Олесь Бузина - Тайная история Украины-Руси
Наперехват обозленному гетману к Серпухову маршировало московское войско под командой знаменитого князя Пожарского — того самого, что в виде памятника стоит теперь на Красной площади. По дороге Пожарский заболел и вернулся в Москву, сдав командование Гришке Волконскому. Смена полководца плохо отразилась на боеспособности армии. Сагайдачный разбил московитов на реке Оке и Каширской дорогой двинулся прямо на царскую столицу, разоряя все на своем пути.
С другой стороны через Тушин на Москву наступал и Владислав. Решающая битва произошла в Замоскворечье. Гетман лично водил своих хлопцев в атаку, вырвал у воеводы Бутурлина узду и хватил беднягу булавой по черепу. Завидев, как воевода покатился с коня, московиты в панике ринулись под защиту крепостных стен. Двадцатого сентября «братские» украинская и польская армии заключили друг друга в объятия и стали готовиться к решительному штурму.
Но тут произошла одна из тех случайностей, которые напоминают Божью кару — из армии Владислава к московитам перебежали два наемника-француза. Дали деру они не с пустыми руками — взамен на подовые московские пироги дезертиры, принадлежавшие к отряду саперов, выдали главную польскую тайну — взорвать ночью Тверские и Арбатские ворота и, воспользовавшись паникой, проникнуть внутрь крепости.
Когда 30 сентября подрывники во главе с паном Надворским попытались привести этот план в действие, их встретил дружный залп из пищалей. Надворского ранили в руку. Отряд его отступил. Поляки и казаки, постреляв для острастки, отошли на исходные позиции. Несколько дней они потоптались под московскими стенами, а потом без лишнего шума сняли осаду. Война по сути закончилась. Амбициозный геополитический план варшавского двора превратился просто в очередной исторический анекдот.
Не стоит удивляться, что Сагайдачный и Владислав так легко отказались от наступления. Начинался холодный октябрь — исключительно мерзкая пора в Подмосковье. А армии двух полководцев состояли сплошь из «рыцарей удачи». Они шли грабить, а не героически гибнуть во время штурмов. Да и что можно было содрать с московитов? Бедная, унылая страна, разоренная за десятилетие непрерывной войны. Черные избушки «на курьих ножках», грязные деревенские бабы, которых просвещенному европейцу неприятно даже насиловать… 1 декабря 1618 года в селе Деулине близ Троице-Сергиевой лавры было подписано перемирие сроком на четырнадцать с половиной лет. Царь терял Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов и Стародуб, не считая двух десятков более мелких городов. Новая граница между Речью Посполитой и Русским царством прошла почти под Москвой — по Вязьме, Ржеву и Калуге. Это был апогей польского великодержавия — почти все земли древней Киевской Руси, если не считать Новгорода и Ростово-Суздальской земли, оказались в руках Варшавы.
Казачье войско получило 20 000 злотых за московский поход и 7 000 штук сукна. Но про привилегии православия впопыхах как-то забыли…
И все-таки это был славный поход, доказавший, что украинцы могут еще кое-что, кроме унылого пения под бандуру о прелестях татарских набегов. Поход, о котором с такой документальной точностью повествует народная песня, запечатлевшая все до мельчайших подробностей. И имена участников — Дорошенко и Сагайдачный. И обаятельную их легкомысленность. И даже время выступления на войну — август. Тот самый месяц, когда «женці жнуть», а «козаки йдуть»…
Упущенный шанс Богдана
18 января 1654 года в соборной церкви Успения славного города Переяслава возникла маленькая, но неприятная заминка. Прибывший присягать на вечную верность государю всея Руси Алексею Михайловичу гетман Богдан Хмельницкий неожиданно почуял неладное. Что его смутило, трудно сказать. Быть может, хитрые бородатые рожи царских послов, напоминавших переодетых в боярское платье тамбовских разбойников. Или просто смутные предчувствия. Но только он ни с того ни с сего потребовал у московитов гарантий.
Обратившись к боярину Бутурлину, представлявшему светлую особу его царского величества, Богдан возжелал, чтобы тот тоже присягнул — «за царя».
