Ольга Чайковская - Екатерина Великая. «Золотой век» Российской Империи
Лифляндия была территорией особой судьбы. Населявшие ее ливы с XII века стали объектом немецкой колонизации, христианскую веру получили из рук немцев, которые крестили их огнем и мечом. Немцы же и основали на землях ливов рыцарский союз, который с течением времени превратился в знаменитый Ливонский орден. Он был подчинен непосредственно Риму, местные немецкие власти были ставленниками германского императора, в ходе непрестанной и ожесточенной борьбы обе стороны обращаются к иностранным государям. Усиливалось лифляндское дворянство, крепли города, на этой основе создались ландтаги, органы сословного представительства, но лифляндской государственности не суждено было окрепнуть, страна стояла на юру, на ветру, на перекрестке дорог, где встретились интересы разных государств – тут и Польша, и Россия, и Дания, и Швеция.
В ходе Ливонской войны (вторая половина XVI века) Лифляндия оказалась во власти Польши. В начале XVII перешла под власть Швеции – то было время, когда благосостояние страны увеличивалось, повышался ее культурный уровень (открытие школ, основание знаменитого Дерптского университета); было улучшено положение крестьян. В результате петровских завоеваний Лифляндия вошла в Российскую империю, в связи с чем тут и началось наступление на крестьянскую свободу.
Да, в составе Российской империи Лифляндия находилась в особо подчиненном положении, здесь императрица могла быть жесткой, могла требовать, не боясь, что в ответ поднимется один из гвардейских полков, чтоб потребовать ее замены на Ивана Антоновича или ее собственного сына Павла. У «остзейских баронов» не могло быть социальной опоры в массе российского дворянства, и потому они были куда более зависимы от императорской власти. Вот почему Екатерина решила начать с Прибалтики, именно тут вступиться за крестьян, тут поставить вопрос об их собственности, их повинностях, о жестоком с ними обращении.
В России она на подобное не отваживалась, в России она была совсем другой – весьма покладистой и уступчивой. Создается впечатление, будто та, что приезжала в Прибалтику, и та, что пребывала в Петербурге, – это две разные императрицы. На самом деле была одна, умная и осторожная.
Так, может быть, ее неоднократные заявления, что крестьяне должны быть усмирены силой оружия, тоже были тактическим ходом – показать дворянству, что она строга, когда дело доходит до защиты его интересов, и готова даже на пролитие крови? Может быть, отсюда и возник этот феномен – пушки, которые не стреляют? Не знаю, мне остается только повторить: вопрос не изучен и нуждается в очень серьезном исследовании.
* * *Она вставала часов в пять-шесть, прислугу не будила, сама растапливала печку, сама варила кофе и садилась работать. До прихода статс-секретарей в ее распоряжении было три-четыре часа сладостной работы. Но были еще и вечера. В одном из своих писем она говорит, что проводит вечера с генералом Бецким.
В Записках Екатерины о первых годах ее пребывания в России он упоминается, но редко и всегда рядом с принцессой Иоганной Елизаветой, ее матерью, с которой у него была связь; еще при жизни Екатерины ходили слухи, будто истинным ее отцом был не принц Ангальт-Цербстский, а Иван Бецкой. Эту версию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, ее делает вероятной несомненное сходство, которое нетрудно увидеть на их портретах. Вопрос остается открытым, зато мы можем констатировать непреложный факт: Екатерина и Бецкой – ей за тридцать, ему под пятьдесят – проводили вместе вечера. Он читал ей вслух, она вязала. Но читали тут премудрые книги, а в такт вязанию вывязывались планы необыкновенных преобразований (об этом позже).
А по утрам она работала над сочинением, которое считала самым важным в своей жизни. Она писала свой Наказ.
Итак, Екатерина, великий рационалист, как и все деятели Просвещения, была убеждена: если разумно, то и получится. Стоит лишь объяснить людям, как умно, благородно и выгодно то, что им предлагают, – и они тотчас кинутся выполнять эту предлагаемую программу; а стоит ее выполнить – и в стране воцарится счастье («насколько это возможно на земле», оговаривается она как трезвый человек). Отсюда ясна и задача просветителя – разъяснять людям, в чем состоит их благо и как его достичь.
