Йоханан Петровский-Штерн - Еврейский вопрос Ленину
Обратим внимание, как Ленин отреагировал на воззвание Центрального бюро еврейских секций ЦК Русской коммунистической партии, распространенное 6 июля 1921 г. В воззвании содержалась просьба разрешить членам еврейских профсоюзов в Гомельском и Минском уездах носить оружие, так как в этих регионах погромная стихия представляла реальную угрозу местному еврейскому населению. Бюро также требовало расследовать антиеврейские преступления в этих уездах. Резолюция Ленина на полях документа была краткой: «В архив Центрального Комитета».[134] Не следует все же делать обобщающие выводы на основании заметки на полях. Вряд ли можно считать ее доказательством ленинского безразличия или, того хуже, антисемитизма. Скорее она свидетельствует о том, что, если Ленину не предоставлялся случай разыграть антисемитизм как козырную карту, он попросту отметал любые разговоры об антисемитизме. Евреи как таковые его вообще и в принципе не интересовали. Его поступки — тактические приемы прожженного политика-манипулятора, но никакой не антисемитизм. Евреи, сознающие свое еврейство, евреи, выступающие за ассимиляцию, крещеные евреи, евреи-коммунисты или евреи, снедаемые самоненавистничеством (будь это Троцкие или бланки), вели себя в подобных ситуациях совершенно иначе.
В своем знаменитом мемуарном очерке о Ленине Горький изображает вождя мирового пролетариата правдоискателем, правдолюбцем, общительным, волевым и сострадательным человеком. Горький представляет Ленина самым человечным из людей. В первое издание этого очерка Горький включил замечание Ленина (позднее удаленное советской цензурой) о его отношении к евреям. Как-то в разговоре с Горьким Ленин обронил, что «русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови». Это утверждение нередко изымалось из текста горьковского очерка и приводилось как доказательство ленинской симпатии к евреям. Такое доказательство не выдерживает критики. Горький сам был убежденным филосемитом, он искал и с радостью обнаруживал симпатию к евреям у других людей, особенно среди своих близких друзей. В первоначальном варианте это филосемитское высказывание скорей свидетельствовало о филосемитизме Горького, чем Ленина.
Приведем еще один пример. Троцкий вспоминал, как они с Лениным бродили по Лондону. Всякий раз, когда Ленин восхищался архитектурой или техническими изобретениями, он отстранялся от увиденного. Время от времени он бросал фразу: вот что у «них» есть. Под «они» (объяснял Троцкий) Ленин подразумевал «врагов», а не «британцев». И добавлял: «Невидимая тень класса эксплуататоров простерлась надо всей культурой человечества, и для него эта тень была так же очевидна, как дневной свет».[135] На самом деле Ленин мерил людей — и этносы — по государственной партийной, а не классовой шкале. Если они не разделяли безусловно его представления о диктатуре государства и партийном централизме, евреи-рабочие, евреи социал-демократы и даже коммунисты еврейского происхождения переставали для него существовать. Принципом ленинского восприятия людей разных национальностей был не классовый подход, а вопрос власти. Некоторые социал-демократы еврейского происхождения, вроде Каменева и Троцкого, разделяли его требование верховенствующей партийной власти; но большинство, от Медема до Мартова, было против.
Когда сестра Ленина обнаружила, что Бланки происходили из евреев, и собралась было объявить об этом во всеуслышание (чтобы помочь партии подавить растущий в обществе антисемитизм), она столкнулась с решительным сопротивлением партийного руководства. Она не могла понять, что, начав разговор о еврейских корнях Ленина, она тем самым подрывала русскоцентричную сущность партии и партийную власть. Послушник Чернышевского и приверженец двойных смыслов, Ленин отлично понимал, что на имперском языке большевиков понятие «власть» означало «большевистскую власть», а понятие «евреи» — наряду с украинцами, литовцами или грузинами — означало «разрушители». Как мы продемонстрируем в следующей главе, у Мошко Бланка не было шансов занять достойное место в официальной генеалогии Ленина: на его пути стояли неколебимые ленинские представления о русском большевизме, о движущей силе революции, о централистской партии, о власти и об ассимиляции.
