Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1
ГЛАВА V.
Экономический быт запорожской колонии. — Пограничные старосты действуют заодно с казаками. — Меры центральной власти к подавлению казаков. — Экономическая несостоятельность этих мер. — Старания панов-колонизаторов сделать из русских провинций новую Польшу. — Препятствия в политическом и социальном положении страны.
Рассказ Папроцкого выразительными чертами рисует местность, в которой гнездилось новое казачество. Становится понятным, почему она оставалась "дикими полями", безлюдною пустынею, не принадлежащею никому из соседних народов. Это были пространства бесплодные, опустошаемые саранчею, удаленные от поселений настолько, что человек рисковал умереть голодною смертью во время переходов. Некоторые только места изобиловали рыбою и дичью, да на больших расстояниях были разбросаны оазисы богатой растительности для пастьбы скота. Удалиться за Пороги — значило подвергнуть себя многим лишениям, которые мог выдерживать только человек с железною натурою. Чтобы войско могло стоять в этой пустыне кошем, отряды его должны были заниматься охотою и рыболовством. Даже добывание соли сопряжено было с далекими переездами и опасностями [48], и потому казаки вялили рыбу, натирая ее древесною золою вместо соли. Можно себе вообразить, какова была одежда низовых рыцарей, нуждавшихся в дневном пропитании. Но запорожцы относились к подобным лишениям с некоторою гордостью: по их понятиям, лишения были не только чем-то неизбежным, но и необходимым, как залог их могущества. О татарах Бильский говорит, что они сильны своею быстротою да способностью переносить всякие лишения. Казаки не могли бы совладать с татарами, если б не усвоили тех же способностей в высшей степени. Шляхтичей, прибывших к ним в товарищество, они встретили неприязненно, и не хотели довериться человеку, незнакомому с нуждою. "Это какой-то изнеженный пан; не испытав никогда нужды, не в силах он вытерпеть наших недостатков". Так рассуждали казаки о Самуиле Зборовском.
Казак сиромаха — было давнишнею народною поговоркою. На Украине, где сиромахою обыкновенно называется волк, в смысле голодного скитальца. Казак и убожество, казак и нужда — эти два понятия имели всегда близкое сродство. Вспомним распространенное по Украине изображение запорожца, с надписью:
"Козак душа правдивая,
Сорочки не мае", и т. д.
Это отголосок времен Зборовского, когда неизбежным условием казачества были — нищета, голод и всякие лишения.
Оршанский староста, Филон Кмита, описывает (1514 г.), черкасских казаков, служивших московскому царю, жалкими оборвышами, которым, однакож, это не мешало побивать татар и получать от царя жалованья больше обыкновенного. В записках французского стратегика Дальрака, сопровождавшего Яна Собеского в походе под Вену, находим «дикую милицию» казацкую, поразившую европейца своею невзрачностью, — хотя доприхода этой дикой милиции, именно запорожской пехоты, Ян Собеский не решился начать сражения [49]. Даже в ближайшее к нам время московский «поп Лукьянов» изобразил вольницу Палия чертами, которые перешли к ней по наследству от запорожских воинов-отшельников. "Вал (в Хвастове) земляной, по виду не крепок добре, да сидельцами крепок, а люди в нем — что звери. По земляному валу ворота частые, а во всяких воротах копаны ямы, да солома постлана в ямы. Там палеевщина лежит, человек по двадцати, по тридцати; голы, что бубны, без рубах, нагие, страшны зело. А когда мы приехали и стали на площади, а того дня у них случилося много свадеб, так нас обступили, как есть около медведя; все казаки, палеевщина, и свадьбы покинули; а все голудьба безпорточная, а на ином и клочка рубахи нет; страшны зело, черны, что арапы, и лихи, что собаки: из рук рвут. Они на нас стоя дивятся, а мы им и втрое, что таких уродов мы отроду не видали. У нас на Москве и в Петровском кружале не скоро сыщешь такова хочь одного".
Удерживая казаков от нападения на татарские села, Зборовский, как мы видели, должен был их удовлетворять собственным имуществом. То же самое, в больших размерах, делал и король, Стефан Баторий. Он посылал казакам через Луцк сукно; он платил им жалованье за походы в Московское царство. Но средства его были недостаточны для того, чтобы всех людей, привыкших жить "татарским и турецким добром", как называли казаки военную добычу, удерживать от грабежей и набегов. Напрасно вписывались в замковые книги, объявлялись в публичных местах и рассылались по шляхетским домам королевские универсалы, повелевавшие хватать и сажать под стражу неоседлых шляхтичей, мещан и других простолюдинов, которые промышляли походами в соседние с подольскою, волынскою и киевскою Украиною земли. Пограничные старосты и представители воинственных панских домов продолжали старый промысел чрез посредство казаков, которых они были обязаны предавать в руки правосудия. Как турки, торговавшие в Очакове, Килии, Белгороде, Тягине, давали убогим татарам своих лошадей для вторжения в Украину, так украинские паны снабжали казаков оружием и всем необходимым для набегов на татарские улусы и турецкие города, а некоторые и сами хаживали с ними в походы. При таких обстоятельствах мудрено было королю, занятому войною с московским царем, обуздать казаков. Казни их предводителей, Подковы в 1578 и Зборовского в 1584 году, только раздражили отчаянных людей, которых королевский меч досягал лишь случайно. От смерти Подковы до гетманства Зборовского, казаки не переставали вторгаться в Молдавию и воевать с татарами; а когда король, на другой год после казни Зборовского, послал к ним своего дворянина, Глубоцкого, с последним увещанием, они утопили его в Днепре.
