Целитель - Кессель Жозеф

Керстен сдал в гардероб пальто, шляпу и палку и вошел в кабинет Брандта, чтобы Гиммлеру доложили о его приходе. Секретарь Гиммлера попросил его подождать полчаса — важное совещание у рейхсфюрера затянулось.

— Хорошо, — ответил ему Керстен. — Когда это закончится, скажете мне.

Уточнять, куда он идет, нужды не было. Часто бывало, что ему приходилось ждать, пока Гиммлер закончит работу, и в этих случаях он всегда ходил в офицерскую столовую.

Зал был очень большой — в Генеральном штабе работало около двухсот офицеров. К тому же личная охрана Гиммлера была гораздо более многочисленной, чем у всякого другого нацистского лидера. Он хотел, чтобы его постоянно защищали и охраняли. Он все время боялся покушений. Гиммлер — человек, который мечтал стать Генрихом Птицеловом, — впадал в панику во время воздушной тревоги и всем телом буквально дрожал от ужаса.

Керстен прошел через многолюдное помещение, наполненное неприятным жужжанием голосов. На него никто не обернулся. К нему все еще относились враждебно, но благосклонное отношение Хозяина обязывало молчать.

Керстен нашел себе место в углу. Заведующий столовой унтер-офицер тут же прибежал. Рейхсфюрер приказал ему обслуживать доктора как можно лучше. Вкусы Керстена ему были хорошо знакомы, и он принес ему очень крепкий и очень сладкий кофе и самые сытные пирожные с самым большим количеством крема, которые только смог найти.

Доктор предался чревоугодию, которое с годами только усилилось. Но вдруг заметил, что в столовой заволновались. Он на минуту прекратил есть и увидел, что по залу идут двое. В одном, низкорослом и коренастом, он узнал Раутера; в другом, стройном и элегантном, — Гейдриха. Это его появление вызвало движение в зале. Офицеры вставали и салютовали, торопливо отодвигая стулья. В иерархии террора выше Гейдриха был только Гиммлер.

Эти двое, однако, к почестям остались равнодушны. Продолжая разговаривать, шеф голландского гестапо и начальник тайной полиции во всех подчиненных Гитлеру странах прошли вглубь просторного помещения — туда, где Керстен наслаждался своими пирожными.

«Это за мной?» — не мог удержаться от этой мысли доктор, которому на личный адрес Гиммлера продолжали регулярно приходить письма из Голландии. Но ни Раутер, ни Гейдрих его не заметили, хотя и уселись за соседний стол, — настолько они были поглощены беседой.

Керстен, как только мог, попытался стать незаметным и опять принялся за пирожные. Но внезапно ему понадобилось все его самообладание, чтобы не обернуться. За соседним столом заговорили громче, и голос Раутера, который доктор прекрасно помнил, возбужденно произнес:

— Это будет настоящий удар для этих негодяев-голландцев, как они запаникуют! Наконец они получат по заслугам. На этой неделе, во время беспорядков, они забросали камнями двоих моих людей. Хоть кол на голове теши!

— В Польше достаточно холодно, чтобы остудить их пыл, — с металлической усмешкой сказал Гейдрих.

Керстен еще ниже склонился над своим кофе и пирожными, но у него создалось впечатление, что его уши развернулись на девяносто градусов, чтобы лучше расслышать, что там говорят у него за спиной.

— Я только что получил генеральную директиву о депортации, — продолжил Гейдрих, — вы скоро получите оперативный план, нельзя терять ни дня.

— Когда? — жадно спросил Раутер.

— Это будет…

Тут Гейдрих понизил голос, и Керстен больше не смог ничего разобрать. Но услышанного было достаточно: Голландии угрожала новая опасность, гораздо хуже и ужаснее тех испытаний, что уже пришлись на ее долю.

«Тихо, тихо, — уговаривал себя Керстен. — Веди себя так, как будто ничего не слышал, как будто их здесь не было».

Хотя с каждым ударом сердца ему все сильнее хотелось броситься прочь, чтобы все разузнать, во всем убедиться, он одно за другим доел пирожные, медленно допил кофе и лениво, обычным размеренным шагом вышел из столовой.

