Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
Массовое падение поголовья продолжалось с 1928 г., когда были приняты «чрезвычайные меры» по хлебозаготовкам, до голодного 1933 г., при этом 1930 и 1932 гг. отмечены периодами наиболее резкого уменьшения числа сельскохозяйственных животных, первый из этих двух годов и станет предметом обсуждения в данной главе. На XVI съезде партии в 1930 г. нарком земледелия Яковлев сообщил, что за год с марта 1929 по март 1930 г. поголовье крупного рогатого скота сократилось на 1/5, дойных коров — на 1/8, овец — на 1/3 и свиней на 2/5.{307} На том же съезде С.М. Буденный, герой Гражданской войны и один из командующих Красной армии, заявил, что за тот же период только в РСФСР поголовье лошадей сократилось на 14%{308}.
Буденный также привел шокирующие статистические данные по регионам: в Сибири количество лошадей уменьшилось на 24,1%, на Северном Кавказе — на 9,6%, на Средней Волге — на 29,7%, на Урале — на 24,1%, в Центрально-Черноземной области — на 10%, в Западной области — на 8,9%. В общей сложности, по данным Буденного, за 1929–1930 гг. СССР потерял около четырех миллионов лошадей{309}. Несмотря на небольшие расхождения, другие источники приводят схожую статистику по регионам. В Сибири за год с марта 1929 по март 1930 г. поголовье лошадей уменьшилось на 26%, крупного рогатого скота — на 42%, овец — на 43% и свиней — на 72%{310}. В Западной области с марта 1929 по март 1930 г. число лошадей упало на 10,8%, крупного рогатого скота — 46,9%, овец — на 23,9%{311}. В Белоруссии в первом квартале хозяйственного 1929/1930 г. наряду с 38 тыс. голов крупного рогатого скота крестьяне уничтожили 52 тыс. лошадей, из которых только в декабре были забиты или проданы 35 тыс.{312} Уже к поздней осени 1929 г. на Нижней Волге, где коллективизация началась раньше, чем в большинстве других областей, поголовье лошадей и крупного рогатого скота сократилось, начиная с весны 1929 г., на 783 тыс., а овец и коз — на 2 233 тыс.{313} По данным ОГПУ, в Центрально-Черноземной области было забито столько скота, что крестьяне кормили свиней мясом{314}. Потери по всей стране имели беспрецедентный характер. Самостоятельное избавление от скота стало одержимостью, охватившей всю страну: в деревнях исчезали целые виды домашних животных. Один крестьянин призывал соседей: «Скорее надо резать, а то все отберут». Другой обосновывал свои действия так: «Сегодня жив, а завтра не знаю, что будет»{315}.
Разбазаривание стало непосредственным ответом на хлебозаготовки и коллективизацию, и этот процесс усилился во многих районах страны с лета 1929 г., практически одновременно с попытками региональных и местных властей насильственным путем ускорить темпы коллективизации. После того как крестьяне отреагировали на коллективизацию разбазариванием, региональное и местное руководство ответило на него первой волной раскулачивания. Ее инициаторами выступили отдельные регионы, не координировавшие свои действия, которые, однако, не встретили возражений наверху. Согласно Уголовному кодексу СССР, местные власти имели право арестовывать крестьян, заключать их в тюрьму, конфисковывать имущество и даже отправлять в ссылку тех, кто обвинялся в намеренном уничтожении скота и порче сельскохозяйственного инвентаря (статья 79). Более того, им разрешалось применять статью 58, пункт 10 о контрреволюционных преступлениях, если кулаки распространяли слухи, подстрекавшие других крестьян к разбазариванию{316}. Первая волна была лишь началом, предпосылкой официальной кампании по раскулачиванию крестьянства, проводившейся параллельно с коллективизацией зимой 1929–1930 гг. Поскольку власти пытались помешать дальнейшему разбазариванию, оно также способствовало ускорению коллективизации на местах, особенно обобществления скота и другого крестьянского имущества. Шла вторая половина 1929 г., когда региональные и местные власти наконец поняли, как бороться с разбазариванием. Политика раскулачивания опиралась на местные, неоднозначно прописанные нормы, что позволяло распространить этот процесс на обычных крестьян, которые отнюдь не были кулаками.
Ответ центральных властей на разбазаривание прозвучал несколько позже. 10 декабря 1929 г. Колхозцентр разослал на места директиву, в которой потребовал добиться обобществления в районах сплошной коллективизации 100% рабочего скота, 80% свиней и 60% овец{317}. Эта директива, так и не получившая прямой поддержки Политбюро, была крайне радикальной реакцией на разбазаривание. Достаточно любопытно, что она издана до того, как декабрьская комиссия Политбюро по коллективизации закончила свою работу. Однако оказалось, что некоторые региональные власти приняли директиву как руководство к действию и с лета 1929 г. для борьбы с разбазариванием начали проводить политику массового обобществления. Положения директивы Колхозцентра появились и в резолюции Западного обкома ВКП(б) от 7 января 1930 г., и, возможно, были продублированы в других резолюциях региональных властей{318}. Сталин вычеркнул указания о степени обобществления внутри колхозов из проекта постановления о проведении коллективизации, представленного ему декабрьской комиссией Политбюро{319}. Постановление ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству»{320} предоставляло местным властям самим определять степень обобществления, а значит, и решать проблему разбазаривания.
