Александр Говоров - Византийская тьма
«Негодяй! — подумал Денис. — У своего папаши, захудалого маркиза, ты в лаптях дома ходил, а здесь на руководство всемирной империей претендуешь!» И не страшно уже было совсем, наоборот, так и хотелось уколоть, задеть побольнее.
— Госпожа! — продолжал Райнер, искоса поглядывая на Дениса, видимо испытывая по отношению к нему ту же враждебность. — Столько дел! Мы еще не знаем о реакции столичного охлоса на смещение протосеваста… А почему вы полагаете, что народ ликует? А тут вы теряете время на беседы с каким-то мурином. Отдадим его палачу, тот разберется, после доложит… А то и — фють!
Кесарь ладонью ребром сделал знак, будто сносит голову Денису.
«Ах, какой негодяй! — ненависть Дениса возрастала. И это было для него совершенно новым чувством, потому что там, в тусклой советской действительности, он не знал, что такое ненависть. — Ну, заяц, погоди! По сравнению с тобой у меня есть, по крайней мере, одно явное преимущество: я точно знаю, когда ты умрешь, достаточно как следует вспомнить итоги семинара…»
— Будь милостив к пришельцу из другого мира, — сказала мужу примирительно кесарисса. — За время пути он, вероятно, столько пережил!
Денис поразился — он в свое время читал, что порфирородным детям давали блестящее для своего времени образование. Был и писатель-философ — Константин VII Порфирородный. Но как этой дочери своего времени удалось понять, что он перенесся из одной плоскости мироздания в другую плоскость? Интересно, сумели ли это понять там, наверху (он так и подумал — наверху!), его современники?
А Маруха сочувствовала:
— У тебя на том свете и родители остались, верно? Большое ли у вас там имение? Женат ты или нет?
Райнер молчал, презрительно отвернув крокодилью голову. А Денис что-то бормотал, потому что от удивления забыл все греческие логограммы.
Тут кесарисса усмехнулась, и улыбка ее уже была нехорошей, недоброжелательной.
— Мне мой врач Фармацевт докладывал, что ты просишь о той девке… Что ж, если ты с ней встречался в потусторонних мирах! Ох уж этот волшебник Сикидит, вечно он перестарается… Но нам, как ты понимаешь, безразлично, с кем ты там встречался.
Она приосанилась, приняла высокомерную позу и искоса смотрела на Дениса, какое производит на него впечатление.
«Не без кокетства девушка!» — отметил про себя Денис. Ему уже ничуть не было страшно, наоборот — он понял, что они смертельно боятся его, Дениса, ждут, а вдруг он что-нибудь такое выкинет?
У входа в манеж замерцал свет факелов, толпа раззолоченных придворных из свиты кесариссы оживилась. Сверху слышался дробный топот множества ног, осыпалась пыль, толпа там усаживалась в скамьи амфитеатра. Кесарисса послала дисциплинированного мужа узнать, в чем там дело. А сама, выпростав коленку, обтянутую великолепной штаниной, сняла с нее пушинку и весело блеснула глазенками Нуф-Нуфа:
— В конце концов, мы твои должники. Ты не обязан прилетать в иные миры, чтобы исцелять царей. Порфирородной, конечно, по силам подарить благодетелю любую девушку в государстве, но, пойми, самодержец обнадежен, что для него приготовляется девушка, что дело только за разводом его с царицей, чего не дозволяет патриарх, может быть, только этим и живет его угасающий организм…
Она обернулась, разглядывая медленно приближающийся к ней строй раззолоченной свиты во главе с Райнером, и закончила с угрозой в голосе, будто хлыстиком прихлопнула:
— Но смотри, потусторонний сморчок, не воображай, что мы тебя боимся… Если что, у Марухи рука длинная!
И ввиду уже приблизившихся придворных любезно добавила:
— Мы отдали распоряжения, тебя обеспечат всем. В ближайшие дни решится вопрос о выделении тебе имения в одной из провинций.
Кесарисса навстречу вновь подошедшим подняла руку, словно Афина Паллада, разрешая этим не соблюдать этикета, не падать ниц.
Райнер выдвинул старика в ярко-красном облачении и горлатной шапке. Надо ли здесь добавлять, что у всех присутствующих мужчин имелись бороды? Когда представляешь себе картину византийского общества, заранее имей в виду, что все они бородаты. «Дед Мороз», — отметил про себя Денис, тем более что старик имел в руке посох с хрустальным шаром, в котором виднелась лошадиная голова.
