Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 2, часть 3)
Пробираются они в перелесок на прохладе в тени посидеть... Вот яркая зеленая луговина вся усеяна цветами - тут и голубые незабудки, и белоснежные кувшинчики, и ярко-желтые купавки, и пестро-алые одолени. Вскрикнула от радости маленькая Дуня и в детском восторге вихрем помчалась к красивым цветочкам... Манефа не может за нею бежать. Дарье Сергевне тоже не под силу догнать резвого ребенка... "Стой, Дуня, стой! - кричит ей Манефа. Тут болото!.. Загрязнешь, утонешь!.." И теперь только что вспомнит она про раденье, Манефы голос ей слышится: "Загрязнешь, утонешь!.."
"Отчего ж во время раденья так горело у меня в голове, отчего так пылало на сердце? - размышляет Дуня. - Отчего душа замирала в восторге? Марья Ивановна говорит, что благодать меня озарила, святой голубь пречистым крылом коснулся души моей... Так ли это?.."
И стали вспоминаться ей одно за другим только что оставившие ее сновиденья... Вот она в каком-то чудном саду. Высокие, чуть не до неба пальмы, рощи бананов, цветы орхидей и кактусов, да не такие, что цветут в луповицких теплицах, а больше, ярче, красивей, душистей. Бездна их, бездна.. Тут и диковинные деревья - золотые на них яблоки, серебряные груши, и на листочках не капли росы, а все крупные алмазы... птицы распевают на разные голоса, и тихая музыка играет где-то вдали...
А вот и луговина, усыпанная цветами, да не такими, что видала она когда-то у Каменного Вражка, здесь все чудные, нигде не виданные... А как светло, хоть солнышка и нет. Как тепло, хорошо... И вдруг все мраком подернулось. Гремит несмолкаемый гром, по всем сторонам сверкают синепламенные молнии... Мчатся в воздухе крылатые чудища, раскрыты их пасти, высунуты страшные клыки, распущены острые когти, зелеными огнями сверкают глаза. И по земле со всех сторон ползут седмиглавые змии, пламенем пышут их пасти, все вокруг себя пожигая, громадными хоботами ломают они кусты и деревья. А из-под земли, из-за кустов, изо всех оврагов выбегают какие-то ужасные, неведомые люди, дикие крики их трепет наводят, в руках топоры и ножи... Всё на Дуню. Всё кидается на беззащитную... Нож у груди. Кто- то взмахнул топором над ее головой... Хочет бежать недвижимы ноги, хочет кричать - безгласны уста...
И вдруг - Петр Степаныч... Не то на земле он, не то на воздусех... Недвижно стоит в величавом покое, светлые взоры с любовью смотрят на Дуню, проникая в глубь ее сердца... В руке у него пальмовая ветка. Раз махнул исчезли чудовища, вдругорядь махнул - скрылись страшные люди... Опять светло, опять дивный сад, опять поют птички и слышится упоительная, тихая музыка...
Нет, это не музыка - это поют... Мужские голоса... Поют стройно и громко. Страстью, любовью дышит их песня:
Я принес тебе подарок,
Подарочек дорогой,
С руки перстень золотой,
На белую грудь цепочку,
На шею жемчужок.
Ты гори, гори, цепочка.
Разгорайся, жемчужок!..
Полюби меня, Дуняша,
Люби, миленький дружок!..
Замерло сердце у Дуни... Вспомнила песню... Вот по сонной, широкой реке тихо плывет разубранная, расцвеченная лодка... Вечереет, темно-вишневыми пятнами стелются тени облаков по зеркальному водному лону, разноцветными переливами блистает вечернее небо... Вот красавец собой, удалой молодец со стаканом "волжского кваса"... стоит перед нею... Низко склоняется он, и слышно Дуне перерывчатое, жаркое дыханье удалого добра молодца... "Пожалуйте-с! сделайте такое ваше одолжение!.." - говорит он, глядя на нее палючими глазами... Но где ж он, где ее избавитель от страшных чудовищ, от ужасных людей?.. Исчез... "Да, он уехал, уехал, - вспадает на ум Дуне. - Покинул, к Фленушке уехал!.. Бог с ним!.. Не надо мне его, не надо!"
И сменяются воспоминанья сновидений воспоминаниями о Манефиной келье. Сидит игуменья середи девиц. Вот и бойкая, разбитная Фленушка, вот и задумчивая Настя, и сонливая Параша, и всем недовольная Марья головщица... Вот и сама Дуня с бисерным кошельком в руках. Перебирая лестовку, кротко, любовно, учительно говорит им игуменья: "Блюдитесь, девицы, да не како лукавый коснется вас своими наважденьями - телесною страстью или душевным беснованием. Ежечасно, ежеминутно строит окаянный враг божий коби и козни, всякими способами соблазняет правоверующих, хотяй от благочестия к нечестью привесть. Всякие соблазны творит он - даже в светлую ризу ангелов иногда облекается и слабых яко бы ко спасению ведет в ров вечной погибели. Чудеса даже творит премерзкий, яко бы от господа бываемые - ложных пророков воздвигает, влагая в уста их словеса неправды, яко бы слово господней истины".