По мере того как процессы коллективизации и раскулачивания ускорялись в конце 1929 и начале 1930 г., усиливалось и разбазаривание. Ужесточение государственной политики и ответных мер со стороны крестьян слились в порочный круг. Уже с января кампания по коллективизации вышла из-под контроля Москвы. На первых этапах ее ход скорее удовлетворял центр, однако по мере появления новых и новых сообщений о разбазаривании и других беспорядках все более очевидными становились последствия того хаоса, в который она вылилась в итоге. Начиная с середины января центральные власти предприняли ряд попыток вернуть под свой контроль коллективизацию и раскулачивание, причем без снижения их темпов. Неудачу они признали лишь в начале марта 1930 г., когда Сталин призвал к временному отступлению{321}. 15 января 1930 г. была создана новая комиссия под председательством В.М. Молотова для выработки конкретных мер по ликвидации кулачества{322}. В конце января — начале февраля этой комиссией были изданы единственные директивы и инструкции центральной власти, которые публично узаконили процесс коллективизации. Таким образом, центр впервые издал директивы о процедуре проведения раскулачивания, а также официально провозгласил данную кампанию, описанную во всех деталях, политическим курсом государства{323}. Одновременно с созданием комиссии для выработки общих мер по раскулачиванию были приняты несколько важнейших законов, посвященных разбазариваниию. Очень маловероятно, что такое совпадение сроков было случайным. 16 января 1930 г. ЦИК и СНК СССР издали постановление «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», а правительство РСФСР в тот же день опубликовало схожее постановление, распространив закон на борьбу с разбазариванием как скота, так и хозяйственного имущества. В обоих документах в разбазаривании обвинялся кулак и его агитация, которая, как с сожалением отмечалось, в этом направлении опережала государственную. В отношении кулаков, виновных в разбазаривании, постановлениями предусматривалось применение жестких мер: от лишения права землепользования до конфискации имущества или даже ссылки на срок до двух лет. Хозяйства, уничтожившие скот до вступления в колхоз, лишались права на прием в него, а уже состоявшие в колхозе подлежали исключению. Постановление по РСФСР было более мягким, поскольку предоставляло таким хозяйствам шанс остаться в колхозе при условии выплаты наличными суммы, равнозначной стоимости забитого скота. Наконец, общим постановлением запрещался забой молодняка{324}. 27 января 1930 г. этот пункт был обобщен в выпущенном сибирскими властями запрете на уничтожение любого скота в сельской местности, который ужесточал букву указа 1929 г., нацеленного на предотвращение вывоза продуктов животноводства из области{325}. 21 февраля 1930 г. центр издал постановление, запрещающее введение подобных самовольных ограничений на торговлю между регионами, но к 1 ноября 1930 г. расширил свой собственный запрет на забой молодняка, включив в него запрет на забой взрослых особей скота нескольких видов{326}.[39]
Реакцией местных властей на разбазаривание стало ускорение темпов коллективизации, обобществления и раскулачивания. Так было всегда, но после официального провозглашения государством в январе политического курса на коллективизацию и раскулачивание ставки возросли. Многие региональные партийные органы отрицательно отнеслись к постановлениям центра о проведении коллективизации и в особенности раскулачивания, утверждая, что на реализацию этих кампаний отведено слишком много времени. Уже с середины декабря, до появления указов центральных органов власти, Варейкис, первый секретарь обкома партии Центрально-Черноземной области, призывал к сокращению «переходного периода», дабы уменьшить ущерб, наносимый поголовью скота и крестьянской собственности{327}. В своей речи 9 января 1930 г. А.А. Андреев, первый секретарь Северокавказского обкома, также призывал к ускорению коллективизации скота с целью остановить разбазаривание, однако предупреждал при этом, что на данном этапе обобществление домов, огородов и птицы было бы неправильным{328}. В конце января на собрании Нижневолжского обкома местные руководители партии снова высказались против «достаточно длительного срока», установленного для раскулачивания, так как, по их мнению, за это время кулаки успеют разбазарить свое имущество и исчезнуть{329}. Корреспонденту газеты «Правда» удалось передать настрой высокопоставленных чиновников Ялтинского района в Крыму начала 1930-х гг. в следующей фразе: «Зачем нам дожидаться постановления собраний батрачества, бедноты и середняков — надо спешить, иначе опоздаем, лучше отбирать добро посредством маузера»{330}. Как отмечалось в начале января в отчете ЦИК, борьба с разбазариванием скота на местах шла «главным образом по линии обобществления его»{331}.
