Эрнест Лависс - Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая
В следующем году было совершено новое покушение на царя, на этот раз поляком Березовским в Париже[37], куда Александр II отправился по приглашению Наполеона III для посещения Всемирной выставки. Следствием этого покушения было падение последнего представителя тенденций предшествующей эпохи, министра внутренних дел Валуева[38], победа Каткова и принятие репрессивной политики, которая привела к кризису 1878–1881 годов и к убийству императора Александра II.
IV. Иностранная политика России (1856–1870)
После Крымской войны политика, которой следовала Россия с 1815 года, оказалась непригодной. Россия была разбита, изолирована; ее поддерживала в очень слабой мере Пруссия, не пользовавшаяся никаким престижем. В этом новом положении требовался новый человек. В 1856 году место, которое так долго занимал Нессельроде, перешло к князю Горчакову, русскому послу в Вене. Новый вице-канцлер, обладавший умом, быть может, скорее блестящим, нежели точным, принес с собой большой служебный навык в делах, приобретенный им почти исключительно при германских дворах, и программу, которую он резюмировал в знаменитых словах одного из своих циркуляров — «собирание сил…» до того дня, когда неизбежные распри держав вернут России ее влияние в европейском концерте, ее престиж на Востоке и возможность отомстить Австрии за ее неблагодарность.
Период «собирания сил» продолжался недолго. Со времени Парижского конгресса произошло известное сближение между Францией и Россией. Наполеону III действительно был необходим благожелательный нейтралитет России для завершения одного из его больших проектов — освобождения Италии[39]. Сближение усилилось со времени коронации Александра II в Москве, на которой Франция была представлена с особым блеском герцогом де Морни; это сближение перешло в соглашение годом позже в Штутгарте, где оба императора провели несколько дней вместе (июль 1857 г.). С одной стороны, Александру было обещано, что не будет сделано попыток к полному выполнению Парижского договора; с другой стороны, он принял на себя обязательство, — которое, кстати, ему ничего не стоило, — не мешать действиям Наполеона III против Австрии. К тому же не было точного постановления, которое закрепило бы эти обязательства: соглашение не стало, союзом.
В ожидании итальянских событий обе державы начали согласно действовать на Востоке. Россия присоединялась ко всем дипломатическим действиям Наполеона III в пользу Молдавского и Валахского княжеств. Под давлением двух держав австрийцы должны были оставить позиции, которые с 1855 года они занимали вдоль Дуная; выборы, враждебные национальному делу и проведенные при помощи подлогов, были аннулированы Портой, которую Англия, занятая подавлением восстания в Индии, оставляла вследствие этих своих затруднений без поддержки. В конечном итоге европейская конференция, созванная в 1858 году в Париже, дала обоим княжествам одинаковые учреждения и подготовила их слияние, фактически осуществленное вследствие одновременного избрания полковника князя Кузы в 1859 году и в Бухаресте и в Яссах. В промежутках Франция и Россия совместно выступали посредниками между Портой и Черногорией, а затем между Сербией, Портой и Австрией. Меньше чем через три года после подписания договора, который стремился совершенно свести на-нет русское влияние на Балканском полуострове, Россия опять стала играть там значительную роль и препятствовать враждебным влияниям Австрии и Англии.
Итальянские события 1859 года дали России возможность отплатить Франции за ее добрые услуги. По правде говоря, выступление России было менее энергично, чем того ожидали в Тюильри. Широко используя затруднения Австрии, русское правительство не собиралось ввязываться в большую войну, к которой оно не было готово и которая беспокоила его некоторыми своими революционными возможностями. Вмешательство России было чисто дипломатическим. Когда государства Германского союза сделали вид, что хотят мобилизовать сбои силы, князь Горчаков напомнил им (циркуляр 27 мая 1859 года), что, так как они представляют «союз исключительно оборонительный», им нечего вмешиваться в конфликты великих держав. Это было в некотором роде принятие на себя в интересах Франции той роли, которую играла Пруссия в Германии во время Крымской войны в пользу самой России. Неожиданно заключенный в Виллафранке мир явился кстати, чтобы освободить Россию от дальнейших шагов.