Глава четвертая
Клей для позвонков
Шмуц четвертой главы Геннадий Белов, директор Главного архивного управления. Середина 1960-х гг. С любезного разрешения Алексея Литвина.
Лев Троцкий, Владимир Ленин и Лев Каменев перед митингом. Июнь-июль 1919 г. Из коллекции Д. Заславского. С любезного разрешения Алексея Литвина.
В одном из самых своих известных стихотворений Осип Мандельштам задается вопросом: «Век мой, зверь мой, кто сумеет / Заглянуть в твои зрачки / И своею кровью склеит / Двух столетий позвонки?»
У революционного режима был четкий ответ на этот вопрос. Большевики попытались склеить XIX и XX столетия имперской кровью российской государственности. Самодержавие царя заменили самодержавием партии, на смену наглядным символам царской империи пришли не менее наглядные символы империи коммунистической, а новая советская бюрократия унаследовала структуру и стиль работы старорежимной царской администрации. Советское пришло на смену царскому, вобрав в себя идею великодержавного шовинизма; как и при царском самодержавии, Россия сохранила роль Большого Брата, снисходительно покровительствующего национальным окраинам и этническим меньшинствам.
Придуманный в Николаевскую эпоху имперский лозунг царской России «православие, самодержавие, народность» превратился при советской власти в пропагандистский лозунг «Ленин, партия, народ», где коммунистической партии отводилась роль национальной религии. Большевикам удалось склеить позвонки двух столетий, хотя они, вероятно, и не предполагали, что, заимствуя структуры и институты российской государственности у прежнего режима, они подписывают «пакетную сделку». И эта сделка предусматривала перетекание в советскую государственную систему особых методов большой политики, не имеющих ничего общего с коммунистической идеологией.
Один именитый историк между прочим заметил, что большевики «переняли националистическую нелиберальную русскоцентричную программу государственного строительства».[136] Как только Сталин идентифицировал население СССР с Советским государством, а не с революционным классом, он вымостил дорогу к постепенной замене классовой принадлежности на этнонациональную. Именно поэтому в 30-е гг. компартия заявила о главенствующем положении русских в сложной иерархии советских этнонациональных групп. Идею мировой социалистической революции к середине 1930-х благополучно похоронили — теперь краеугольной идеей коммунистического строительства стал лозунг о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Новый режим резко сменил ориентацию — с леворадикального интернационализма к новому советскому великодержавному шовинизму, каковой теперь стал основой государственной политики.[137]
Доминирующее положение русскости отобразилось в пропаганде и государственных символах. Гимн СССР начинался словами «Союз нерушимый республик свободных / Сплотила навеки Великая Русь». Великая Русь с ее унаследованными государственными институтами и здесь оказалась позвоночным клеем. Русификация советского народа и советского государства спровоцировала рост шовинистических настроений, усиление русского снисходительно-покровительственного (в действительности же — имперского) отношения к этническим меньшинствам, породив всенародную ксенофобию. И хотя этот процесс достиг апогея только после Второй мировой войны, он предопределил формирование кондово русской образности Ленина в середине 20-х гг.
Заполним бланк
Когда Ленин умер, был забальзамирован, помещен в раку и выставлен на обозрение, подобно православному святому, массы советских людей были поставлены перед выбором: кого выбирать ленинским преемником? Кто может и кто не может быть носителем государственной власти? Народ отдал предпочтение человеку русских черт и русских кровей.[138] Судя по сохранившимся документам, жители больших городов считали, что власть в большевистском государстве должна быть этнически русской.
Доклады агентов ОГПУ о реакции в стране на смерть Ленина свидетельствуют, что главным вопросом в выборе кандидата, с точки зрения населения страны, был вопрос этнонациональной принадлежности кандидата, а не его идеологические или профессиональные качества. Какими бы преданными коммунистами и классово сознательными большевиками ни были большевики еврейского происхождения, простые советские люди предпочитали Михаила Калинина и Алексея Рыкова Льву Каменеву и Льву Троцкому, потому что в народном сознании первые были русскими, а последние евреями.
