Евгений Кутузов - Варяги. Славяне. Русские
Что касается общеславянского мифологического фольклора, то здесь ситуация хуже, чем с религиозной мифологией. Его просто нет вообще. Нет не только чего-нибудь похожего на «Зигфрида» континентальных германцев (Сигурда у скандинавов), на «Эдду», но и на сагу о Гойделе Зеленом у ирландцев. У восточных славян есть такой великолепный фольклорный материал, как былины. Некоторые мотивы в них восходят к глубокой древности — к индоиранской мифологии, к днепровским неврам, к скифам. Тем не менее к общеславянской мифологии былины не имеют никакого отношения, да и по хронологической глубине они — явление довольно позднее. Былины — творение восточнославянских русов, локализация их прочно привязана к Восточной Европе, а хронология — время Киевской Руси и предшествующий период. Ни один из былинных героев не известен ни у западных, ни у южных славян. У западных славян есть такие генеалогические герои, как Лех, Рус, Чех, их отец Пан, есть мифологический персонаж Крак, с которым связана история возникновения г. Кракова. В чешском фольклоре есть Кркнош. У южных славян (у сербов) есть эпос о Вуке Огненном Змее, который некоторыми чертами перекликается с образом восточнославянского князя-оборотня Всеслава.
Итак, о богатырях, героях, культурных и генеалогических предках у славян общей мифологии нет, есть только локальная, возникшая довольно поздно, накануне христианизации, хотя и включающая в себя элементы древних, иногда еще индоевропейских мифологических представлений.
Если же обратиться к низшей мифологии, то здесь, напротив, обнаруживается больше всего черт славянского единства. Можно вспомнить навиев, русалок, леших и других добрых и злых сущностей, очень похожих друг на друга и зачастую называемых одинаково. Русской Бабе-яге соответствует Еже-баба у западных славян. Во время песенных обрядов проводов зимы и встречи весны у болгар, например, исполнялись песни, даже текстуально совпадающие с восточнославянскими [125, т. II, с. 453].
Теперь попробуем изложенный материал подвергнуть логическому осмыслению. В первобытном обществе тоже была своя интеллигенция: жрецы, вожди, умелые певцы-музыканты и т. д. Именно они были главными носителями высшей и средней мифологии, ибо такое знание сопряжено не только с запоминанием больших объемов информации, но и с умением ее философского осмысления и увязывания с имеющимися естественнонаучными знаниями. Наглядный пример можно найти в «Калевале». Заносчивый Еукахайнен, пытаясь соревноваться с Вяйнямейненом в мудрости, выпаливает большое количество не связанных друг с другом фактов из области «бытового естествознания», а последний, в свою очередь, предлагает ему: «Ты скажи вещей начало, глубину деяний вечных!» — чисто философский вопрос [86, с. 33]. Ранее приводился другой пример из этого же произведения, где герои рассуждают о сущности железа. Здесь воедино сплетены и философский, и научный, и художественный взгляды на мир и жизнь.
Рядовые члены рода и племени не испытывали большого интереса ни к запоминанию значительных объемов информации, ни к ее философскому осмыслению. Поэтому они имели слабые представления и о начале мира, и о начале богов, и о начале человека, о взаимоотношениях богов друг с другом и с человеком. Их позиция была тривиальна: «Мудрые люди знают, они объяснят мне, что делать». Зато эти же люди прекрасно ориентировались в области низшей мифологии — там, где домовые, лешие, кикиморы, навии, лихоманки-трясучки, Лихо одноглазое, водяной, русалка, оборотень, неупокоенный мертвяк и т. д. Ибо в их глазах, как уже говорилось, все это было связано с повседневной жизненной практикой. Отчасти рядовые члены рода и племени ориентировались в средней мифологии, из которой обильно черпался материал для сказок и песен, поскольку без духовной пищи человек и тогда не мог жить.
А теперь представим себе, что произошла маргинализация первобытной общины. То есть возникли человеческие коллективы, в которых большой процент членов составляют чужаки, волею судьбы оторванные от своего рода-племени, в том числе от своей родоплеменной «интеллигенции», не слышащие с детства святоотеческих преданий и использующие язык задунайских венетов, чтобы понимать друг друга. Информация о злых или добрых духах на новой родине их, разумеется, заинтересует. А сведения о том, какой из венетских богов выше другого или как боги создали народ венетов — едва ли.
Они и про своих богов и про свой народ об этом мало чего знают. А как соотнести своих богов с венетскими?