В последующие годы русская политика продолжала ориентироваться на соглашение с Францией; но прежних теплых отношений уже не было. Хотя князь Горчаков отказывался от политики Священного союза, Александр II оставался верным принципам легитимности, защитником которой был его отец, и последовательное падение всех маленьких итальянских династий его смущало и пугало. После захвата пьемонтцами королевства Обеих Сицилии, Россия отозвала из Турина своего посла и сблизилась с Австрией, но не могла добиться соглашения с нею ни по делам Италии, ни по делам Германии, ни в особенности по делам Востока, когда резня маронитов[40] неожиданно поставила Восток в центр внимания европейской политики. В общем, особенно благодаря осложнениям на Востоке, франко-русское соглашение пережило бы итальянский кризис, если бы не восстание в Польше.
С самого начала к событиям в Польше всюду относились с горячими симпатиями: в Германии — потому, что либералы, руководившие там общественным мнением, ненавидели Россию; в Англии — потому, что она была традиционной соперницей России; в Австрии — потому, что там были счастливы видеть, что и русские также борются против принципа национальности, и потому, что надеялись использовать эту борьбу, чтобы поссорить Россию с Францией, и, наконец — в самой Франции, где уже издавна для всех оттенков общественного мнения симпатия к Польше стала традицией. Но в действительности России нечего было бояться: с одной стороны, она имела поддержку Пруссии, которая с января 1863 года заключила с ней род наступательного и оборонительного союза против инсургентов; с другой — она знала очень хорошо, что ни одно правительство не желало дойти до разрыва и что если Англия и Австрия бурно демонстрируют свои польские симпатии, то это главным образом для того, чтобы заставить Францию проявить их в свою очередь и тем самым порвать франко-русское соглашение. Так действительно и случилось: общественное мнение заставило Наполеона III принять сторону поляков. 10 апреля 2 три державы (Франция, Англия, Австрия)[41] представили русскому правительству ноты в пользу Польши. Непосредственным результатом этого вмешательства было ожесточение русского общественного мнения, которое в этом увидело — по крайней мере с внешней стороны — возобновление коалиции времен Крымской войны, и какое-либо примирение сделалось невозможным. В то время как в Польше были сосредоточены огромные силы для подавления восстания, Горчаков требовал от держав сообщить ему условия, на которых они считали возможным восстановить мир в Польше[42]. Им понадобилось, однако, несколько недель, чтобы договориться относительно этих условий, и когда наконец (13 июля) они представили одинаковые ноты, требуя для Польши восстановления режима 1815 года, русский вице-канцлер был уверен, что их единение этим и ограничится; кроме того, время года было слишком позднее, чтобы было возможно выступление против России. Поэтому в ответе он в свою очередь потребовал предварительного подчинения инсургентов и исключения из будущих переговоров тех держав, которые не участвовали в разделе Польши. Это означало отклонение нот в форме, особенно неприятной для Франции.
В этой мало серьезной[43] дипломатической дуэли Горчаков на некоторое время сделался самым популярным человеком в России после Каткова. По существу единственными результатами кампании, предпринятой в пользу Польши, были разрыв франко-русского союза и образование русско-прусского соглашения, по правде сказать, мало выгодного для России. Если Пруссия охраняла границы русской Польши, которым в действительности не угрожала опасность, то она не была в состоянии служить России на Востоке; кроме того, приращение владений Пруссии должно было гораздо больше вредить интересам России, чем свержение династий, произведенное в Италии после 1859 года.
Это обнаружилось, когда разразился германо-датский конфликт. Конфликт этот был почти повторением конфликта, который Николай I в 1849 и 1850 годах уладил в интересах Дании. Русские интересы продолжали оставаться прежними: нужно было избегать всякого нарушения status quo, всякой передачи территории, которая увеличила бы на Балтийском море влияние германских государств и число их портов. Однако в С.-Петербурге не были в состоянии остановить Пруссию и Австрию, потому что Россия не могла больше сгруппировать вокруг себя держав-посредниц 1850 года, т. е. Францию и Англию. Слабо было поддержано в Копенгагене соглашение — династическое объединение Дании и герцогств, которое было отклонено датским министерством. В промежутках возникала надежда, что герцогства могли бы быть переданы герцогу Ольденбургскому, верному стороннику России, которому последняя всегда покровительствовала. Когда обрисовалась наконец настоящая политика Пруссии и Австрии, было уже слишком поздно действовать решительно: подчинились совершившемуся факту частью по бессилию, частью из любезности по отношению к Пруссии, полагая, что все более обостряющееся соперничество двух больших германских держав упрочит влияние России в Центральной Европе.
