагубное влияние на поляков, находящихся под властью Пруссии. Наконец, Бисмарк желал, чтобы в обмен на поддержку Александр II не препятствовал в ближайшем будущем осуществлению его проекта объединения.
В конечном счете правительства, к которым поляки взывали о помощи, довольствовались тем, что направили Александру II две ноты протеста, политический эффект которых был нулевым. В то же время повсюду поднялось мощное антирусское движение. Польшу, храбрость поляков приветствовали в европейской прессе, восхваляли в обществе, а польские изгнанники служили поводом для шумных манифестаций. Но сама Польша от всего этого ничего не выиграла.
Напротив, волна сочувствия к Польше и возмущения действиями России, прокатившаяся по Европе, способствовала росту в России национального чувства, которое даже либералов лишало возможности оказывать поддержку Польше. Эти тенденции способствовали росту негодования русских по отношению к полякам из-за того, что те пытались заставить Запад оказывать давление на их страну и разбудили в Европе скрытые антирусские чувства. В глазах русских Наполеон III занимал место в списке главных «русофобов» рядом с маркизом де Кюстином. И тогда русская элита, славянофилы и западники, либералы и консерваторы объединились в единодушном осуждении «польских предателей», забывших о том, что им дал Александр I. Либералы, разумеется, не защищали раздел Польши в предыдущем веке, но они считали, что несправедливость Екатерины II во многом устранил ее внук. Полякам в 1815 г. дали учреждения, гораздо более прогрессивные, чем другим народам империи, и они отреагировали на этот исключительный статус двумя восстаниями. Другими словами, они сами ускорили приближение катастрофы 1864–1866 гг. Заслуживали ли они с исторической точки зрения право на собственное государство? На этот вопрос Самарин, не колеблясь, отвечал отрицательно, пусть даже признавал за поляками право на культуру, язык и все составляющие общего самосознания, которые должны были сохраняться. Но, добавлял он, история Польши сама отказала ей в шансах на собственную государственность. Поляки отказались понимать требования, которые накладывала на них их славянская природа, и предпочли ей поверхностное и плохо понятое латинство. Единственным голосом, звучавшим диссонансом в этом антипольском хоре, был голос Герцена, который в «Колоколе» встал на защиту Польши и назвал «Vivat Polonia!» («Да здравствует Польша!») статью, в которой поддержал польское восстание и защиту свободы; потом, когда Польша была обречена, он описал ее муки под красноречивым заголовком «Mater Dolorosa» («Мать скорбящая»).
* * *Цена, заплаченная империей за подавление восстания и исчезновение Польши с географической карты, оказалась велика. Образ империи на внешнеполитической арене — образ страны, где несколькими годами ранее были освобождены крепостные, — отныне опять стал образом страны отсталой и угнетающей. Неужели не было другого пути, кроме подавления, которое в сердцах многих поколений поляков вызвало — и вызывает до сих пор в начале XXI в. — смешанное чувство ненависти и страха перед Россией?
Российской империи пришлось в своих взаимоотношениях с финнами столкнуться с той же проблемой: проблемой уважения нации. Со времен вхождения в состав империи в 1809 г. до революции 1917 г. Финляндия пользовалась политическим статусом Великого княжества, который сохранялся без кризисов и особых трудностей. Почему же Россия одновременно с таким ожесточением все больше ограничивала свободу Польши? Статус 1815 г. даже не был восстановлением независимой Польши, это был статус широкой автономии, в то время как к Финляндии относились с максимальным уважением, как к прообразу будущего развития империи.