Это был гиппоиппарх, верховный распорядитель конских ристаний, то есть парада лошадей и скачек. Он всепокорнейше доложил, что случайно узнал о неофициальном прибытии высочайшей четы — кесаря и кесариссы в цирк, не был, увы, оповещен заранее… Толпа же в амфитеатре узнала это каким-то образом и теперь бушует, требует появления любимой царевны в императорской ложе.
— Мы не облачены… — сказал Райнер, вопросительно глядя на жену.
Маруха была страшно недовольна. В конце концов ее личное дело ездить, куда она хочет. А превращать заурядные скачки в государственное мероприятие с ведением протокола ей нет никакого резона. Но видать, кому-то это надобно, вот они и мутят народ.
Гиппоиппарх в высокой шапке продолжал излагать программу выступлений. Между заездами будут показаны человек-паук, дрессированные крокодилы (все невольно покосились на кесаря), выйдет на канат блистательнейшая плясунья, питомица самой Фамари, матери циркачей. Но главное, главное, что превращает мероприятие из заурядных в празднество, — это Антиппа, сам великий Антиппа, гонщик из партии синих!
Делать нечего. Гиппоиппарх торжествующе стукнул посохом, чины цирка пришли в движение, стали перестраиваться, готовясь к парадной церемонии — шествию кесаря и кесариссы в Кафисму — дворец ипподрома, в которой у каждого члена императорской фамилии были свои апартаменты и свой запасной гардероб.
Уходя, зоркая кесарисса усмотрела в рядах свиты своего врача Фармацевта, она поманила его пальцем и, толкнув к Денису, повелела никуда не уходить, держаться все время рядом, быть может, они еще пригодятся.
А ипподромная суета усиливалась. Полоскались разноцветные стяги цирковых партий. Шли зрители — неспешные попы и их осанистые попадьи, пригородные крестьяне приехали целыми семействами, распрягли лошадей в ближайших харчевнях — фускариях, несли с собой и закуску в узелочках, и лакомства. Не стесняясь присутствия плебса, двигались высокомерные аристократы, даже бритоголовые рабы, если у них были деньги на билет, деловитым шагом входили профессионалы — гонщики, конюхи, мойщики лошадей. Ипподром ведь это целая вселенная!
Бег колесниц еще не начался, а цирковая чаша гудит от нетерпения. «Си-ни-е!» — хором кричит одна часть трибун. «Зеленые!» — скандирует другая. И все бьют в ладоши. Торговцы свистульками во всю мочь рекламируют свой разноголосый товар, какие-то оркестрики настраивают свои нехитрые инструменты. Толпа темпераментна и нетерпелива, какой может быть только причерноморская толпа. «Зев-гма! Зев-гма!» — это уже пригород столицы приободряет свою команду: «Зевгма, не подкачай!»
Тут появился Фармацевт, так же внезапно, как и исчез. Пристроился с Денисом в конец шествия за Марухой, говорил ему, зябко засунув рукав в рукав:
— А ты не скорби о той твоей девушке… Я поговорил тут кое с кем и узнал: некая Фотиния от имени кесариссы содержится в монастыре Пантепоптон, это неподалеку отсюда. По-видимому, кому-нибудь в подарок приберегается, а то и самой обители, все Комнины очень богобоязненны… Так вот мне посулили выдать на эту Фотинию дарственный хрисовул!
Денис, уже понимающий, что получить на какую-то рабыню императорский хрисовул невозможно, да и не нужно, выразительно усмехнулся. Фармацевт не обиделся и сам засмеялся:
— Ну, считай, это я соврал. Но что Фотиния содержится в монастыре — это точно, и ты скоро в этом убедишься.
Кесарисса излагала дело несколько иным образом, и Денис хотел сказать и об этом. Но шествие пришло в движение и стало быстро продвигаться к лестнице.
И вдруг над Большим Цирком раздался резкий крик медных фанфар.
5
— Император? — встрепенулся Фармацевт. Шествие остановилось, словно споткнулось. Все подняли бороды к предвечернему небу, будто искали там разгадку непредвиденного зова фанфар.
— Что-то произойдет — предположил Фармацевт. — Воздух насыщен бурей.
Гигантский амфитеатр настороженно смолк при звуке фанфар и вдруг взорвался бурей восторга. Несмотря на постоянный голод, казни и конфискации, даже на военные поражения, народ по-своему любил Мануила и очень жалел, когда он болел. Восторг, возникавший стихийно в разных концах ипподрома, слился в единый энтузиазм, и вот уже гремит старинный гимн, нечто среднее между «Аллилуйя» и «Триумфатор романорум», а слова можно передать как «Широка страна моя родная…».
Да тут еще синие догадались выпустить вокруг арены прославленного Антиппу на квадриге белых лошадей с огромным императорским знаменем в руке.