Только тогда он побежал к Брандту, но его не было на месте. Керстен хотел пойти его искать, но адъютант сообщил, что рейхсфюрер наконец освободился и ждет своего доктора.

2

— Господин Керстен, вы мне очень нужны, — сказал Гиммлер.

Керстен спросил машинально:

— Вам плохо?

— Нет, но я совершенно измотан, мы все утро работали над очень важным и очень срочным проектом.

Рейхсфюрер снял китель и рубашку и растянулся на диване. Керстен сел рядом. Все было как обычно, и в то же время все вокруг казалось нереальным, невозможным.

Что, если проект, от работы над которым так устал Гиммлер — и от этой усталости его собирается лечить Керстен, — тот самый, что поразит голландский народ? Не с этого ли совещания вышел Гейдрих? Не за этим ли вызвали в Берлин Раутера? Но что может сделать Керстен и может ли он сказать хоть что-то? Он подслушал государственную тайну. Он даже намекнуть не имеет права.

Руки доктора сами собой, без всякого его участия, двигались по привычному маршруту, разминали, собирали нервные пучки под кожей. Гиммлер то коротко вскрикивал, то вздыхал с облегчением. Все было как обычно.

Однако все-таки что-то было не так. Во время пауз в лечении Керстен, обычно такой внимательный и разговорчивый, слушал плохо и ничего не отвечал.

— Сегодня вы витаете в облаках, — дружелюбно сказал Гиммлер. — Наверняка это из-за ваших писем, бьюсь об заклад. Брандт мне говорил, что ваши прекрасные дамы часто вам пишут. Ах, женщины!

Гиммлер легонько похлопал Керстена по плечу, мужчина — мужчину, человек — человека, сообщник — сообщника.

— Ну, это не мешает вам лечить меня на славу. Я должен буду работать как вол. До завтра…

3

Когда Керстен вернулся к себе домой, у него было такое лицо, что Элизабет Любен сразу поняла: случилось большое несчастье.

Пока доктор рассказывал ей все, что слышал, она пришла в ужас вместе с ним, но все двадцать лет, что она была рядом, ее задачей было ему помогать и ободрять в тяжелые минуты. Она стала уговаривать Керстена, что, может быть, он зря мучается. Он слышал только обрывки разговора. И уверен ли он, что правильно их истолковал? Прежде чем приходить в отчаяние, надо разузнать получше.

Ей удалось убедить Керстена поесть. Но после обеда он понял, что больше не может оставаться в неведении и должен получить ответы на страшные вопросы, которыми он сам себя измучил.

Он позвонил Брандту и попросил о встрече с глазу на глаз. Брандт сказал ему прийти тем же вечером, в шесть часов, в его кабинет.

Керстен не пытался хитрить с Брандтом. Он сразу перешел к делу и рассказал об услышанном в столовой Генштаба разговоре Гейдриха и Раутера.

Пока Брандт слушал, тонкие черты его лица мало-помалу напряглись, он отвел взгляд от лица Керстена. Наконец, он вполголоса сказал:

— Что ж, вы знаете…

— Это правда? Вы знали? Что происходит?

Он не спрашивал, он кричал.

Брандт поколебался, потом в упор посмотрел на доктора — единственного имевшего человеческий облик среди тех, кто окружал его днем и ночью. Брандт не мог устоять перед тем, что видел в его глазах. Он закрыл дверь на ключ и все так же вполголоса сказал:

— Если вдруг кто-то придет, я скажу, что вы меня лечите.

Потом он направился к одному из столов, на которых были аккуратно разложены стопки документов. Из кучи папок он достал конверт, на котором прописными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», и положил его сверху. Сделав это, он подошел к Керстену, тронул его за плечо и прошептал:

— Только не забудьте: я вам ничего не говорил и сам ничего не видел. Не забудьте, ради всего святого!

Он резко повернулся спиной, подошел к окну и прислонился лбом к стеклу. Внизу, на Принц-Альбрехт-штрассе, в глубине сумерек мелкий зимний дождь торопил прохожих.

Видел ли это Брандт?

Керстен постоял несколько секунд с конвертом в руках, не решаясь взглянуть на его содержимое. Наконец, он упал в кресло и начал читать.