Гетманом послушных королю казаков был тогда князь Михайло Рожинский, сын покойного Богдана. "Вместе с другими казаками, товарищами своими запорожскими" (сказано в современном акте) он признал виновными в этом убийстве одиннадцать запорожских казаков. Преступники были присланы ими в оковах, к наместнику киевского воеводы, князю Матушу из Збаража Вороницкому, чтобы он содержал их в киевском замке под стражею, впредь до королевского суда. Но князь Вороницкий, не смотря на свое служебное положение, был связан больше с казаками, нежели с королевским правительством. Он отправил узников к войту и его радцам, представителям киевской магдебургии, чтоб они заперли их при своей ратуше. Те, в свою очередь, были поставлены в затруднительное положение относительно казаков. Они протестовали против нарушения своих прав и обявили, что не обязаны принимать и сторожить подобных преступников. "В таком случае, сказал им на это князь Вороницкий, я велю поставить казаков перед вами или перед ратушею и оставить на свободе, на вашу ответственность". Напрасно мещане представляли, что у них при ратуше нет крепкой тюрьмы, что ратуша вся построена из дерева, и что они сами в своих домах не безопасны от казацкого своевольства. Воеводский наместник отказался посадить преступников под стражу в замке; обещал только дать в помощь мещанам, для содержания сторожи, ремесленников и других людей "замкового присуду". Даже в замковую киевскую книгу не позволил записать протокол об этом деле, так что мещане были принуждены внести свое показание в замковые житомирские книги, в которых и сохранился этот интересный акт, свидетельствующий о бессилии королевской власти в Украине даже и при Батории. Неизвестно, чем кончилось дело убийц королевского посла, но можно почти наверное утверждать, что они бежали, ибо не напрасно мещане, в своем протесте, распространились о том, что у них в Киеве, как городе украинском, нет при ратуше такой крепкой тюрьмы, как в иных королевских городах, и что сами они вечно должны опасаться за свою жизнь от своевольства казаков, "яко на Украине". Впрочем Стефан Баторий умер через год после этого события, а с его смертью казаки разбушевались больше прежнего.
Польское общество относилось двояким образом к турецкому вопросу. В начале разлива турецкой силы по черноморским берегам и нижнему Дунаю, Польша стремилась к её отражению; но гибель короля Владислава III под Варною, ряд неудачных попыток польских панов вытеснить турок из Молдавии, успехи турецкого оружия в Венгрии и поддерживаемые султаном набеги татар, которые полонили народ до Сендомира и Опатова, поселили в польском правительстве убеждение, что мусульманская сила неодолима для християнской, и что для государства гораздо выгоднее поддерживать, во что бы то ни стало, мир с Турциею. Убеждение это разделяли все крупные землевладельцы, искавшие обогащения в правильном хозяйстве и расширявшие свои владения посредством колонизации опустошенных татарами местностей. Напротив мелкая русская шляхта смотрела на войну с неверными, как на выгодный промысел и как на единственное средство возвыситься во мнении общества. Высокие государственные должности и доходные королевщины захватывали в свои руки знатные паны. Для мелкопоместного дворянства оставалось только рисковать головою в войне с неверными для добычи, да искать боевой славы, которая высоко ценилась в отрозненной Руси. Рыцарский дух украинской шляхты поддерживали в ней также и религиозные побуждения к войне с "врагами святого креста", распространенные тогда по всей Европе; а татарские набеги, увлекавшие в плен родных и приятелей, возбуждали в ней жажду возмездия. Из серединных областей Польши также выходил на пограничье каждый, кто был воспитан в духе воинственной старины польской, кто с детства готовил себя к военному ремеслу и искал случая показать свое мужество. В то время, когда одна половина "шляхетского народа", под влиянием придворной политики и западной роскоши, искала домашнего покоя и прилагала старания об улучшении земледелия, другая постоянно грозила войною и, вместе с казаками, задирала турок со стороны Молдавии. Раздражаемый султан жестоко мстил Польше посредством татар, которых он беспрестанно направлял то ко Львову, то к Киеву, то к берегам Вислы. Наконец, грозил двинуть на Польшу все свои силы и укротился только тем, что поляки, согласно его желанию, призвали к себе на престол данника его, седмиградского князя Стефана Батория. Оттоманская гордость была этим удовлетворена больше, нежели победами над польским войском. Султан включил Польшу в число подвластных ему земель и, в сношении с немецким императором, перестал называть ее королевством.
