Леонид Шестаков - Всадники
Назарка с усилием проглотил слюну, указал пальцем на горло.
Ему силком разжали челюсти, заглянули в рот.
- Должно, горловая, - неуверенно проговорил Порфирий. - Если так дело сурьезное. Называется скарлатина.
Порешили отвезти Назарку домой, в Гусаки. Но он уцепился за Севку и ни в какую!
Так и остался.
Порфирий вскипятил чайник, заварил какой-то травы, остудил, насильно влил в Назаркин рот ложки четыре отвара.
И помогло. В обед Назарка с охотой похлебал свежей ухи, съел вареное яйцо. На глазах повеселел, даже на мельницу запросился.
Севка на мельницу его не пустил, оставил лежать в завозчицкой. А сам нет-нет да и наведается к нему. Погладит неровно остриженную ножницами Назаркину голову, невзначай пощупает лоб, пошутит и снова захромает к своим весам. Если Порфирий высунется из люка, покажет ему издали: мол, все в порядке!
Но к вечеру снова заскучал Назарка. Ночью метался в жару, стонал, лепетал невнятное.
И так всю неделю: к вечеру - хуже, к утру - получше. Назарка похудел, ослаб, стал желтый, никого к себе не подпускал, кроме Севки.
В седьмую ночь Порфирий разбудил Севку.
- Беда! - указал глазами на метавшегося в бреду Назарку. - Веди хозяина!
Запыхавшийся Севка приковылял в деревню, стукнул в окно. Чуть выждал - и кулаком в раму!
Переполошился хозяин, выскочил босой, в исподнем белье.
- Оглушил! Или случилось что? - уставился на Севку.
- Назарка помирает. Запрягайте скорей!
- Как? - потерял голос Егор Лукич. - Куда ж ты его? - спросил шепотом.
- В Горяны. Давно бы к фельдшеру...
- Вона! Это же с гаком шестьдесят верст. Да и в Тобольск мне. А-а, черт!..
- Я повезу, раз некому, - решился Севка.
- Куда ж ты, хромой? Да и дороги, поди, не знаешь.
- Найду, запрягайте!
Заложили старую Кушевку. Севка постелил в телегу охапку сена. Егор Лукич вынес тулуп, перекрестился, отворил ворота:
- Ну, паря, с богом!
Севка гнал на мельницу в галоп. Бросил вожжи, схватил тулуп и - в завозчицкую.
- А где ж хозяин? - скосился Порфирий на дверь.
- Нет хозяина. Ему в Тобольск, - нахмурился Севка. - Мне ехать.
- Тебе? А как же ты в одном сапоге?
Севка подошел к нарам, поднял с пола сапог и, стиснув зубы, впихнул в него раненую ногу. Встал, поморщился, через силу улыбнулся:
- Сойдет! Собирай Назарку, дядя Порфирий.
Порфирий закутал Назарку в тулуп, вынес, бережно посадил на сено. Негодуя на свой раскатистый бас, проговорил как можно мягче:
- Выходит, не поднял я тебя зверобоем-травой. Ничего, брат, не поделаешь! Потерпи, хлопец, до фершала, он человек ученый, не нам чета. Потерпи... Мы еще с тобой во каких окуней наловим! И щук наловим на живца. Ну, счастливого пути!
Севка тронул вожжи. Кушевка осторожно взяла с места, пошла, прибавляя шагу. На мягкой от пыли дороге совсем не трясло.
- Так не забудешь, где свертывать? - крикнул вслед Порфирий. - На выезде из Бородулина - развилка: правая пойдет на Голынку, а тебе по левой держать.
- Не забуду! - обернулся Севка. - Счастливо оставаться!
Шестьдесят верст - путь не близкий. Хороший хозяин за такую дорогу раза два покормит лошадь, не меньше.
Севке кормить некогда: все дергает и дергает вожжи - поторапливает кобылу. А она и так не ленится, бежит резво, благо ночной холодок, мухи не докучают.
В лесу пошла тряская дорога - по корням. Кушевка уж на что привычная, но и она спотыкается, сердито фыркает. Подпрыгивает в передке телеги Севка, подпрыгивает Назарка, закутанный в тулуп.
Страшно Севке. Не темноты боится, не волков. Из головы не выходит одна-единственная мысль: вдруг Назарка умрет в дороге!
Время от времени Севка наклоняется, распахивает лохматый воротник тулупа, настороженно слушает: дышит ли?
Запахнет тулуп, подергает вожжи, глянет на темное небо. Скорей бы уж утро! Утром Назарке становится легче.
Наконец рассвело. Сперва попрятались в небе звезды, потом серо стало вокруг, и вот словно огненная игла проколола тайгу. Отчетливо стали видны каждый листок на березе, каждая хвоинка на ели.
Осторожно раздвинув воротник тулупа, Севка глянул Назарке в лицо. "Спит, - подумал он. - До чего умаялся... А вдруг не спит? Вроде не дышит..."
- Назарка-а! - закричал Севка, холодея от страха. - Открой глаза. Слышишь!
Не открыл. Лишь ресницами шевельнул. Но Севке и этого достаточно.
Дорога начала падать вниз. Кушевка перешла на шаг и, приседая, стала сдерживать напирающую телегу. Дойдя до ручья, остановилась, потянулась к воде.