В монументальной истории Польши Норман Дэвис дает на этот вопрос различные, но совершенно справедливые ответы. Прежде всего Польша стратегически была для России важнее Финляндии. От нее зависели отношения России со всей Европой, в то время как Финляндия являлась выходом только на Северную Европу, куда более скромную. В силу этой стратегической важности Россия постоянно держала в Польше войска и сохраняла над ней военный контроль, что влекло за собой более сложные отношения с населением. Но, возможно, прежде всего следует указать на существенную разницу с Финляндией, объединявшей всех финнов в своих границах, в то время как бурная история разметала поляков по разным государствам, из-за чего они мечтали о воссоединении в рамках единого, а эта мечта питала их национализм и беспокоила крупные государственные образования, в пределы которых их заключил ход событий. Разве великие державы не считали всегда разделенные народы фактором нестабильности? Наконец, поляки были славянами, и Россия ожидала, что они будут ощущать себя членами содружества славянских народов, которое она хотела собрать, в то время как сами поляки ощущали себя католиками, настаивали на своей общности с народами Западной Европы и отворачивались от славянского мира. Напротив, к финнам, освобожденным от Швеции, в которых не было ничего славянского, Россия относилась как к иностранным партнерам, тем более достойным автономии, что ей они были обязаны защитой от любых попыток Швеции вернуться на их земли.
Две столь несхожие ситуации, а к ним можно, наверное, прибавить традиционную сдержанность финнов и романтизм поляков, объясняют, почему русские монархи всегда были склонны относиться к полякам, как к «братьям», но к братьям беспокойным, необузданным, к которым мог быть применим хорошо известный принцип «Кого люблю, того и бью». Действительно, если страх пополам с ненавистью характеризовал отношение поляков к России, со стороны последней преобладало недоверие, тем более сильное, что за Польшей, находящейся в подчинении с XVIII в., маячил призрак мощного и амбициозного польско-литовского государства, с которым России приходилось сражаться за независимость с давних пор вплоть до Смутного времени.
Таким образом, в 1863–1866 гг. тяжелое прошлое, геополитические интересы, обострившиеся страсти совпали, на время способствовав смене образа Царя-Освободителя на традиционного русского деспота.
Глава VI. РУССКАЯ ВЕСНА (1861–1865)
Период, последовавший за отменой крепостного права, был, как утверждали ее противники, периодом, нестабильности всех социальных слоев и всех регионов страны. 1862 г. должен был тем не менее стать годом славы, годом, когда отмечалось тысячелетие Руси[78]. Александр II отправился в Новгород со всей семьей, но вместо торжественной обстановки, предусмотренной ранее для празднования тысячелетия, это путешествие протекало в полной секретности. Не то чтобы страна действительно, как предвещали пессимисты, была предана огню и мечу, но ее сотрясали волнения. То тут, то там вспыхивали пожары, происхождение которых оставалось загадкой, особенно в поволжских городах. Самым впечатляющим был тот, который в мае 1862 г. опустошил Апраксин дворец и причины которого полицейское следствие видело в различных анонимных призывах к народному восстанию. Эти беспорядки привели Александра II к выводу о необходимости ограничить свободу слова и к запрету «Современника» и «Русского слова».
В Санкт-Петербурге с осени 1861 г. волнения начались в университете. Либеральные преподаватели и студенты возмущались авторитарными мерами и манерой поведения недавно назначенного министра народного просвещения адмирала Путятина, больше привыкшего командовать судами, чем вращаться в интеллектуальных кругах.
В губерниях первые последствия аграрной реформы: столкновения между местными властями и мировыми посредниками, функции которых понимались и принимались еще далеко не всеми, все множились. Новый министр внутренних дел Валуев, получая сведения об этих волнениях, всегда винил в них мировых посредников, и в 1862 г. в Тверской губернии некоторые из них, слишком явно демонстрировавшие свои либеральные убеждения, были даже арестованы.
Если прибавить к быстрому ухудшению внутриполитического климата новости, приходившие из Польши с декабря 1862 г., понятно, как было трудно Александру II сопротивляться давлению большой части дворянства, пострадавшей от реформы 1861 г. Собрания, проходившие во всех губерниях в период этих волнений (1861–1863), показывали, что все участники, несмотря на разные идеологические позиции, разделяли уверенность в том, что дворянство должно устраивать свое будущее без государства и независимо от него. Узы, которыми крепостничество на протяжении многих веков связывало дворянство, получавшее от него выгоду, и государство, признававшее за дворянством власть над крепостными в обмен на службу и верность государству, были разорваны.
