Рудольф Иванов - Оборона Баязета: правда и ложь
Разумеется, Кази-Магомед — противник, но он совершенно бездоказательно наделен в фильме качествами изувера, хищного зверя.
Находясь в числе штурмующих Баязет, генерал Гази-Магомед-паша направил два письма в цитадель. Письма, судя по всему, были написаны на русском языке. Приведем без изменения текст второго, наиболее содержательного, на наш взгляд, опубликованного письма.
«Вчера я Вам забыл известить о положении Закавказского войска. Ген. Лорис Меликов имея желание свои войска соединить из Генералом Тергукасовым в Ерзеруме будучи побиты в сражении Сованлы даг вернулся назад и отступил от Карса — как Г. Тергукасов в будучи в несколько сражении победен с потерою около семи тысячи в среду перешел границу — остались только вы в этой крепости по тому я обращаюсь к вам из чувством чисто человеческим чтоб вас избавить от очевидной потери и потому этое известие вам посылаю как с тем и моего родственника ротмистра Даудова для словесного переговора и вашего забеспечения — еще раз советую вам напрасно не продолжайте времени и присылайте свои условия или каво нибудь для переговора.
Генерал Лейтенант Его Величества Султана Свиты Шэмиль Июня 1877. Баазыт».(Антонов В. 23-х дневная оборона баязетской цитадели. С. П, 1879).
Не обращая внимания на грамматику письма, хотя Гази-Магомед, много лет проживший в России, мог бы подготовит!) более грамотное письмо, в нем никак не ощущается га свирепость, какой его так щедро наградили создатели фильма.
Осада продолжалась. Позади остались двадцать дней страшных мук. Жизнь почти у всех в гарнизоне висела на волоске, и счет ее пошел уже на часы.
Смерть в открытом бою бледнела перед теми испытаниями, которые обрушились на гарнизон. К голоду и жажде, сильной жаре, удушающей вопи и отравленной трупным ядом воде, во второй половине осады присоединился новый бич — вошь, и от зуда солдаты лишились сна.
Проходил день за днем, а помощь не приходила. Исмаил-хан все больше терял уверенность, что дошло ли до генерала Тергукасова известие о бедственном положении цитадели.
24 июня Исмаил-хан распорядился снарядить новых гонцов, но теперь уже в Игдыр к своему брату начальнику кордона генералу Келбали-хану. Для этой цели был назначен один из крепышей в гарнизоне урядник Сиволобов, и в помощь ему приданы еще два казака из Уманского полка Шапель и Цокура. Большую часть дня Сиволобов пролежал на стене цитадели, изучая передвижение турок и выбирая для своего пути наиболее удобную дорогу.
Наступила ночь. Сиволобов со своими путниками сняли сапоги, и вместе с командою, вышедшей за водой, спустились к реке. Насладившись вдоволь влагой, они направились в свой рискованный и трудный путь. В дороге случалось немало приключений, и жизнь путников часто висела на волоске. Как-то спасаясь от преследования турок, они вбежали в пустую саклю и приготовились к обороне, ожидая верную смерть. Могильный мрак и тишина в сакле, крики, говор турок и пальба вокруг томили казаков около часа. Вдруг послышались осторожные шаги, Приложив глаз к узкой щели в дверях, Сиволобов увидел, как человек тридцать турок, осторожно и с наклоненными штыками проходя мимо дверей, остановились. Невыносимое ожидание какого-то конца довело казаков до желания скорее отделаться от турок открытым боем. Сиволобову с трудом удалось отговорить своих товарищей от этого самоубийственного предложения. Надежд на лучший исход не покидала смельчака. Турки на какое-то время задержались у сакли, о чем-то пошептались и двинулись своим путем. Потом они вновь остановились, присели у большого камня и чего-то выжидали. Воспользовавшись тем, что взгляд турок был устремлен в другую сторону, казаки выскользнули из-под носа неприятеля и скрылись в промоине реки. Какие только не встречались препятствия на пути этих храбрецов. Им удавалось ловко избегать встреч с турками и умело обходить многочисленные их посты. Между тем, бесконечные крутые подъемы и спуски при нестерпимой жаре и духоте отбирали последние силы. Наконец обессиленным и голодным воинам открылась панорама Эриванской равнины. Окунувшиеся в зелень садов, вдалеке виднелись аулы, до Игдыра — всего-то верст пятнадцать, но глаза путников закрывались туманом. Сквозь этот, все больше обволакивающий туман, уже почти ничего не было видно. Первым падает без чувств Сиволобов, но Цокура и Шапель, напрягая последние силы, продолжают идти вперед. Не пройдя и сотни метров, теряет сознание обессиленный Цокура, а Шапель, не оглядываясь, чтобы не потерять остаток сил, идет. Он служил в этих местах, и с радостью увидел армянское селение, где случалось бывать когда-то. От счастья он закричал. К нему, уже падающему в беспамятстве, бросились жители. На лице Шакуры все страдания были написаны. Десяток бойких ребятишек, нагруженных водой и чуреками, побежали разыскивать других страдальцев. В Игдыр немедленно полетела весть о прибытии гонцов из Баязета, и Келбали-хан немедленно выслал за ними лошадей.