Севка вспомнил, что за всю дорогу ни разу не поил кобылу. Соскочил, отпустил чересседельник, а сам не сводит глаз с телеги, держит под прицелом тулуп.
И вдруг тулуп шевельнулся! Назарка силится выплюнуть что-то и только пускает пузыри.
- Ляг на бочок, ляг! - кинулся на помощь Севка. - Вот так, - повернул он Назарку. - А теперь плюй.
Назарка долго выплевывал густую слюну, свесившись с телеги. Наконец повернул голову, посмотрел на Севку.
- Ну, как ты? Не лучше тебе? На-ка вот пополощи рот, - достал Севка из-под сена бутылку с кипяченой водой.
Схватил Назарка бутылку, начал пить, проливая себе на грудь, на тулуп. Чуть передохнул - и еще. Севка потянулся было к бутылке, хотел взять. Нет, не отдает, сердито трясет головой!
- Что это ты воду? Может, перекусим? - предложил Севка.
- Давай!
- Чуть погодя. Ладно? Мы ведь горячую Кушевку напоили.
- Ладно! - наклонил голову Назарка. Он тоже понимает: раз горячая кобыла напилась - нельзя ей стоять.
Проехали с версту шагом, свернули на поляну. Севка выпряг Кушевку, стреножил. Хотел снять Назарку, а тот уже и сам слез.
- Одурел ты! - прикрикнул Севка, хватая с телеги тулуп. - Босыми ногами на землю!
Усевшись на тулуп и послушно накрыв ноги, Назарка с охотой съел два отваренных всмятку яйца и потребовал сала.
- Сала? - удивился Севка. - Больному нельзя!
- А я и не больной!
- Как же не больной? Голова-то болит?
- Не-е, не болит.
- А горло?
- Горло маленько болит.
Хочется Севке верить, что и правда Назарка выздоравливает на глазах. Но не очень верится. Прилег под куст, грызет травинку, а сам все поглядывает на солнце. Надо поторапливаться! Дорога-то велика. Ну как Назарку опять к вечеру скрутит! Хватит с Севки и того страху, которого он натерпелся за минувшую ночь.
Встал, пошел за Кушевкой. А когда вернулся, не застал Назарки на тулупе.
- Босой! - всполошился Севка. - Эй, где ты там, неслух? Айда ко мне!
Совсем близко зашуршали кусты, показался Назарка с картузом в руке. Шустрый, словно и не больной.
- Тебе набрал. Спелая! - протянул он в картузе горсти две земляники.
Подхватил его Севка, усадил на повозку, начал запрягать.
На закате въехали в Горяны. Севка достал на всякий случай кнут - от собак. Придержал Кушевку возле колодца, выждал, пока старуха в низко повязанном черном платке вытянет бадью, спросил:
- Где тут у вас фельдшер, бабушка?
- Фершал-то? - навострила глаза старуха. - А для чего он тебе понадобился?
- Вот привез парнишку. Горло у него.
- Так это не к фершалу. Вези прямиком к бабке Архипихе. Она лечит от рожи, от грудницы, от кашлю, от дурного глазу - от любой хворости. Горло ей - раз плюнуть! Пошепчет, даст святой водицы - и как не хворал человек.
- Нет уж, бабушка, нам к фельдшеру, - возразил Севка.
- Ну, если к фершалу, так и ищи сам! Я тебе не указчица! - Подхватив ведра, старуха зашагала через улицу.
Фельдшер работал в саду. Заметив остановившуюся подводу, он как был в сите, с дымокуром в руках, - так и подошел к частоколу.
- Не ко мне ли нужда привела? - спросил.
Севка не вдруг нашелся, что ответить. Попробуй поговори, если у человека вместо лица - черное сито!
- Нам бы фельдшера, дядя.
- Я и есть!
- Вы? Вот привез парнишку. Горло у него. Скарлатина...
- А ну, тащи в избу! - сердито приказал фельдшер.
Без сита он оказался обыкновенным старичком с аккуратно подстриженной седой бородой. Вошел со двора, вытер холщовым полотенцем большие руки.
- Сюда садись, к свету, - указал Назарке. - Так. Разевай рот!
Севка стоял поодаль, с интересом поглядывая, как фельдшер осматривает Назарку, велит ему тянуть: "а-а-а-а!", "о-о-о-о". Теперь-то Назаркино дело в шляпе! Главное было - довезти.
Фельдшер и минуты не глядел в Назаркин рот. Нацелился в Севку сердитыми глазами, с наигранной строгостью спросил:
- Что ж ты мне здорового привез? Смеешься над стариком! Это ж Илья Муромец!
- Как здорового? - опешил Севка. - Сегодня ночью...
- Мало ли что было ночью, а сейчас он - богатырь. Разве не видно?
Севке ничего не видно. Стоит смущенный и не знает, что сказать.
- Напугал ты меня, парень, - уже не шутя заговорил фельдшер. - Я думал, и правда... А была у него всего лишь ангина. Была - и нету! Лопнул нарыв, одна краснота осталась. На глазах небось повеселел? Вы чьи же будете, откуда?
- Из Гусаков. Он - Назарка, Егора Лукича сын, а я - работник на мельнице. Севкой звать.
