Вильям Похлёбкин - Великий псевдоним
Думаю, что несмотря на наличие обеих упомянутых выше категорий неумеренных «придворных» славословов в аппарате партии и государства, и даже скорее вопреки им и складыванию при их содействии пресловутого антуража «почитания вождя» в 30-40-х годах, «почитания», доходившего порой до гротескных форм демонстративного выражения верноподданических чувств, – реальное воздействие этих искусственных следствий «народной любви к вождю» на массы рабочих и крестьян, а также на привыкшую становиться пассивной партийную интеллигенцию, – было, по сути дела – ничтожным.
Вместе с тем подспудное убеждение в «мудром сталинском руководстве» присутствовало у всех т.н. советских людей, независимо от уровня их образования, социального положения и общественного статуса, а отсюда и проистекало уважение к Сталину, и молчаливое согласие даже с самыми нелепыми проявлениями культа, на который, в то же время, серьезно не обращали внимания, считая это просто каким-то принятым незаметно «новым обрядом».
Здесь, разумеется, играли роль психологические особенности русского народа, формировавшиеся веками: привычка к почитанию монарха, или того, кто его заменял конкретно в народном сознании и представлениях[32];
привычка к искусственной, фальшивой обрядности, как к чему-то официально неизбежному, но в общем-то терпимому, общепринятому, в чем русский народ убедила за тысячелетие православная церковь;
и наконец, – но не в последнюю очередь по значению, – привычка, поддаваться на людях общему чувству единения, бурно выражать свои симпатии к правителям или к знаменитым артистам, героям и т.п., являвшимся собственной персоной перед народом. Отсюда и неподдельные, подлинные бурные аплодисменты и неумолчные, длившиеся по четверть часа овации, которые стихийно овладевали массой, увидевшей вождя вблизи, слышавшей его голос и приобщавшейся тем самым «к государственности».
Конечно, такие настроения могли возникнуть лишь в обстановке 30-40-х годов, когда и страна и народ ощущали себя сплоченными, когда трудности, горе и счастье, поражения и победы – были общими, – или по крайней мере подавляющим большинством рассматривались, как общие.
Для людей конца XX века, для нынешнего поколения, не знавшего вообще социализма, а отождествляющего эту систему в основном с брежневским временем, разумеется, не только не понятно, но и никак не может быть понято то состояние умов нашего народа, какое существовало в 30-40-х годах.
«Грудью готовы защищать Советский Союз!» – вот какие чувства преобладали и в необразованных массах, и в партийных, гораздо более образованных в то время в политическом отношении кругах.
Защищать от всего: от внешних врагов, фашистов и империалистов, от шпионов и диверсантов, от вредителей и кулаков, от троцкистов и других оппозиционеров.
Антисталинские и притом чисто враждебные, «лагерные» настроения, сформировавшиеся после 1956 г., в 30-40-х годах были неизвестны и никак не проявлялись. Это – исторический факт, который ныне, в 90-х годах XX в. усиленно и настойчиво фальсифицируется. Людям хотят ныне привить ложные представления о советской истории, советском довоенном времени.
Но историю нельзя опрокидывать, производя субъективные хронологические смещения, подменяя тогдашние реальности сегодняшними чувствами и игнорируя подлинные исторические факты, приписывая задним числом тогдашнему периоду оценки нынешней либерально-буржуазной, антисоветской интеллигенции.
Самым критически настроенным слоем по отношению к Сталину и его политике были в 20-40-е годы самые твердые, настоящие большевистские партийные кадры и особенно – старые большевики и политкаторжане, видевшие во многих сталинских мерах и в новых порядках – отступление от марксизма и ленинизма.
Именно они, старые большевики, были недовольны введением в Сталинскую Конституцию 1936 г. различных демократических новшеств, вроде прямых, всеобщих выборов при тайном голосовании. Именно этот факт считался в большевистских оппозиционных кругах – главной ошибкой Сталина в 30-х годах, а вовсе не репрессии, которые велись против троцкистов и правых в партии. Истинные большевики подвергали Сталина и сталинизм критике слева, считая, что Сталин просто поторопился объявить о ликвидации антагонистических классов в СССР, и что его вариант Конституции – открывает путь к постепенной реставрации буржуазного строя.