Но Васька Бутурлин, мужчина твердый и решительный, в высокой горлатной шапке, напоминавшей воздетый на голову столб, выслушав эту взволнованную речь, ответил: «В Российской державе подданные присягают царю, а того, чтобы присягать за царя никогда не бывало и впредь не будет». «Запорожское войско должно присягнуть, — заметил посол, — а великий государь уж пожалует. Ибо за Богом вера, а за царем служба не пропадут». Не удовлетворенный таким ответом Хмельницкий сказал, что ему нужно посоветоваться с товарищами и вышел из церкви. А посоветовавшись, вернулся и все-таки потребовал у бояр присягнуть. Причем запорожские полковники загалдели, что польские короли всегда своим подданным присягали. Но боярин Бутурлин упрямо твердил, что «того в образец ставить непристойно».
Назревал нешуточный скандал. Кто-то должен был уступить. Иначе две братские нации рисковали разойтись в мутных волнах истории, как в море корабли. Не имевший полномочий присягать Бутурлин не уступал. Хмельницкий же, шесть лет обивавший пороги московского двора, рисковал остаться один на один с польской армией. А на это у него просто не оставалось сил. Ни моральных, ни физических. Уставший гетман плюнул и сдался. Сдался безо всяких юридических гарантий, кроме устного слова государева, которое, по уверениям Бутурлина, «пременно не бывает».
Недоброжелательно настроенные к Богдану историки частенько корят его за этот шаг. И напрасно. Они совершенно забывают: провал гетмана был полностью предопределен фатальной ошибкой, совершенной им за целых шесть лет до переяславского инцидента — в ноябре 1648 года. Вот если бы тогда он проявил хоть на каплю больше твердости и жестокости!
Увы, под грозной внешностью у Хмельницкого билось сентиментальное сердце. Рыча на других, он скрывал затаенную слабость. За шесть лет до Переяславской рады Богдан публично обзывал польских послов обезьянами и грозил загнать их князей за Вислу.
Беспристрастный казацкий летописец Самойло Величко оставил нам следующее описание этого дипломатического приема: «Киселю он приказал замолчать, однако пригласил к себе с другими на обед. И чего только там эти послы не насмотрелись и наслушались, тяжело описать! Сам Хмельницкий пил с презрением к ним стаканом вареную горелку, а жене Чаплинского, на которой только что женился сам, и которая была так же пьяна, приказал тереть табаку. Послы, увидев это, постарались побыстрее уйти, изложив только одно требование».
Современному читателю, не знакомому с тонкостями тогдашнего книжного языка, следует объяснить, что выражение «тереть табаку» означает одно: вступить в половой контакт. Сам же факт публичного овладения польской шляхтянкой можно расценивать как своеобразный дипломатический жест. Чаплинская была той самой дамой, которую двумя годами ранее вместе с хутором забрал у будущего гетмана Чигиринский подстароста и из-за которой 50-летний Богдан и поднял восстание. Теперь, совокупляясь с ней на глазах у послов, гетман, подобно вожаку в звериной стае, показывал, кто на Украине хозяин.
А ведь поначалу он о таком даже не мечтал!
Должен разочаровать любителей патриотических легенд — только последнее десятилетие жизни сделало из Хмельницкого того человека, которого мы знаем и ценим. До этого он отличался скромнейшим поведением. Мирно правил хутором Суботовом с мельницами, нивами и четырьмя ставками, кишевшими карасями, и время от времени отправлялся в поход по приказу польского правительства — то на турок, то на Москву.
Не отбери поляки у хозяйственного Богдана его хутор с карасями и бабу, ни за что бы он не вступился за права соотечественников!
Ведь даже поднимая восстание, Хмельницкий стремился придать ему видимость некой законности! Он постоянно напоминал, что взбунтовал казаков с согласия самого короля Владислава IV. Тот, выслушав в Варшаве жалобы казацких депутатов на притеснения шляхты, будто бы посоветовал им надеяться на собственные силы: «Разве у вас нет сабель, если вы называете себя рыцарями?»
Королевский совет звучит несколько странно. Но только, если забыть, что по тогдашней польской конституции власть монарха была строго ограничена сеймом. Король являлся лишь символом государства и, в отличие от других европейских правителей, ни карать, ни миловать не имел права — разве что оказывать моральную поддержку. Время от времени та или иная шляхетская партия даже могла отстаивать свои требования с помощью оружия. Такая веселая форма политической деятельности называлась «рокошем».
Поэтому весь начальный период войны Хмельницкий рассчитывал не порывать с Польшей, а как-то вписаться в ее забавную политическую систему. До самого сражения под Берестечком казаки даже воевали под пожалованным королем знаменем традиционных польских цветов — белый орел на красном полотнище.