А уж если волею судеб просветитель оказался на российском престоле, да еще во всеоружии самодержавной власти (она с самого начала провозглашает в Наказе, ссылаясь притом – но весьма основательно – на Монтескье, что в России, как во всякой обширной стране, возможно только самодержавие), значит, его обязанность не только проповедовать великие идеи своего века, но и осуществить их на практике. Вот откуда ее уверенность в победе. Все дело в законе – счастливо то общество, где правит закон (которому подчиняется и сам государь), обладавший в глазах Екатерины необыкновенным могуществом. Вот откуда ее законодательная одержимость («законобесие», скажет она со свойственной ей самоиронией).
Но законы страны должны соответствовать самой стране – можно ли мысли великих западноевропейских философов положить в основу законов Российской империи? Этот трудный вопрос не казался Екатерине таким уж трудным, она решает его логически и весьма бодро: ведь русские – народ европейский, недаром так быстро привились в России реформы Петра. Конечно, преобразования Петра были недостаточны, путь только начат, но предстоящая работа Екатерину не смущала, напротив, невозделанность российской почвы казалась ей удачей: такую – невозделанную, но и не испорченную, еще не засоренную – легче обрабатывать. Во всяком случае, Екатерина считала, что это дело как раз по ней – «я годна только в России».
Как все просветители, она твердо верила в человечество, в его здравую, разумную природу, а если уровень общественного сознания еще не дорос до предполагаемых законов, если умы людские еще не готовы, тогда «примите на себя труд приуготовить оные, и тем самым вы уже многое сделаете».
Таким образом, все оказывалось исполнимым: Россия – страна европейская, она готова к тому, чтобы под руководством самодержавной власти воспринять и осуществить идеи лучших умов человечества, а если и не готова, деятели Просвещения ее подготовят.
Но был тут один сложный и опасный вопрос – о свободе. Передовая мысль XVIII века была проникнута жаждой вольности – ее провозглашали, ее воспевали как лучшее в ряду других естественных человеческих прав. В области политических идей и надежд вольность оборачивалась республикой или конституционной монархией, но как было сочетать это с самодержавием – не погибнет ли тут вольность, не взорвется ли самодержавие? Екатерина всегда шла навстречу опасности, и здесь, в своем Наказе, от разговора не уклонилась. Она признает естественную, от природы данную людям вольность, но считает, что самодержавный способ правления этой вольности не отнимает. Как это доказывается? – опять же с помощью логической операции, которая на этот раз произведена с самим понятием вольности. И в это обширное и неясное понятие Екатерина вносит свой порядок.
«Надобно в уме своем точно и ясно представить, – пишет она, – что есть вольность? Вольность есть право все делать, что законы позволяют; ежели бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было: ибо и другие имели бы равным образом сию власть». Как видите, все логично. И главное: «Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностью, и чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такому, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялися бы все одних законов». И тут все подчинено логике, если исходить из уверенности, что самые законы – порождение высшего разума, значит, они справедливы; и вместе с тем они не есть что-то внешнее, чуждое человеку и принудительное по отношению к нему, но, напротив, являются его внутренним установлением, необходимым ему и благотворным для него.
Повиновение таким законам приносит человеку радость и благополучие, а государству – порядок и процветание.
Значит, оставалось создать эти законы, которые должны стать прекрасной, разумной, дающей истинную свободу необходимостью.
Вот почему Наказ был делом ее жизни – он давал основу для новых законов, которые в свою очередь стали бы мощным средством создания в России будущего счастливого общества.
На первый взгляд Наказ мало увлекателен, он состоит из пронумерованных статей, трактующих правовую теорию и практику. Сухая материя, к тому же изложенная подчас весьма коряво – императрица писала по-французски (тем более что тексты были списаны с французских оригиналов), а переводчики переводили, как умели, не очень заботясь о красоте, а порой даже и о ясности слога. Как рассказать о Наказе так, чтобы он был интересен современному читателю?