Но таких людей даже в партии было в то время крайне мало по количеству, ибо это были коммунисты с дореволюционным стажем, вступившие в партию до Октябрьской революции, в подполье.
Они прекрасно знали историю партии, помнили все важнейшие решения ее руководящих органов, были знакомы со стенограммами Съездов партии, и считали, что Сталин «еще молодой для вождя», ибо он вошел в руководство партии лишь с 1912 г., в то время как еще были живы люди, имевшие опыт партийной работы с конца XIX в. или во всяком случае – до первой русской революции 1905-1907 гг. Так что даже сам термин «сталинизм» обладал в 20-30-х годах совершенно иным значением, и поэтому «объединять» под именем антисталинистов" людей 30-40-х, 60-х и 80-х годов, – не только нельзя, но и является вопиющей исторической безграмотностью, а вернее – сознательным софизмом современных советско-буржуазных фальсификаторов истории.
Говоря об отрицательном отношении к Сталину, как к личности и руководителю партии нельзя рисовать критику «сталинизма», как некую общую, единую, продолжающуюся «все 70 лет» линию критики и недовольства, скрывая то важнейшее обстоятельство, что критерии этой критики и политическое положение разных групп «критиканов» было не только абсолютно различным, но и в большинстве случаев, как правило, диаметрально противоположным.
Историческим же фактом остается то, что линия Сталина, будь то во внешней или внутренней политике, никогда не воспринималась любыми политическими средами – равнодушно. Она вызывала немедленно ту или иную реакцию всего общества. И именно этот факт является убедительным подтверждением того, что сталинская политика всегда была жизненной, она затрагивала самые чувствительные точки общественной жизни, она побуждала всех к деятельности, она заставляла определять к этой политике свое отношение – всех. Ибо эта политика не была плодом «штабных», «бумажных», «канцелярских» расчетов, а вытекала из обстоятельств самой жизни и развития страны и народа, и, главное – всегда была ясно нацелена в будущее.
Это, так сказать, одна сторона вопроса о том, как оценивать «сталинизм» как историческое явление.
Но существовал и другой аспект общественной жизни, связанный с понятием «сталинизма» в 30-х годах, который условно можно было бы назвать «бытовым сталинизмом».
Дело в том, что для народа, т.е. для большинства беспартийных масс города и деревни, отгороженных и не посвященных в настроения внутри партии, отголоски критики Сталина партийцами, а тем более аргументы, выдвигаемые ими, были чужды по ряду причин:
во-первых, они не обладали тем, что называлось политической сознательностью, т.е. не умели сами разбираться в политических событиях, которые, в сущности, их не интересовали;
во-вторых, родившись незадолго до революции, во время ее, или вскоре после нее, они провели годы становления советской власти детьми, и стали взрослыми, сознательными людьми лишь в сталинскую эпоху. Это были люди совсем иного поколения и психологического склада, чем ленинская гвардия старых большевиков. Большинство их чувствовало себя «строителями социализма» и привыкло доверять Сталину, а отчасти даже боготворить его, как «организатора всех советских побед». Именно на эту новую «породу» советских людей и были рассчитаны все мероприятия Сталина во внутренней политике, поскольку «критичность» у этого поколения была – минимальной. Именно эта категория советских и партийных работников оказалась способной взамен отсутствовавших у нее твердых, обоснованных марксистских убеждений, имитировать свою «политическую сознательность» всевозможными внешними, демонстративными или грубыми, вульгарными средствами. Отсюда, из этой «новой породы» выходили «честные», добровольные доносчики на любых инакомыслящих, в том числе и на старых большевиков, отсюда пошла «мода» аплодировать любому оратору не в силу смысла его речи, а лишь по одному формальному признаку в виде упоминания имени Сталина.
Тут уж не надо было думать о содержании, можно было вообще не слушать всю речь, но в то же время – никогда не ошибиться в реакции на нее, поскольку слово «Сталин» звучало как сигнал к аплодисментам, овациям и другим демонстративным проявлениям своей советскости и благонадежности.
Именно такое стихийное развитие создало то, что можно было спустя ряд лет назвать «культом личности». Но истоки этого культа были не наверху, а в самом, что ни на есть низу – они шли от бескультурья, от лени, нежелания думать, при желании пользоваться благами социализма и они шли от той части народа, которая была прежде в феодальную эпоху – дворней.