И вот такой коллектив людей, оторванных от этнических и культурных корней, сплоченных только общей судьбой, выселяется куда-то за пределы славянской прародины. В основном это молодежь, этническое мировоззрение у них мало развито, ментальная матрица не имеет системы, она разбита и состоит из случайных кусочков. На старом месте жительства они, по понятиям первобытного общества, были малообразованны и дурно воспитаны, а на новом месте жительства и вовсе некому учить и воспитывать поселенцев, а также их многочисленное потомство, которое через одно-два поколения собьется в новую чету, или чеху, и отправится еще дальше искать землю и удачу. Стремительный численный рост, стремительное территориальное расширение в качестве оборотной стороны имеют разбитое мировоззрение и миросозерцание коллектива, определенный хаос в сознании. Через поколения и века ситуация постепенно выправляется: формируется единое этническое самосознание, налаживается духовная жизнь, формируется новая цельная ментальная матрица. Но славяне к тому времени заняли слишком большую территорию, начался распад праславянского языка, и духовные процессы, в том числе религиозные и мифологические, происходили не на общеславянском поле, а в локальных рамках, в которых закладывались контуры будущих этносов. Самые полные и самые схожие представления новые поколения ранних славян получали в области низшей мифологии, самые слабые знания от предков были получены в области высшей мифологии. Именно такую духовную ситуацию в славянской среде застало христианство.
Таким образом, структура славянской мифологии косвенно подтверждает выводы, ранее здесь сделанные:
1) славяне — молодой этнос, возникший в первых веках н. э.;
2) славяне возникли из смешения различных этнических компонентов, оторвавшихся от своих этнических массивов, язык венетов использовался как средство взаимопонимания, откуда и самоназвание — «славяне», т. е. «венеязычные», «венеговорящие».
В завершение темы о славянском язычестве и мифологии хотелось бы высказать суждение о двух языческих славянских богах: Велесе и Дажбоге. Есть основания полагать, что задунайские венеты знали по крайней мере этих двух богов.
Сущность Велеса была уже ранее подвергнута анализу. Это бог очень древний, восходящий как минимум к бронзовому веку. Следы знакомства с ним обнаруживаются и у восточных, и у западных, и у южных славян, а также у балтов. Очевидно, он был знаком еще населению культуры полей погребальных урн. К раннеславянской эпохе, видимо, было забыто о сущности Велеса, и по сходству имени со словом «волос» он начал превращаться в скотьего бога. Но процесс не успел завершиться до прихода христианства.
Теперь обратимся к имени Дажбог. Как и имя Велес, оно состоит из двух частей. Второй корень — «бог» — никаких споров не вызывает. Первую часть пытаются объяснить из «дать» и «давать», смысл имени раскрывается как «податель благ» [125, т. I, с. 482; 174, т. II]. Как пищу для размышления предлагаю другую версию. В русском языке есть такие слова, как «дождь», «дожидаться», «даже», «дюжий», «дюжина». Возможно, сюда следует добавить слово «дож» — глава государства в Венецианской республике.
И в словаре П.Я. Черных, и в словаре М. Фасмера есть слова «дюжий» и «дюжина». У обоих слово «дюжина» трактуется как заимствованное из французского. С этим категорически нельзя согласиться. Слово «дюжий» в разных произношениях есть во ВСЕХ славянских языках, а значит, слово это — праславянское. Слово «дюжий» обоим языковедам неясно. П.Я. Черных для его объяснения прибегает к «индоевропейской базе», М.Фасмер не дает никакого объяснения. Совершенно очевидна связь между «дюжий» и «дюжина», причем второе слово производное от первого. Смысл слова «дюжина» — «усиленная/увеличенная десятка». В древности кроме десятичного был и двенадцатеричный счет, остатки которого прослеживаются в германских языках. Кроме того, со словом «дюжий» явно связаны слова «недуг», «недужить». Для них П.Я. Черных предлагает смысловые параллели: «давить», «жать», «попадать», но ведь эти слова не имеют никакого отношения к смысловому полю слова «дюжий».
Начну со слова «даже». Это усилительная частица, она усиливает значение слова при котором состоит. Но ведь такая функция явно перекликается по смыслу с «дюжий» и «дюжина». Если приложить эти соображения к имени Дажбог, то корень «Даж» может означать усиление слова «бог», а имя целиком следует трактовать как «сверхбог», «бог над богами», то есть высший бог венетов, ставших протославянами. Слово «дождь», очевидно, сначала имело форму «дождать» — «данный Дажбогом», эпитет, очевидно, земледельческий (для объяснения слова «дождь» П.Я. Черных тоже прибегает к «индоевропейской базе», а М. Фасмер производит его этимологию из значения «плохая погода» и сам же недоумевает: дождь для земледельца благо, а не что-то плохое; объяснения слову он так и не дает).