Еще сильно утомленные, едва передвигающиеся, 25 июня они предстали перед генералом Келбали-ханом Нахичеванским. До сих пор Келбали-хан не знал подробностей о бедствиях в цитадели. Он внимательно выслушал их рассказ о ситуации в цитадели и обстановке вокруг нес, они поведали ему о своем трудном пути. Тепло поблагодарил и угостив отважных казаков, Келбали-хан наградил всех троих. Урядник Сиволобов получил 300 рублей, а его товарищи — по 100. До выступления в Баязет оставались считанные часы.
Исмаил-хан продолжает свой волнующий рассказ о положении в цитадели:
«Между тем, положение наше ухудшалось с каждым днем. Было бы долго говорить о том, что испытывали другие. Об этом можете судить из того положения, в котором находился лично я, старший в гарнизоне. В течение 23-х суток моей постелью на голых каменных плитах служило одно единственное пальто. Рядом со мной в такой же обстановке валялся в постоянном беспамятстве мой сын, контуженный гранатой в голову. Я голодал по несколько дней подряд, так что платье уже висело на мне, как на вешалке, и если я не умер с голоду, то только потому, что человек мой случайно нашел среди кладбищенского мусора несколько кусков турецких галет, которыми мы втроем подкрепляли свои силы в течение всей последней недели. Но голод был ничто в сравнении с жаждой!.. Не забудьте, была средина жаркого лета. Бедные лошади гарнизона! Я несколько раз подходил к своим, изнуренным до неузнаваемости. Они, при этом, медленно протягивали ко мне свои головы и высовывали пересохшие языки с таким осмысленным, казалось, выражением мольбы в помутившихся глазах, что у меня буквально навертывались слезы. Так они все и пали от жажды, и, конечно, были съедены до единой.
Мне никогда, конечно, не пришло бы в голову просить турок о прекращении пальбы, ежедневно вырывавшей у нас массу людей, а тем более платить за это хоть копейку. Но видя вокруг раздирающие сцены умирающих от жажды, я послал предложить Измаилу-паше все, что у меня было, то есть шесть тысяч червонцев, если он пустит нам воду на один день. Паша не согласился.
После этой неудачной и, быть может, неуместной попытки моей купить воду, что в глазах неприятеля надлежащим образом осветило, конечно, действительное положение гарнизона, к нам явился с письмом Измаила-паши третий парламентер-курд, бывший русский подданный, бежавший к туркам уже после объявления войны. Этот изменник возмутил меня своим нахальством. Не ограничиваясь передачей письма, он пустился в громкие суждения, что дни наши сочтены.
Паша очень хорошо знает, — говорил он, между прочим, — что люди здесь мрут, как мухи, и если не сдадитесь, жалкие остатки ваши дня через два будут повешены поголовно. Зачем же ждать такого конца?
— Прежде чем это последует, я тебе покажу, какого конца заслуживает всякий изменник, — произнес я и приказал его повесить, что немедленно и было исполнено.
С тех пор парламентеры уже более не являлись к нам, и тогда же, кажется, турки задумали взорвать нас на воздух. О последнем плане мы узнали совершенно случайно и почти перед самым его осуществлением.
Изыскивая какой-либо способ добыть воду, во что бы то ни стало, и остановившись на мысли провести подземный ход к источнику, существовавшему среди построек заброшенного города Баязета, мы немедленно приступили к осуществлению этой идеи. Дело подвигалось весьма быстро, когда, вдруг, рабочие наши наткнулись на мину, которую турки вели под цитадель, и на таком расстоянии от нас, что дня через три мы действительно могли взлететь на воздух. К счастью, этому не суждено было осуществиться».
По этому жизненно важному событию комендант капитан Штоквич выпустил очередной приказ, правда, почему-то с опозданием на целый день, когда ливень уже оставил о себе счастливые воспоминания. Приказ задним числом предписывал то, что было не только выполнено, по и с лихвой перевыполнено. Никто теперь не упрекнет Федора Эдуардовича в нерасторопности.