Смущают Дуню забытые слова Манефы... "А ту пророчицу, что мне судьбу прорекала, неужели и ее враг воздвиг?.. Что, если и она от врага?.. Но нет!.. Ясно было видимо наитие свыше на Катеньку. В духе была она, в восторге неизреченном, преисполнена была благодати... Лицо сияло, из глаз огненные лучи лились. Дрожа и млея, в священном трепете не свои слова изрекала она дух, в нее вселившийся, устами ее говорил... Никогда меня она не знавала, никогда слыхать обо мне не слыхивала, а что говорила!.. Ровно по книге читала в душе моей!.. Нет... Нет тут ни спора, ни сомнений... Зачем же этот "клич неподобный", зачем эти круженья, неистовые крики, бешеные пляски? О! кто бы вразумил, научил меня!.."
И решилась Дуня богу помолиться, трижды по трижды прочесть псалом "Да воскреснет бог" на отогнание супротивного. "Тогда, по моей вере, господь пошлет извещенье, где истина... там ли, откуда хочу уйти, там ли, куда иду... Пускай он сам спасает меня, какими хочет путями!.. Пожалеет же он созданье свое!.. Должен же он пожалеть, должен вразумить, указать на путь истинный и правый!.. Если нет - так что ж это за бог!.."
И вот Дуня, еще так недавно, стоя на молитве, говорившая в сердечном сокрушенье: "Не вниди в суд с рабой твоей", теперь гордостно и высокомерно вздумала судить бога вышнего!..
Встала с кровати, чтобы стать перед иконой, и нечаянно задела стоявший у изголовья столик. Он упал. Варенька от испуга проснулась.
- Что я наделала! - подбегая к ней, вскрикнула Дуня. - Ты так крепко спала, а я разбудила!.. Господи!.. Да что ж это!.. Прости меня, глупую, прости, Варенька, неопасливую.
- Полно, полно, - потягиваясь и зевая на постели, говорила Варенька. Пора вставать. Который час?
- Третий, - отвечала Дуня.
- Вон как долго я нежилась, - молвила Варенька. А плоти не надо угождать, не надо нежиться, не надо пребывать в лености, не то Марфа как раз поборет Марию.
И, быстро спрыгнувши с кровати, стала надевать утреннее платье.
- А ты давно проснулась? - спросила она.
- Давненько уж, - ответила Дуня. - Часа полтора.
- Видишь, какая ты! - улыбнувшись, молвила Варенька.
- Нет, чтоб разбудить меня, сонливую, нерадивую. Что ж ты делала, сидя одна?
- Все думала, - чуть слышно проговорила Дуня.
- О чем?..
- Да все о том... о вашем раденье...
- Что ж ты думала?
- Чудно мне, Варенька, - прошептала Дуня.
- Да. Ты правду сказала. Дела поистине чудные. Устами людей сам бог говорит... При тебе это было. И чем говорил он, превечный, всесовершенный, всевысочайший разум? Телесными устами ничтожного человека, снедью червей, созданьем врага!.. Поистине чудное тут дело его милосердья к душам человеческим.
- Не про то говорю я, - молвила Дуня. - То чудно мне, то непонятно, зачем у вас скачут, зачем кружатся, кричат так бесчинно?
- Враг тебя соблазняет, - строго сказала Варенька, став перед Дуней. Сколько раз говорила я тебе, сколько и тетенька говорила: чем ближе час "привода", тем сильней лукавый строит козни... Ежель теперь, именно теперь напало на тебя неверие в тайну сокровенную, явленную одним только избранным, его это дело. Не хочется ему, чтобы вышла ты из-под его злой и темной власти, жаль ему потерять рабыню греха. Всегда так бывает... Погоди, не то еще будет. Тоску нагонит он на тебя, такую тоску, что хоть руки на себя наложить. Ему от того ведь польза, барыш, ежели кто руки на себя наложит... К нему пойдет... Лишнее ему козлище...
- Ах, Варенька! - в сильном смущенье, всплеснувши руками, вскликнула Дуня.
И опустилась на стул и закрыла руками лицо.
- Сама я, - медленно продолжала Варенька, не глядя на Дуню, - сама я перед самым "приводом" хотела с тоски посягнуть на свою душу... Из петли вынули... Вот здесь, в этой самой комнате... Видишь, крюк в потолке, лампа тут прежде висела...
И быть бы мне теперь в работе лукавого, быть бы вековечно в его тьме кромешной!.. Но избавлена была богом бедная душа моя. Наблюдали тогда за мной, на шаг от меня не отступали...
И я теперь не отступлю от тебя, ночи спать не буду, сидючи над тобою... И все будут наблюдать, чтобы враг не одолел тебя... Надо скорей "привести" тебя... Тогда наважденье врага как рукой снимется, и святый дух освятит твою душу. Как дым, исчезнут все сомненья, как восходящее солнце, возвысится душа твоя во свете, и посрамленный враг убежит... И с того часа навсегда пребудешь в неизглаголанном блаженстве, в общении с творцом.
- Ох, уж не знаю я, Варенька, что и сказать тебе на это, - с отчаянной тоской отвечала Дуня. - Влечет меня сокровенная тайна. Но зачем эти скаканья, зачем прыганья и круженья? Соблазняет... Зачем кричат, зачем машут полотенцами?.. Ей-богу, ровно пьяные...
